Несколько словъ о г. Писемскомъ по поводу его сочиненiй
"Время", No 7, 1861
Въ нашей литературе были, есть и конечно будутъ впредь, явленiя фальшивыя, ненормальныя. На литературу нельзя смотреть такъ, какъ напримеръ ботаникъ смотритъ на растенiя. Для ботаника каждое растенiе одинаково правильно, одинаково заслуживаетъ место въ системе; все въ своемъ роде совершенно, говорятъ иногда натуралисты. Подобный взглядъ неприменимъ къ художественной или какой-нибудь другой духовной деятельности. Общее правило здесь то, что чемъ выше сфера такой деятельности, темъ обильнее она ненормальными явленiями. Такъ напримеръ, плохихъ стиховъ, которые собственно не должны бы считаться стихами, написано и пишется гораздо больше, чемъ настоящихъ стиховъ, т. е. стиховъ поэтическихъ.
Какъ ни горестна мысль, которую я теперь излагаю, доскажу ее до конца. Ненормальныя явленiя въ исторiи литературы не оставляютъ никакого следа; для нихъ собственно придумано поэтами выраженiе, что они падаютъ въ Лету. Но пока они существуютъ, такъ какъ они составляютъ настоящее, а не прошедшее, они имеютъ все видимые признаки жизненности. Писатели получаютъ громадную известность, сочиненiя ихъ жадно раскупаются и читаются, возбуждаютъ толки, критики, даже переводятся на иностранные языки. Точно такъ газета или журналъ быстро прiобретаютъ множество подписчиковъ, долгiе годы съ великимъ успехомъ увеселяютъ и занимаютъ публику; и потомъ, какъ я сказалъ -- все это бухъ въ Лету.
Если мы оглянемся на прошлое и даже очень недавнее прошлое нашей литературы, то конечно признаемъ, что наша картина верна. По сторонамъ главнаго русла нашей литературы, возникало множество ненормальныхъ явленiй, получавшихъ часто огромные размеры, сiявшихъ очень ярко и шумевшихъ очень громко. Теперь все это исчезло; помнятъ конечно громкiя имена, но никто ихъ не читаетъ и не вздумаетъ читать. Въ тоже время нормальныя явленiя отличаются, какъ мы знаемъ, поразительною живучестью. Много ли было написано коротенькихъ стихотворенiй подъ литерой фита? Но и теперь читатель, равнодушно пропускающiй стихотворенiя последней книжки журнала, съ радостью перечтетъ и нарочно отыщетъ въ старыхъ книгахъ стихи Ключникова.
Тотъ же взглядъ разумеется справедливъ и въ отношенiи къ современной литературе. И теперь есть любимые и весьма известные писатели, любимые и весьма успевающiе журналы, которые со временемъ бухнутъ въ Лету. Но, благосклонный читатель, не жди отъ меня, чтобы я сейчасъ же началъ разсматривать нашу литературу съ такой опасной точки зренiя. Сколько бы ты ни былъ любопытенъ, я не могу удовлетворить твоего любопытства. Въ самомъ деле, еслибы я сталъ пересчитывать по пальцамъ наши фальшивыя знаменитости, еслибы я назвалъ какой-нибудь блистательный журналъ явленiемъ совершенно ненормальнымъ, --
Какой бы шумъ вы подняли, друзья,
Когда бы сделалъ это я!
Со временемъ, конечно, мало по малу ты узнаешь все это, читатель; узнаешь съ полными и ясными доказательствами. Вдругъ же сделать этого нельзя. Я потому только и заговорилъ о грозныхъ приговорахъ, возлагаемыхъ на меня обязанностью критика, что передо мною лежитъ книга, очевидно не подвергающаяся никакой опасности грознаго приговора. Г. Писемскiй принадлежитъ безъ сомненiя къ главному руслу нашей литературы: его известность заслужена истиннымъ талантомъ.
Известно, что г. Писемскiй принадлежитъ къ тому отрицательному направленiю нашей литературы, родоначальникомъ котораго былъ Гоголь. Эту школу называли некогда у насъ натуральною школою, и къ дальнейшему ея развитiю нужно отнести и мимолетныя явленiя обличительной литературы, и более прочныя и правильныя явленiя современнаго реализма.
Но сказать, что г. Писемскiй -- реалистъ, значило-бы сказать очень мало; потомучто, какъ намъ кажется, реализмъ его отличается чрезвычайною индивидуальностью, резкими особенностями, въ которыхъ, какъ это всегда бываетъ, заключается и его сила и его слабость.
Первое и главное впечатленiе, поражающее читателя при чтенiи его разсказовъ, есть какая-то нагота, въ которой они представляютъ жизнь. Васъ охватываетъ холодомъ и невольно приковываетъ къ себе голая правда, ничемъ не смягченное, суровое разоблаченiе действительности. Ощущенiе это можно сравнить съ темъ, о которомъ упоминаетъ Гоголь, говоря, что есть явленiя,
"которыя вдругъ обдадутъ какъ варомъ какого-нибудь замечтавшагося двадцатилетняго юношу, когда, возвращаясь изъ театра, несетъ онъ въ голове испанскую улицу, ночь, чудный женскiй образъ съ гитарой и кудрями. Чего нетъ и чтó не грезится въ голове его? Онъ въ небесахъ и къ Шиллеру заехалъ въ гости -- и вдругъ раздаются надъ нимъ какъ громъ, роковыя слова, и видитъ онъ, что вновь очутился на земле, и даже на Сенной площади, и даже близь кабака, и вновь пошла по будничному щеголять передъ нимъ жизнь".
"Старческомъ грехе" иногда очень явственно заезжаетъ къ Шиллеру въ гости.
Оскорбленный идеализмъ -- вотъ повидимому главная нота, звучащая въ произведенiяхъ г. Писемскаго, или говоря старымъ слогомъ, муза, его вдохновляющая. Въ самомъ деле критикъ, столь неверно назвавшiй темнымъ царствомъ мiръ изображаемый въ произведенiяхъ Островскаго, имелъ бы полное право применить свое названiе къ мiру произведенiй г. Писемскаго. Вотъ действительно темное царство, въ которое не проникаетъ никакихъ светлыхъ лучей, где все мертво, душно и гнило. Очень часто у г. Писемскаго встречаются лица, которыя какъ-будто должны возбуждать симпатiю читателей, и которыя обыкновенно погибаютъ жертвою окружающихъ влiянiй. Таковъ Ферапонтовъ въ "Старческомъ грехе", Анна Павловна въ "Боярщине", Павелъ въ "Тюфяке", Рымовъ въ "Комик", Ананiй въ "Горькой Судьбине" и пр. Но и эти лица всегда более или менее отталкиваютъ отъ себя читателей какими-нибудь уродствами, безпощадно выставленными на светъ. Не такъ ли и въ самомъ деле бываетъ въ жизни? Люди добрые -- глупы, люди умные -- слабы, люди крепкiя -- плуты и т. д.
Какъ бы темны, грязны и уродливы ни были однакоже явленiя жизни, искусство всегда имеетъ на нихъ право; но имеетъ право только потому, что имеетъ силу возводить ихъ въ перлъ созданiя. Жизнь и искусство суть две вещи различныя. Жизнь можетъ быть темна и ничтожна; искусство всегда светло и высоко. Явленiя жизни могутъ быть уродливы и дики; произведенiя искусства всегда должны быть стройны и прекрасны. Жизнь -- иногда грязь, искусство -- всегда перлы. И следовательно, когда передъ нами перлы искусства, то отношенiе къ нимъ всегда должно быть одно: мы можемъ только любить ихъ и наслаждаться ими.
Между темъ, какъ я уже заметилъ, въ чувстве, возбуждаемомъ произведенiями г. Писемскаго, есть что-то тяжелое. Въ холоде действительности, которымъ отъ нихъ веетъ, есть что-то резкое. Весьма замечательно, что это неопределенное непрiятное чувство выразилось даже какимъ-то негодованiемъ на г. Писемскаго. На него сердилась Москва за его Калиновича и за Ананiя. Разумеется такимъ негодованiемъ г. Писемскiй можетъ только справедливо гордиться. Должно-быть онъ кололъ метко, или его правда, какъ говорится, глаза колетъ.
Но можетъ-быть это негодованiе имело другой источникъ, более справедливый. Нельзя отрицать глубокой правдивости, составляющей неотъемлемое достоинство произведенiй г. Писемскаго. Но можно приступить къ нимъ съ другими требованiями; можно потребовать отъ нихъ более полной правдивости, не одной неуклонной верности, но вместе и глубины. Отъ простого, точнаго разсказа о происшествiи, которое намъ случилось видеть, до художественнаго его воспроизведенiя есть тысячи степеней, и художникъ стремится къ высшей изъ нихъ.
Если источникъ произведенiй г. Писемскаго есть оскорбленный идеализмъ, то эти произведенiя должны заглаживать оскорбленiе, должны по-своему, художественно примирять насъ съ жизнью. Кàкъ совершается это примиренiе -- известно. Если предметы озарены светомъ искусства, такъ что читателемъ неудержимо овладеваютъ
Негодованье, сожаленье или глубокiй смехъ, то идеализмъ отомщенъ. Потомучто читатель негодующiй, скорбящiй или смеющiйся, уже этимъ самымъ становится выше жизни; онъ судитъ жизнь; онъ увлеченъ искусствомъ въ ту сферу, въ которой явленiя жизни являются въ настоящемъ ихъ свете; силамъ души дано ихъ правильное обнаруженiе; найдены те струны, которыя должны отвечать на известныя явленiя.
У г. Писемскаго такое примиренiе не совершается вполне. Если бы мы захотели дать преувеличенную резкость нашему приговору, мы могли бы сказать, что произведенiя г. Писемскаго не пробуждаютъ ни негодованiя, ни смеха, ни сожаленiя, но что они производятъ въ читателяхъ только недоуменiе. Въ этомъ можно видеть величайшую реальность этихъ произведенiй. Они возбуждаютъ въ насъ недоуменiе точно такъ, какъ нередко возбуждаютъ его разные случаи и событiя, встречающiеся намъ въ жизни, когда мы не въ силахъ вполне понять ихъ, вполне проникнуть ихъ смыслъ и значенiе. Г. Писемскiй, если можно такъ сказать, рисуетъ намъ жизни.
Лица и событiя г. Писемскаго не довольно смешатъ, мало трогаютъ, слабо возбуждаютъ негодованiе. Его разсказы не увлекаютъ: они только занимательны, то-есть опять-таки, они представляютъ своего рода реальный интересъ, почти такой же, какой возбуждаютъ въ насъ действительныя происшествiя, или встреча съ новыми, незнакомыми лицами. И въ томъ и въ другомъ случае, не смотря на все наше вниманiе, мы чувствуемъ недостатокъ того глубокаго света, которымъ искусство проницаетъ действительность и озаряетъ сущность дела.
Пустота, мракъ, житейская грязь во всей ея серой безличности и бледномъ безобразiи... Подобный характеръ искусства свидетельствуетъ можетъ-быть, чтó недостаточно силенъ, крепокъ и светелъ идеалъ, который здесь судитъ жизнь. Писатель какъ-будто не доверяетъ себе или просто не умеетъ смело подняться въ область идеала, чтобы ярко и выпукло выступили передъ нимъ явленiя. Онъ смотритъ на жизнь скептически, даже цинически, и подозрительно толкуетъ каждое ея явленiе; онъ не приближается къ жизни, не озаряетъ ея, а скорее отталкиваетъ отъ себя и покрываетъ тенью. У Гоголя напримеръ, жизнь, какъ онъ самъ выражается, действительно щеголяетъ по-будничному; она темъ смешнее и жалче, чемъ сильнее щеголяетъ собою; у г. Писемскаго отъ жизни веетъ чемъ-то мертвымъ и холоднымъ.
Намъ кажется, что этотъ недостатокъ примиренiя съ идеаломъ во взгляде самого писателя, составляетъ главную причину тяжолаго впечатленiя, возбуждаемаго произведенiями г. Писемскаго. Если взять его произведенiя въ ихъ целомъ, то нельзя не сознаться, что это впечатленiе доходитъ до чего-то трагическаго, хотя и не достигаетъ полной силы трагизма. Названiе одного изъ последнихъ его произведенiй -- Горькая судьбина, сочувствiя. Въ чемъ состоятъ разсказы г. Писемскаго? Все это разсказы о преступленiяхъ или несчастiяхъ, въ которыхъ страдаютъ люди, повидимому нимало невиноватые. Этихъ людей губятъ какiя-то темныя силы, враждебные элементы, господствующiе въ той среде, куда они попадаютъ. Для того чтобы привести эти силы къ обнаруженiю, къ столкновенiю, г. Писемскiй употребляетъ даже довольно-механическiй прiемъ. Часто дело у него начинается темъ, что действующiя лица прiезжаютъ въ то место, где они или сами погибаютъ, или другихъ губятъ. Такъ Ананiй является къ жене, Тюфякъ возвращается изъ университета въ родной городъ, князь и Эльчаниновъ въ Боярщину и проч. Затемъ, когда лица сопоставлены, начинается ихъ взаимодействiе, которое совершается такъ же механически, такъ же неизбежно, какъ совершаются процессы въ безжизненной природе. Такъ камень тонетъ въ воде или пухъ несется по воздуху. Действiя, развитiя, драмы, борьбы у г. Писемскаго почти нетъ. Ни одно изъ лицъ не сознаетъ своего положенiя, не делаетъ попытки сбросить съ себя иго обстоятельствъ и уйти отъ своей горькой судьбины опускаютъ руки, чувствуя свою слабость и безполезность усилiй.
Отъ этого все происшествiя получаютъ какой-то нечеловеческiй характеръ стихiйности, мертвенности, которая по временамъ возбуждаетъ ужасъ. Духовныя силы, выводимыя на сцену г. Писемскимъ, действуютъ какъ слепыя стихiи, какъ огонь и вода. Весьма замечательно то обстоятельство, что въ большей части случаевъ действующiя лица г. Писемскаго совершенно не понимаютъ другъ друга; между ними, собственно говоря, нетъ никакого духовнаго общенiя, при которомъ только и возможно сколько-нибудь разумное, просветленное взаимодействiе. Возьмите "Боярщину", "Тюфяка", "Бракъ по страсти": кто въ этой толпе лицъ понимаетъ одинъ другого? Понятно, что при такомъ непониманiи, драмы быть не можетъ; каждый действуетъ слепо внешнее бедствiе.
Горькая судьбина какое место занимаетъ жена Ананiя въ драме. Она -- узелъ, связывающiй все лица между собою. Следовательно, если она вполне дура, т. е. пуста умомъ и сердцемъ, то она играетъ роль простой подставки. Драма безконечно выиграла бы, если бы это связующее лицо было достойно своей роли: какая полнота человеческихъ чувствъ могла бы здесь раскрыться! Но г. Писемскiй какъ-будто имелъ совершенно противоположное намеренiе. Онъ хотелъ поразить насъ пустотою чувствъ, завязавшихъ трагедiю; темъ ужаснее все страданiя действующихъ лицъ и гибель ребенка и Ананiя, что они происходятъ отъ глупой женщины, едва понимающей, чтó она делаетъ. Это можетъ показаться страннымъ, какъ те старинныя драмы, которыя все основывались на недоразуменiяхъ; но это становится страшнымъ, когда недоразуменiе является какъ фактъ не случайный, но естественный, неизбежный.
Во всякомъ случае струя истинно-художественнаго реализма всегда спасаетъ произведенiя г. Писемскаго отъ односторонности его мiросозерцанiя. Мы старались только указать на особенности этого реализма и пояснить, а не отвергнуть ихъ значенiе.