IX. АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ КОПТИН
Желая развлечь сына, полковник однажды сказал ему:
- А что, не хочешь ли, поедем к Александру Ивановичу Коптину?
Павел некоторое время думал.
- К Коптину? - повторил он.
Ему и хотелось съездить к Коптину, но в то же время немножко и страшно было: Коптин был генерал-майор в отставке и, вместе с тем, сочинитель. Во всей губернии он слыл за большого вольнодумца, насмешника и даже богоотступника.
- А что, он не очень важничает своим генеральством и сочинительством? спросил Павел отца.
- Нет, не очень!.. Когда трезв, так напротив весьма вежлив и приветлив; ну, а как выпьет, так занесет немного... Со мной у него тоже раз, продолжал полковник, - какая стычка была!.. Рассказывает он про Кавказ, про гору там одну, и слышу я, что врет; захотелось мне его немножко остановить. "Нет, говорю, ваше превосходительство, это не так; я сам чрез эту гору переходил!" - "Где, говорит, вам переходить; может быть, как-нибудь пьяный перевалились через нее!" Я говорю: "Ваше превосходительство, я двадцать лет здесь живу, и меня, благодаря бога, никто еще пьяным не видал; а вас - так, говорю, слыхивал, как с праздника из Кузьминок, на руки подобрав, в коляску положили!" Засмеялся... "Было, говорит, со мной, полковник, это, было!.. Не выдержало мое генеральское тело и сомлело перед очьми народными!" По-славянски, знаешь, этак заговорил - черт его знает что такое!
Павел однако решился съездить к Коптину.
В день отъезда, полковник вырядился в свой новый вицмундир и во все свои кресты; Павлу тоже велел одеться попараднее.
- Нельзя, братец, все-таки генерал! - сказал он ему по этому поводу, и презамечательный на это, бестия!.. Даром что глядит по сторонам, все в человеке высмотрит.
Дорогой Павел продолжал спрашивать отца о Коптине.
- Скажите, папаша, ведь он сослан был?
- Как же, при покойном еще государе Александре Павловиче, в деревню свою, чтобы безвыездно жил в ней.
- За что же?
Полковник усмехнулся.
- Песню он, говорят, какую-то сочинил с припевом этаким. Во Франции он тоже был с войсками нашими, ну и понабрался там этого духу глупого.
- Какая же это песня, папаша?
- Не знаю, - отвечал полковник. Он знал, впрочем, эту песню, но не передал ее сыну, не желая заражать его вольнодумством.
- А как же его простили?
- Простили его потом, когда государь проезжал по здешней губернии; ну, и с ним Вилье[50] "Посмотрите, говорит, ваше величество, какая усадьба красивая!.. (прошен уж тоже заранее был). Это, говорит, несчастного Коптина, который в нее сослан!" - "А, говорит государь, разрешить ему въезд в Петербург!"
- А скажите, папаша, - продолжал Павел, припоминая разные подробности, которые он смутно слыхал в своем детстве про Коптина, - декабристом он был?
- Нет, не был! Со всеми с ними дружен был, а тут как-то перед самым их заговором, на счастье свое, перессорился с ними! Когда государю подали список всех этих злодеев, первое слово его было: "А Коптин - тут, в числе их?" - "Нет", - говорят. - "Ну, говорит, слава богу!" Любил, знаешь, его, дорожил им. Вскоре после того в флигель-адъютанты было предложено ему отказался: "Я, говорит, желаю служить отечеству, а не на паркете!" Его и послали на Кавказ: на, служи там отечеству!
- Все это однако показывает, что он человек благородный.
- О, поди-ка - с каким гонором, сбрех только: на Кавказе-то начальник края прислал ему эту, знаешь, книгу дневную, чтобы записывать в нее, что делал и чем занимался. Он и пишет в ней: сегодня занимался размышлением о выгодах моего любезного отечества, завтра там - отдыхал от сих мыслей, таким шутовским манером всю книгу и исписал!.. Ему дали генерал-майора и в отставку прогнали.
- Что же он делает тут, чем занимается?
- Чем заниматься-то? Сидит, разглагольствует, в коляске четверней ездит, сам в черкеске ходит; людей тоже всех черкесами одел.
Когда Вихровы приехали в усадьбу Александра Ивановича и подъехали к его дому, их встретили два - три очень красивых лакея, в самом деле одетые в черные черкесские чепаны[51].
- Его превосходительство дома? - спросил не без уважения полковник.
- У себя-с! - отвечал один из лакеев.
Павел почувствовал, что от всех от них страшно воняло водкой.
Самого генерала Вихровы нашли в высокой и пространной зале сидящим у открытого окна. Одет он был тоже в черкеске, но только - верблюжьего цвета, отороченной настоящим серебряным позументом и с патронташами на груди. Он был небольшого роста, очень стройный, с какой-то ядовито-насмешливой улыбкой и с несколько лукавым взглядом. В одной руке он держал газету, а в другой трубку с длиннейшим черешневым чубуком и с дорогим янтарным мундштуком. Невдалеке от него сидел, как-то навытяжке и с почтительною физиономией, священник из его прихода.
- Здравствуйте, Михайло Поликарпыч! - воскликнул Коптин довольно дружелюбно. Полковник опять-таки с уважением расшаркался перед ним и церемонно представил ему сына, пояснив с некоторым ударением: "Студент Московского университета!"
На Александра Ивановича этот титул произвел, кажется, весьма малое впечатление.
- Садитесь! - продолжал он, показывая обоим гостям на стулья.
Те сели.
- Потрудитесь отдохнуть, как говорят, а?.. Хорошо?.. Мило?.. произносил он, как-то подчеркивая каждое слово и кидая вместе с тем на гостей несколько лукавые взгляды.
Павел догадался, что это была сказана острота: потрудитесь отдохнуть.
- Часто употребляют такие несообразности! - пояснил он.
- Нет-с, не часто!.. Вовсе не часто!.. - возразил генерал, как бы обидевшись этим замечанием. - Вон у меня брат родной действительно подписывался в письмах к матушке: "Примите мое глубочайшее высокопочитание!" - так что я, наконец, говорю ему: "Мой милый, то, что глубоко, не может быть высоко!.." Ах, да, полковник! - прибавил вдруг Коптин, обращаясь уже прямо к Михайлу Поликарповичу. - Я опять к вам с жалобой на обожаемое вами правительство!.. Смотрите, что оно пишет: "Признавая в видах благоденствия..." Да предоставило бы оно нам знать: благоденствие это или нет.
- Разумеется, благоденствие, - подтвердил полковник.
- Вы думаете? - спросил его ядовито Коптин.
- Ну, а я признаюсь, немножко в этом сомневаюсь... Сомневаюсь немножко! - повторил Александр Иванович, произнося насмешливо слово немножко. И, вслед затем, он встал и подошел к поставленной на стол закуске, выпил не больше четверти рюмочки водки и крикнул: "Миша!". На этот зов вбежал один из юных лакеев его. Не ожидая дальнейших приказаний барина, он взял у него из рук трубку, снова набил ее, закурил и подал ему ее. Александр Иванович начал ходить по зале и курить. Всеми своими словами и манерами он напомнил Павлу, с одной стороны, какого-то умного, ловкого, светского маркиза, а с другой азиатского князька.
- Куда же вы думаете из университета поступить-с? - обратился он, наконец, к Павлу, и с заметно обязательным тоном.
- Вероятно, в штатскую службу, - отвечал тот.
- Что нынче военная-то служба, - подтвердил и полковник, - пустой только блеск она один!
- А вот что такое военная служба!.. - воскликнул Александр Иванович, продолжая ходить и подходя по временам к водке и выпивая по четверть рюмки. - Я-с был девятнадцати лет от роду, титулярный советник, чиновник министерства иностранных дел, но когда в двенадцатом году моей матери объявили, что я поступил солдатом в полк, она встала и перекрестилась: "Благодарю тебя, боже, - сказала она, - я узнаю в нем сына моего!"
Проговоря это, Александр Иванович значительно мотнул головой полковнику, который, с своей стороны, ничего, кажется, не нашел возразить против того.
Александр Иванович обратился после того к священнику.
- Поведайте вы мне, святый отче, хорошо ли вы съездили с вашей иконой за озеро?
- Слава богу-с, - отвечал тот, сейчас же вставая на ноги.
- Это, изволите видеть, - обратился Коптин уже прямо к Павлу, - они с своей чудотворной иконой ездят каждый год зачем-то за озеро!
- Народ усердствует и желает того, - отвечал священник, потупляя свои глаза.
- И много вы исцелили слепых, хромых, прокаженных? - спросил его Коптин.
- Исцеления были-с, - отвечал священник, не поднимая глаз и явно недовольным голосом.
Александр Иванович в это время на мгновение и лукаво взглянул на Павла.
- У меня написана басня-с, - продолжал он, исключительно уже обращаясь к нему, - что одного лацароне[52] подкупили в Риме англичанина убить; он раз встречает его ночью в глухом переулке и говорит ему: "Послушай, я взял деньги, чтобы тебя убить, но завтра день святого Амвросия, а патер наш мне на исповеди строго запретил людей под праздник резать, а потому будь так добр, зарежься сам, а ножик у меня вострый, не намает уж никак!.." Ну, как вы думаете - наш мужик русский побоялся ли бы патера, или нет?.. Полагаю, что нет!.. Полагаю!.. Если нужно, так и под праздник бы зарезал! - заключил Александр Иванович.
Священник слушал его, потупив голову. Полковник тоже сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. "Вот за это-то бог и не дает ему счастия в жизни: генерал - а сидит в деревне и пьет!" - думал он в настоящую минуту про себя.
- Что же я, господа, вас не угощаю!.. - воскликнул вдруг Александр Иванович, как бы вспомнив, наконец, что сам он, по крайней мере, раз девять уж прикладывался к водке, а гостям ни разу еще не предложил.
Священник отказался. Полковник тоже объявил, что он пьет только перед обедом.
- Дурно-с вы делаете! - произнес Александр Иванович. - У нас еще Владимир, наше красное солнышко, сказал: "Руси есть веселие пити!" Я не знаю - я ужасно люблю князя Владимира. Он ничего особенно путного не сделал, переменил лишь одно идолопоклонство на другое, но - красное солнышко, да и только!
- У вас даже есть прекрасное стихотворение о Владимире - Кубок, кажется, называется, - подхватил Павел с полною почтительностью и более всего желая поговорить с Александром Ивановичем о литературе.
- В Москве, так это досадно, - продолжал Павел, - почти совсем не дают на театре ваших переводов из Корнеля и Расина[53].
- И в Петербурге тоже-с, и в Петербурге!.. По крайней мере, когда я в последний раз был там, - говорил Александр Иванович явно грустным тоном, Вася Каратыгин мне прямо жаловался, что он играет всякую дребедень, а что поумней - ему не позволяют играть.
- Нынче Гоголя больше играют! - произнес Павел, вовсе не ожидая - какая на него из-за этого поднимется гроза.
Александра Ивановича точно кто ущипнул или даже ужалил.
- Боже мой, боже мой! - воскликнул он, забегав по комнате. - Этот Гоголь ваш - лакей какой-то!.. Холоп! У него на сцене ругаются непристойными словами!.. Падают!.. Разбивают себе носы!.. Я еще Грибоедову говорил: "Для чего это ты, мой милый, шлепнул на пол Репетилова - разве это смешно?" Смешно разве это? - кричал Александр Иванович.
Павел очень этим сконфузился.
- В комедии-с, - продолжал Александр Иванович, как бы поучая его, прежде всего должен быть ум, острота, знание сердца человеческого, - где же у вашего Гоголя все это, где?
- У него юмору очень много, - юмор страшный, - возразил скромно Павел и этим опять рассердил Александра Ивановича.
- Да что такое этот ваш юмор - скажите вы мне, бога ради! - снова закричал он. - Но фраз мне не смейте говорить! Скажите прямо, что вы этим называете?
- Юмор - слово английское, - отвечал Павел не совсем твердым голосом, оно означает известное настроение духа, при котором человеку кажется все в более смешном виде, чем другим.
- Значит, он сумасшедший! - закричал Александр Иванович. - Его надобно лечить, а не писать ему давать. В мире все имеет смешную и великую сторону, а он там, каналья, навараксал каких-то карикатур на чиновников и помещиков, и мой друг, Степан Петрович Шевырев, уверяет, что это поэма, и что тут вся Россия! В кривляканьи какого-то жаргондиста[54] - вся Россия!
Павел решился уж лучше не продолжать более разговора о Гоголе, но полковник почему-то вдруг вздумал заступиться за сего писателя.
- Не знаю, вот он мне раз читал, - начал он, показывая головой на сына, - описание господина Гоголя о городничем, - прекрасно написано: все верно и справедливо!
- Это вам потому, полковник, понравилось, - подхватил ядовито Александр Иванович, - что вы сами были комендантом и, вероятно, взяточки побирали.
Михаил Поликарпович весь вспыхнул.
- Это вы, может быть, побирали, а я - нет-с! - возразил он с дрожащими щеками и губами.
Александр Иванович засмеялся.
- Знаю, мой милый ветеран, что - нет!.. - подхватил он, подходя и трепля полковника по плечу. - Потому-то и шучу с вами так смело.
Павел между тем опять поспешил перевести разговор на литературу.
- Я читал в издании "Онегина", что вы Пушкину делали замечание насчет его Татьяны, - отнесся он к Александру Ивановичу. Лицо того мгновенно изменилось. Видимо, что речь зашла о гораздо более любезном ему писателе.
"Как же это, говорю, твоя Татьяна, выросшая в деревенской глуши и начитавшаяся только Жуковского чертовщины, вдруг, выйдя замуж, как бы по щучьему велению делается светской женщиной - холодна, горда, неприступна?.." Как будто бы светскость можно сразу взять и надеть, как шубу!.. Мы видим этих выскочек из худородных. В какой мундир или роброн[55] ни наряди их, а все сейчас видно, что - мужик или баба. Госпожа Татьяна эта, я уверен, в то время, как встретилась с Онегиным на бале, была в замшевых башмаках - ну, и ему она могла показаться и светской, и неприступной, но как же поэт-то не видел тут обмана и увлечения?
Павел был почти совершенно согласен с Александром Ивановичем.
- А правда ли, Александр Иванович, что вы Каратыгина учили? - спросил он уже более смелым голосом.
- Немножко-с! - отвечал Александр Иванович, лукаво улыбаясь. - Вы видали самого Каратыгина на сцене? - спросил он Павла.
- Сколько раз, когда он приезжал в Москву, - отвечал тот поспешно.
- Погодите, я вам несколько напомню его, книжку только возьму, - сказал Александр Иванович и поспешно ушел в свою комнату.
Оставшиеся без него гости некоторое время молчали. Полковник, впрочем, не утерпел и отнесся к священнику.
- Что врет-то, экой враль безумный! - проговорил он.
Священник на это в раздумье покачал только головой и вздохнул.
- Ужасно как трудно нам, духовенству, с ним разговаривать, - начал он, - во многих случаях доносить бы на него следовало!.. Теперь-то еще несколько поунялся, а прежде, бывало, сядет на маленькую лошаденку, а мужикам и бабам велит платки под ноги этой лошаденке кидать; сначала и не понимали, что такое это он чудит; после уж только раскусили, что это он патриарха, что ли, из себя представляет.
- Как патриарха? - воскликнул Павел.
- Так-с, - отвечал с грустью священник.
- Спьяну все ведь это творил! - подхватил полковник.
- Конечно, что уж не в полном рассудке, - подтвердил священник. - А во всем прочем - предобрый! - продолжал он. - Три теперь усадьбы у него прехлебороднейшие, а ни в одной из них ни зерна хлеба нет, только на семена велит оставить, а остальное все бедным раздает!
На этих словах священника Александр Иванович вышел с книжкою в руках своего перевода. Он остановился посредине залы в несколько трагической позе.
- Вы знаете сцену Федры с Ипполитом? - спросил он Павла.
Тот поспешил сказать, что знает.
Александр Иванович зачитал: в дикции его было много декламации, но такой умной, благородной, исполненной такого искреннего неподдельного огня, что - дай бог, чтобы она всегда оставалась на сцене!.. Произносимые стихи показались Павлу верхом благозвучия; слова Федры дышали такою неудержимою страстью, а Ипполит - как он был в каждом слове своем, в каждом движении, благороден, целомудрен! Такой высокой сценической игры герой мой никогда еще не видывал.
- Что, похоже? - спросил Александр Иванович, останавливаясь читать и утирая с лица пот, видимо выступавший у него от задушевнейшего волнения.
- Похоже, только гораздо лучше, - произнес задыхающимся от восторга голосом Павел.
- Я думаю - немножко получше! - подхватил Александр Иванович, без всякого, впрочем, самохвальства, - потому что я все-таки стою ближе к крови царей, чем мой милый Вася! Я - барин, а он - балетмейстер.
хоть в серый армяк наряди, а все будет видно, что барин!
- Будет видно-с, будет! - согласился и Александр Иванович.
- Какой у вас перевод превосходный, - говорил между тем ему Павел.
- Вам нравится? - спросил с явным удовольствием Александр Иванович.
- Очень! - отвечал Павел совершенно искренно.
Полковник наконец встал, мигнул сыну, и они стали раскланиваться.
- На этой же бы неделе был у вас, чтобы заплатить визит вам и вашему милому юноше, - говорил любезно Александр Иванович, - но - увы! - еду в губернию к преосвященному владыке.
- Это зачем? - спросил полковник.
- Испрашивать разрешения быть строителем храма божия, - отвечал Александр Иванович. - И, может быть, он мне даже, святый отче, не разрешит того? - обратился он к священнику.
- Оттого, что я здесь слыву богоотступником. Уверяю вас! - отнесся Александр Иванович к Павлу. - Когда я с Кавказа приехал к одной моей тетке, она вдруг мне говорит: - "Саша, перекрестись, пожалуйста, при мне!" Я перекрестился. - "Ах, говорит, слава богу, как я рада, а мне говорили, что ты и перекреститься совсем не можешь, потому что продал черту душу!"
- Ну, вы наскажете, вас не переслушаешь! - произнес полковник и поспешил увести сына, чтобы Александр Иванович не сказал еще чего-нибудь более резкого.
Когда они сели в экипаж, Павел сейчас же принялся просматривать перевод Коптина.
- Папаша, папаша! - воскликнул он. - Стихи Александра Иваныча, которые мне так понравились в его чтении, ужасно плохи.
- Что ж ему было уступать, - подхватил не без самодовольства Павел, он очень много пустяков говорил, хотя бы про того же Гоголя!
- Ну да! - согласился полковник.
- Как у него сегодня все эти любимцы-то его перепились, - вмешался в разговор кучер Петр. - Мы поехали, а они драку промеж собой сочинили.
- Чего уж тут ждать! - сказал на это что-то такое Михаил Поликарпович.
50. Вилье, точнее, Виллие Яков Васильевич (1765-1854) лейб-хирург и президент Медико-хирургической академии.
52. Лацароне (итальян.) - нищий, босяк.
53. Расин Жан (1639-1699) - великий французский драматург.
"жирондист". Жирондисты партия периода французской буржуазной революции, представлявшая интересы крупной торговой и промышленной буржуазии.
55. Роброн - женское платье с очень широкой круглой юбкою; мода аристократии XVIII столетня.