XIII. ПОГУБЛЕННАЯ ПТИЧКА
Через несколько дней Павлом получено было с траурной каемкой извещение, что Марья Николаевна и Евгений Петрович Эйсмонды с душевным прискорбием извещают о кончине Еспера Ивановича Имплева и просят родных и знакомых и проч. А внизу рукой Мари было написано: "Надеюсь, что ты приедешь отдать последний долг человеку, столь любившему тебя". Павел, разумеется, сейчас было собрался ехать; но прежде зашел сказать о том Клеопатре Петровне и показал даже ей извещение.
- И погребального билета не могла прислать без своей приписки, проговорила она с неприятною усмешкой...
- Да, но я все-таки должен ехать, - проговорил Павел, заметив недовольное выражение ее лица.
- Это ваше дело, - отвечала Фатеева, пожав плечами.
- Но как же мое дело, друг мой! Я тебя спрашиваю: хочешь ты, чтоб я ехал, или нет?
- Я, разумеется, не желаю, чтоб ты ехал, - проговорила она.
- Ну, я и не поеду, - сказал Павел и, кинув фуражку на стол, стал снимать перчатки.
Ему такой деспотизм Фатеевой уж и не понравился.
- Вы уже потому не должны туда ехать, - продолжала она, - что там, как вы сами мне говорили, меня ужасно бранят.
- Кто же бранит? Одна глупая Анна Гавриловна.
- А ваша умная Мари, конечно, не бранит, - проговорила Фатеева и, кажется, употребила над собою усилие, чтобы окончательно не вспылить.
Случившееся вскоре затем довольно трагическое происшествие в номерах снова подало повод к размолвке между моими любовниками.
Однажды ночью Вихров уже засыпал, как вдруг услыхал легонький удар в дверь своего номера. Он прислушался; удар снова повторился.
- Кто там? - окрикнул он наконец.
- Это я, - отвечал женский голос.
- Кто вы?
- Я, Анна Ивановна! - сказал женский голосок. - Пустите меня войти к вам.
Вихров поспешил встать, зажечь свечу, надеть на себя платье и отпереть дверь. На пороге номера он увидел Анну Ивановну, всю дрожащую и со слезами на глазах.
- Войдите, бога ради... Что такое с вами?
Анна Ивановна вошла и в волнении сейчас же опустилась на стул.
Вихров подал ей воды.
- Сходите и спросите Каролину Карловну, пустит ли она жить меня к себе в номера? - сказала она.
- Разумеется, пустит; номер есть свободный, и спрашивать ее об этом нечего, - отвечал Вихров.
- Нет, сходите, говорят вам!.. Может быть, она я не пустит! проговорила каким-то капризным голосом Анна Ивановна.
Вихров почти бессознательно повиновался ей и пошел будить Каролину Карловну.
К почтенной хозяйке все почти ее постояльцы без всякой церемонии входили днем и ночью. Павел прямо подошел к ее постели и стал будить ее.
- Каролина Карловна, а Каролина Карловна! - говорил он и даже взял и потряс ее за плечо.
- А, что! - откликнулась она, а потом, узнав Вихрова, она произнесла: Подите, Вихров, что за глупости?.. Зачем вы пришли?
- Я пришел к вам от Анны Ивановны, которая пришла ко мне и просит вас, чтобы вы дали ей номер.
При этих словах почтенная хозяйка приподнялась уже на своей кровати.
- Как, пришла уж, пришла? - произнесла она как бы несколько довольным и насмешливым голосом. - Недолго же ее держали!
Вихров думал, что это она говорит, что Анну Ивановну на уроке недолго продержали.
- Но что же делать, - произнес он, - дайте ей, по крайней мере, номер поскорее; она сидит у меня в комнате вся в слезах и расстроенная.
- А я говорила ей... говорила, - произнесла Каролина Карловна, сидя на своей постели, - она скрыла тогда от меня; ну, теперь и поплатилась.
- Что такое скрыла, поплатилась? Ничего я вас не понимаю; комнату ей, говорят вам, дайте скорее!
- Да комнат много, пусть хоть рядом с вами займет, - отвечала хозяйка, - хоть и не следовало бы, не стоит она того.
Вихров, опять подумав, что Каролина Карловна за что-нибудь рассорилась с Анной Ивановной перед отъездом той на урок и теперь это припоминает, не придал большого значения ее словам, а поспешил взять со стены указанный ему хозяйкой ключ от номера и проворно ушел. Номер оказался совершенно неприбранным, и, чтобы привести его хоть сколько-нибудь в порядок, Вихров разбудил горничную Фатеевой, а потом перевел в него и Анну Ивановну, все еще продолжавшую плакать. Она была в домашней блузе, волосы у нее едва были заколоты назади, руки покраснели от холода, а на ногах - спальные туфли; но при всем том она была хорошенькая собой.
- Что, мне оставить вас? - спросил он ее.
- Нет, Вихров, посидите, - произнесла она, протягивая ему руку, - мне надобно вам многое рассказать.
Вихров сел около нее. Его самого снедало любопытство узнать, что такое с ней произошло.
- Откуда вы это появились и на каком уроке вы жили? - спросил он.
- Но где же? - спросил ее Вихров уже тихо.
- У Салова, - отвечала Анна Ивановна тоже тихо.
- Как у Салова? - воскликнул Вихров; он отшатнулся даже при этом от Анны Ивановны.
- У Салова, - отвечала она, нахмуривая свое хорошенькое личико.
- Разве вы любили не Неведомова? - спросил Вихров.
- Нет, Салова - на горе мое! - произнесла Анна. Ивановна.
- Как же вам не стыдно было предпочесть того этому?
- Так уж случилось; черт, видимо, попутал, - произнесла Анна Ивановна и развела ручками, - тот грустный такой был да наставления мне все давал; а этот все смешил... вот и досмешил теперь... хорошо сделал?
- Но что же такое он с вами сделал?
- Сделал то, что... - И Анна Ивановна остановилась при этом на несколько мгновений, как бы затем, чтобы собраться с силами. - То место, на которое я поступила, он мне достал и часто у нас бывал в доме, потом стал свататься ко мне, - формально, уверяю вас! Я сколько раз ему говорила: "Вздор, говорю, не женитесь на мне, потому что я бедна!" Он образ снял, начал клясться, что непременно женится; так что мы после того совершенно, как жених и невеста, стали с ним целые дни ездить по магазинам, и он закупал мне приданое. В доме между тем стали говорить, чтобы я занималась или детьми, или своим женихом; тогда он перевез меня к себе на квартиру.
- Но как же вы переехали к нему?
- Отчего же не переехать? - возразила наивно Анна Ивановна. - Я была с ним обручена. Потом он меня у себя начал от всех прятать, никому не показывать, даже держать меня в запертой комнате, и только по ночам катался со мной по Москве. Я стала на это жаловаться: мне очень скучно было сидеть по целым дням взаперти. "Что же, говорю, ты, значит, меня не любишь, если не женишься на мне и держишь меня, как мышь какую, - в мышеловке?" А он мне, знаете, на эту Бэлу - черкешенку в романе Лермонтова - начнет указывать: "Разве Печорин, говорит, не любил ее?.. А тоже держал взаперти!" И когда я очень уж расплачусь - "дикарочка, дикарочка!" - начнет меня звать, привезет мне конфет, и я расхохочусь. Но еще хорошо, что нянька у него отличнейшая женщина была, еще за маленьким за ним ходила!.. Он взял ее к себе, как меня перевез. "Матушка барышня, - говорит она мне потихоньку, - что вы тут живете: наш барин на другой хочет жениться; у него ужо вечером в гостях будет невеста с матерью, чтоб посмотреть, как он живет". И вообразите: я тут сижу у него запертая, а другая невеста у него на вечере. Слышу - шампанское пьют, веселятся; это меня взорвало; я что есть силы стала стучаться в запертую дверь свою, так что он даже прибежал. "Не хочу, говорю, ни минуты тут оставаться!" - надела свой салоп и побежала сюда.
Вихров слушал Анну Ивановну, сильно удивленный всем этим рассказом ее.
- И что же, вы вполне уж ему принадлежали? - спросил он ее негромко.
- Разумеется, вполне, - отвечала с каким-то милым гневом Анна Ивановна, - и потому - что я теперь такое?.. Совершенно погибшая женщина, - прибавила она и развела ручками.
- Бог с вами, - успокаивал ее Павел, - мало ли обманутых девушек... не все же они погибают...
- Меня-то теперь, Вихров, больше всего беспокоит, - продолжала Анна Ивановна, - что Неведомов очень рассердился на меня и презирает меня!.. Он, должно быть, в то время, как я жила в гувернантках, подсматривал за мною и знал все, что я делаю, потому что, когда у Салова мне начинало делаться нехорошо, я писала к Неведомову потихоньку письмецо и просила его возвратить мне его дружбу и уважение, но он мне даже и не отвечал ничего на это письмо... Так что, когда я сегодня выбежала от Салова, думаю: "Что ж, я одна теперь осталась на свете", - и хотела было утопиться и подбежала было уж к Москве-реке; но мне вдруг страшно-страшно сделалось, так что я воротилась поскорее назад и пришла вот сюда... Сходите, душенька, к Неведомову и попросите его, чтобы он пришел ко мне и простил меня!.. - заключила Анна Ивановна и протянула опять Вихрову руку.
В продолжение всего этого разговора горничная Фатеевой беспрестанно входила в номер, внося разные вещи.
- Какое же теперь? Он, вероятно, спать лег, - возразил Вихров.
- Ах, нет, я знаю, что теперь он все ночи не спит, - перебила Анна Ивановна с прежнею наивностью.
Павел думал.
Вихров пошел.
Его самого интересовало посмотреть, что с Неведомовым происходит. Он застал того в самом деле не спящим, но сидящим на своем диване и читающим книгу. Вихров, занятый последнее время все своей Клеопатрой Петровной, недели с две не видал приятеля и теперь заметил, что тот ужасно переменился: похудел и побледнел.
- А я к вам с поручением, - начал он прямо.
- С каким? - спросил Неведомов.
- Анна Ивановна просит вас прийти к ней.
Неведомов с удивлением и почти с испугом взглянул на Вихрова.
- Как Анна Ивановна?.. Разве она здесь? - проговорил он.
- Здесь, приехала сюда и желает вас видеть.
Неведомов несколько времени, кажется, был в страшной борьбе с самим собою.
- Зачем же ей нужно видеть меня? - полуспросил, полусказал он.
- Затем, чтобы испросить у вас прощения и уважения себе.
Неведомов грустно усмехнулся.
- Я не имею права ни прощать, ни не прощать ее, - сказал он.
- Послушайте, Неведомов, - начал Вихров с некоторым уже сердцем, - нам с вами секретничать нечего: мы не дипломаты, пришедшие друг друга обманывать. Будемте говорить прямо: вы любите эту девушку; но она, как видно из ее слов, предпочла вам Салова.
- Что ж и теперь ей мешает любить Салова? - перебил его вдруг Неведомов.
- То, что этот негодяй обманул ее и насмеялся над ней самым оскорбительным образом, - подхватил Вихров.
Неведомов перевел при этом несколько раз свое дыхание, как будто бы ему тяжело и вместе с тем отрадно было это слышать.
- И теперь она, - продолжал Вихров, - всей душой хочет обратиться к вам; она писала уж вам об этом, но вы даже не ответили ей ничего на это письмо.
- Что ж мне было отвечать ей? - сказал Неведомов.
- А то, что вы прощаете ее, - потому что она без этого прощенья жить не может, и сейчас наложила было на себя руки и хотела утопиться.
- Как утопиться? - проговорил Неведомов, и испуг против воли отразился на его лице.
Неведомов встал и большими шагами начал ходить по комнате.
- Вы, Неведомов, - убеждал его Вихров, - человек добрый, высоконравственный; вы христианин, а не фарисей; простите эту простодушную грешницу.
- Нет, не могу! - сказал Неведомов, снова садясь на диван и закрывая себе лицо руками.
- Неведомов! - воскликнул Павел. - Это, наконец, жестокосердно и бесчеловечно.
- Может быть, - произнес Неведомов, закидывая голову назад, - но я больше уж никогда не могу возвратиться к прежнему чувству к ней.
- Погодите, постойте! - перебил его Павел. - Будем говорить еще откровеннее. С этою госпожою, моею землячкою, которая приехала сюда в номера... вы, конечно, догадываетесь, в каких я отношениях; я ее безумно люблю, а между тем она, зная меня и бывши в совершенном возрасте, любила другого.
- Это - ваше дело, - произнес Неведомов, слегка улыбаясь.
- Но как же вы не хотите, - горячился Павел, - простить молоденькое существо, которое обмануто негодяем?
- Не столько не хочу, сколько не могу - по всему складу души моей, произнес Неведомов и стал растирать себе грудь рукою.
- И это ваше последнее слово, что вы не прощаете ее? - воскликнул Павел.
- Последнее, - отвечал глухо Неведомов.
- Щепетильный вы нравственник и узковзглядый брезгливец! - сказал Вихров и хотел было уйти; но на пороге остановился и обернулся: он увидел, что Неведомов упал на диван и рыдал. Павел пожал плечами и ушел от него. Анне Ивановне он, впрочем, сказал, что Неведомов, вероятно, ее простит, потому что имени ее не может слышать, чтоб не зарыдать.
Это очень ее успокоило, и она сейчас же, как ушел от нее Павел, заснула сном младенца.
На другой день поутру Павел, по обыкновению, пришел к m-me Фатеевой пить чай и несколько даже поприготовился поэффектнее рассказать ей ночное происшествие; но он увидел, что Клеопатра Петровна сидела за чайным прибором с каким-то окаменелым лицом. Свойственное ей прежнее могильное выражение лица так и подернуло, точно флером, все черты ее.
- Прежде всего, - сказал Павел уже с беспокойством, садясь против нее, - скажите мне, отчего вы так сегодня нехорошо выглядите?
- Оттого, что я устала; я сбираюсь сегодня, - отвечала Фатеева.
- Куда? - спросил Павел, думая, что дело шло о сборах куда-нибудь в Москве.
- К матери в деревню хочу ехать, - проговорила Фатеева, и на глазах у нее при этом выступили слезы.
- Зачем же вы едете туда? - воскликнул с удивлением Павел.
- Что же мне, - сказала Фатеева, грустно усмехаясь, - присутствовать, как вы будете по ночам принимать прежних ваших возлюбленных...
- Это вам, вероятно, ваша горничная успела рассказать; а сказала ли она вам, кто такая это возлюбленная и почему я ее принимал ночью?
- Ну, а эта госпожа не такого сорта, а это несчастная жертва, которой, конечно, камень не отказал бы в участии, и я вас прошу на будущее время, продолжал Павел несколько уже и строгим голосом, - если вам кто-нибудь что-нибудь скажет про меня, то прежде, чем самой страдать и меня обвинять, расспросите лучше меня. Угодно ли вам теперь знать, в чем было вчера дело, или нет?
- Ты, я думаю, сам должен знать, что обязан все мне сказывать, проговорила Фатеева.
- Я с этим, собственно, и пришел к тебе. Вчера ночью слышу стук в мою дверь. Я вышел и увидал одну молоденькую девушку, которая прежде жила в номерах; она вся дрожала, рыдала, просила, чтоб ей дали убежище; я сходил и схлопотал ей у хозяйки номер, куда перевел ее, и там она рассказала мне свою печальную историю.
- Какая же это печальная история? - спросила его насмешливо Фатеева:
- А такая, что один наш общий знакомый соблазнил и бросил ее, - сказал Павел.
- Почему же она так прямо и бросилась к вам?
- Потому, что она меня одного тут в номерах и знала, кроме еще Неведомова, к которому она идти не решилась, потому что тот сам в нее был влюблен.
- Как же это - один был влюблен в нее, а другой ее соблазнил?
- Да, соблазнил, потому что прежде она того полюбила, а теперь, поняв его, возненавидела, и молит прощенья у того, который ее страстно и бескорыстно любит.
- Знаю, потому что она сама мне все рассказала.
- Какая откровенность к совершенно постороннему мужчине! Вам бы, кажется, когда пришла к вам такая несчастная женщина, прийти ко мне и сказать: я бы, как женщина, лучше сумела ее успокоить.
- Ну, извините, я уж этого не догадался, - произнес Павел.
- Сделай милость, не догадался! - произнесла Фатеева, покачав головой. - Ни один мужчина, - прибавила она с ударением, - никогда не показал бы женщине такого большого участия без того, чтобы она хоть на капельку, хоть немножко да не нравилась ему.
- Во всяком случае, - продолжала она, - я ни сама не хочу оставаться в этих номерах; ни вас здесь оставлять с вашими приятелями и приятельницами-девицами. Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я буду будто хозяйка, а ты у меня на хлебах будешь жить.
- Я очень рад, это превосходно, - воскликнул Павел, в самом деле восхитившийся этой мыслью. Они сейчас же поехали и на Петровском бульваре отыскали премиленький флигель, совершенно уединенный и особняком стоящий.
- Вот в этой келейке мы и будем жить с вами, как отшельники какие, сказала Фатеева, - и я на шаг не буду вас отпускать от себя.
- Сделайте милость! - сказал Павел, смотря с удовольствием на ее черные глаза, которые так и горели к нему страстью. - Только зачем, друг мой, все эти мучения, вся эта ревность, для которой нет никакого повода? - сказал он, когда они ехали домой.
- Но как же мне тебя больше любить?