VIII. СВОЯ НЕ ПОЗНАША!
В тот же день после обеда Вихров решился ехать к Фатеевой. Петр повез его тройкой гусем в крытых санях. Иван в наказание не был взят, а брать кого-нибудь из других людей Вихров не хотел затем, чтобы не было большой болтовни о том, как он будет проводить время у Фатеевой.
Произведение свое Вихров захватил с собой: ему ужасно хотелось поскорей прочесть его Клеопатре Петровне и посмотреть, какое впечатление произведет оно на нее. Въехали они таким образом и в Зенковский лес. Вихров припомнил, как они в нем некогда заблудились.
- А что, Петр, теперь уж не собьешься? - спросил он того.
- Нет, не собьемся; теперь уж твердо будем знать дорогу, - отвечал тот.
Был светлый зимний вечер, но холодный. Павел начал уж чувствовать маленький холодный трепет во всем теле, и нос ему было больно; наконец, они выехали из лесу; по сторонам стали мелькать огоньки селений; между ними скоро мелькнул и огонек из Перцовского дома. У Вихрова сердце замерло от восторга; через несколько минут он будет в теплой комнате, согреваемый ласковыми разговорами любящей женщины; потом он будет читать ей свое произведение. Вихров считал себя в эти минуты счастливейшим человеком в мире. Клеопатра Петровна, когда ей сказали, что Вихров приехал, выбежала к нему навстречу и, не замечая даже, что тут стоит лакей, бросилась гостю на шею и начала его обнимать и целовать; вдруг она отступила от него на несколько шагов и воскликнула:
- Боже мой! Какой ты красавец и молодец из себя стал; что такое с тобой сделалось?
Вихров, поехав к Клеопатре Петровне, выфрантился в свой тончайшего сукна сюртучок, бархатный жилет, клетчатые толстые английского сукна брюки. Клеопатра Петровна в последнее время видела все его одетым небрежно, буршем-студентом, в поношенном вицмундире и в широчайших, вытертых брюках, а тут явился к ней франт столичный!
- Какое лицо у тебя чудное; тебя узнать нельзя, - продолжала Клеопатра, - пойдем, я покажу тебе твою старую знакомую, Катишь Прыхину. Ведь ничего, что она у меня, а?
- Разумеется, ничего; я очень рад ее видеть, - отвечал Вихров.
- Ах, она тебя ужасно любит, пойдем!.. Посмотри, какой стал! - сказала Фатеева, вводя Вихрова в гостиную и показывая его Прыхиной.
- Monsieur Вихров, вы ли это? - воскликнула и та, в свою очередь, всплескивая руками.
- Вот он, я думаю, побеждал женщин-то в Москве, - продолжала Фатеева, в него, вероятно, влюблялись на каждом шагу!
- Я думаю, не без того, - произнесла m-lle Прыхина с ударением.
Вихрову сделалось даже стыдно от всех этих похвал и восторгов.
- Уверяю, что никто не влюблялся, - говорил он, целуя еще раз руку Фатеевой и целуя также руку Прыхиной, чем последняя осталась очень довольна.
Все, наконец, уселись перед диванным столом.
- Ну, что же вы поделывали в Москве, - рассказывайте! - говорила Фатеева, без церемонии, в присутствии Прыхиной, беря руку Павла в обе свои руки и крепко сжимая ее.
- О, я делал много!.. Я делал дело хорошее!.. - отвечал Вихров.
- А именно?.. Извольте сейчас нам все рассказывать! - говорила Фатеева, сделавшаяся от восторга какой-то резвой говоруньей.
- А именно - я написал роман огромный, который получил уже известность.
- Я читал его моим приятелям, которых ты вот знаешь, - отнесся Вихров прямо уже к Клеопатре Петровне, - и которые все единогласно объявили, что у меня огромный талант, и потребовали, чтобы я писал; ради чего главным образом я и приехал в деревню.
Мы знаем, что вкус и мнения оборванных приятелей Павла Клеопатра Петровна не очень высоко ценила; но кроме того, в деревню, значит, он приехал для какого-то своего писательства. Легкая тень печали пробежала по ее до того блиставшему счастием лицу. Она молчала, но зато заговорила m-lle Прыхина.
- Это очень любопытно будет прочесть! - произнесла она себе в нос. Ее тоже, как и Фатееву, несколько удивило это известие. - Мы, вероятно, тут встретим много знакомого! - прибавила она с своей обычной развязностью.
- Если он написал в своем романе про какую-нибудь другую женщину, я его задушу! - сказала с улыбкой Фатеева.
- Все про вас и об вас! - успокоил ее Павел.
- Что же, это роман у вас исторический?.. Я очень люблю романы исторические! - произнесла m-lle Прыхина.
- Какой же исторический, когда все больше про Клеопатру Петровну! возразил ей Вихров.
- Ах, да, правда! - спохватилась m-lle Прыхина.
Затем обе дамы как-то прекратили разговор об романе и стали рассказывать Павлу о самих себе.
- Что я натерпелась, друг мой, по приезде из Москвы, я тебе и сказать не могу, - начала Клеопатра Петровна. - Вот если бы не Катишь, - прибавила она, указывая на Прыхину, - я, кажется, я с ума бы сошла.
- Что ж, - отвечала несколько стыдливо m-lle Прыхина, - любовь и дружба - это такие святые чувства, что заставят, я думаю, каждого сделать то же самое, что я сделала.
- Однако ты рисковала, что муж каждую минуту наговорит тебе грубостей, попросит, пожалуй, тебя уехать!
- Сделайте милость, никогда бы он этого не осмелился сделать; я умею держать себя против всякого!.. Я все время ведь жила у нее, пока муж ее был жив! - пояснила m-lle Прыхина Павлу. - И вообразите себе, она сидит, сидит там у него, натерпится, настрадается, придет да так ко мне на грудь и упадет, на груди у меня и рыдает во всю ночь.
- Что же такое, собственно, происходило? - спросил Вихров, не совсем понимавший, что такое говорит Прыхина.
- Происходило то... - отвечала ему Фатеева, - когда Катя написала ко мне в Москву, разные приближенные госпожи, боясь моего возвращения, так успели его восстановить против меня, что, когда я приехала и вошла к нему, он не глядит на меня, не отвечает на мои слова, - каково мне было это вынести и сделать вид, что как будто бы я не замечаю ничего этого.
Дело, впрочем, не совсем было так, как рассказывала Клеопатра Петровна: Фатеев никогда ничего не говорил Прыхиной и не просил ее, чтобы жена к нему приехала, - это Прыхина все выдумала, чтобы спасти состояние для своей подруги, и поставила ту в такое положение, что, будь на месте Клеопатры Петровны другая женщина, она, может быть, и не вывернулась бы из него.
- Но, однако, я пересилила себя, - продолжала она, - села около него и начала ему говорить прямо, что он сделал против меня и почему такою я стала против него!.. Он это понял, расплакался немного; но все-таки до самой смерти не доверял мне ни в чем, ни одного лекарства не хотел принять из моих рук.
- Что же, боялся, что ты отравишь его? - спросил Павел.
- Вероятно!
- А кто же лечил? - спросил Павел.
- Тут доктор один из нашего городка, - отвечала Фатеева какой-то скороговоркой и как бы вспыхнув немного.
- Будто? - спросил Павел не совсем довольным тоном.
- Что за вздор такой! - произнесла с сердцем Клеопатра Петровна.
- Конечно, вздор; если бы не вздор, разве я стала бы говорить, оправдывалась Прыхина.
- Муж, однако, дал вам духовную на все имение, - заметил Вихров Фатеевой.
- Да бог с ним и с его духовной! По векселю и на свою седьмую часть я и без нее получила бы все имение!.. Я об этом ему ни слова и не говорила! Катишь и священник уж сказали ему о том.
- Я к нему тогда вошла, - начала m-lle Прыхина, очень довольная, кажется, возможностью рассказать о своих деяниях, - и прямо ему говорю: "Петр Ермолаевич, что, вы вашу жену намерены оставить без куска хлеба, за что, почему, как?" - просто к горлу к нему приступила. Ну, ему, как видно, знаете, все уже в жизни надоело. "Эх, говорит, давайте перо, я вам подпишу!". Батюшка-священник уже заранее написал завещание; принесли ему, он и подмахнул все состояние Клеопаше.
Такого рода проделки обеих этих госпож показались Вихрову не совсем красивыми, но он, разумеется, этого не высказал и заметил только Фатеевой:
- Все-таки вы должны благословлять память этого человека: он устроил вашу жизнь.
- Еще бы! - подхватила она.
- Ну, ему ее жизнь и стоило устроить! - воскликнула Прыхина, всегда и во всех случаях жизни готовая возвысить и оправдать свою подругу.
Вихров весь этот разговор вел больше механически, потому что в душе сгорал нестерпимым желанием поскорее начать чтение своего романа Клеопатре Петровне, и, только что отпили чай, он сейчас же сам сказал:
- А что, позволите мне прочесть вам мое творение?
- Но ты разве не устал сегодня с дороги? - спросила его Фатеева.
Ей казалось, что после такой долгой разлуки ему бы лучше было заняться любовью, чем чтением романа. "Он любил, вероятно, в это время какую-нибудь другую женщину!" - объясняла она себе, и на лицо ее опять набежала тень печали.
- Я нисколько не устал, - отвечал Павел и пошел в кабинет, где расставлены были его вещи, чтобы принести оттуда тетрадь.
Фатеева и Прыхина, оставшись вдвоем, несколько времени молчали.
- Интересно, что он написал, - проговорила последняя.
- Мне не нравится это его увлечение, - ответила ей на это Фатеева. Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны были быть или люди знатные, в больших чинах, близко стоящие к государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она не хотела видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.
Вихров, принеся свою рукопись, сел и начал читать. Прочитав первую главу, он обратился к Клеопатре Петровне и спросил ее:
- Похожи или нет?
Фатеева сидела уже явно с недовольным и печальным лицом.
- Какая же? - спросил с улыбкою Вихров.
- Я не знаю - какая! - отвечала ему, вовсе не шутя, Клеопатра Петровна.
- Ну, вы - все свое! - проговорил Вихров и начал снова чтение. Он полагал, что раздирающие душу и в то же время, как ему казалось, исполненные житейской правды сцены непременно поразят его слушательниц, но те решительно мало были ими тронуты... Клеопатру Петровну просто мучила ревность: она всюду и везде видела Анну Ивановну, а прочего ничего почти и не слыхала; что касается до m-lle Прыхиной, то ее равнодушие должен я объяснить тоже взглядом ее на литературу: достойная девица эта, как мы знаем, была с чрезвычайно пылким и возвышенным воображением; она полагала, что перу писателя всего приличнее описывать какого-нибудь рыцаря, или, по крайней мере, хоть и штатского молодого человека, но едущего на коне, и с ним встречается его возлюбленная в платье амазонки и тоже на коне. Если комнаты описывать, то, по ее мнению, лучше всего было - богатые, убранные штофом и золотом; если же природу, то какую-нибудь непременно восточную, - чтобы и фонтаны шумели, и пальмы росли, и виноград спускался кистями; если охоту представлять, так интереснее всего - за тиграми или слонами, - но в произведении Вихрова ничего этого не было, а потому оно не столько не понравилось ей, сколько не заинтересовало ее.
Герой мой между тем думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей повести, главною мыслью, выраженною в ней, и для этого торопился дочитать все до конца - но и тут ничего не вышло: он только страшно утомил и их и себя.
- Ах, милый мой, как ты устал! - говорила ласково m-me Фатеева, утирая ему своим платком лоб, вместо того, чтобы похвалить его повесть.
Вихров понять никак не мог: роман ли его был очень плох, или уж слушательницы его были весьма плохие в том судьи.
- Как вам понравилось? - спросил он Прыхину.
- Знаете что, - начала она, - я очень откровенна и всем люблю говорить правду: зачем описывать то, что мы знаем, видим и встречаем каждый день; это уж и без того наскучило.
- Только то и можно описывать, что мы видим и знаем, - возразил ей Вихров, - а если мы станем описывать то, чего мы не знаем, так непременно напишем чепуху. Теньеровские картины[72], на которых нарисованы красноносые голландские мужики, гораздо выше ценятся, чем холодная и бездушная французская живопись, изображающая богов Олимпа.
- Никогда ни на какой картине мужик не может быть интересен! Никогда! воскликнула почти с ужасом m-lle Прыхина.
- После этого вам сказки надобно только слушать, - сказал Павел, - если вы не хотите ничего читать о том, что существует!
- Нет, сказки - это уж очень глупо; это только детей и баб деревенских может занимать, - возразила опять, как бы несколько обидевшись, Прыхина.
"Монте-Кристо", например, - сказал Вихров.
- Ах, "Монте-Кристо" прелесть, чудо! - почти закричала m-lle Прыхина. И вообразите, я только начало и конец прочла; он помещался в журнале, и я никак некоторых книжек не могла достать; нет ли у вас, душечка, дайте! умоляла она Вихрова.
- Нет-с у меня! - отвечал он ей с сердцем. - "С дурой этой говорить больше нечего", - решил он мысленно и посмотрел на Клеопатру Петровну. Та сидела, как-то надувшись.
- Ну, а ваше какое мнение о моем произведении? - спросил он ее.
- Я ту женщину, которую вы описываете, нисколько не знаю, а потому не могу судить.
- Я не принимаю их никак на свой счет, потому что наружность тут описана совсем другой женщины, а так, как я чувствовала, может чувствовать и всякая другая женщина, - отвечала Клеопатра Петровна.
Вихрова наконец взорвало, и он больше уж не стал говорить с подобными судьями.
он очень хорошо видел, что Клеопатра Петровна слишком уж лично приняла все к себе, а m-lle Прыхина имела почти детский вкус, - но его гораздо более тревожило его собственное внутреннее чувство. Говорят, нет ничего полезнее для авторов, как читать свои произведения несимпатизирующей публике. Тогда перед ними слабые места в труде их выходят в ужасающей величине. Так случилось и с Вихровым, - и таких слабых мест он встретил в романе своем очень много, и им овладело нестерпимое желание исправить все это, и он чувствовал, что поправит все это отлично, а потому, как Клеопатра Петровна ни упрашивала его остаться у ней на несколько дней, он объявил, что это решительно невозможно, и, не пояснив даже причину тому, уехал домой, велев себя везти как можно скорее. Возвратившись в свое Воздвиженское часов в десять вечера, он, несмотря, однако, на то, сейчас же принялся за работу. Стоя у себя в кабинете, он представил каждую сцену в лицах; где была неясность в описаниях, - пояснил, что лишнее было для главной мысли - выкинул, чего недоставало - добавил, словом, отнесся к своему произведению сколько возможно критически-строго и исправил его, как только умел лучше!
Примечания:
народной жизни Голландии.