XIV. ВЕЧЕР У ЗАХАРЕВСКИХ
Описанное мною объяснение происходило, кажется, между двумя только лицами, но, тем не менее, об нем в весьма непродолжительном времени узнали весьма многие. Сначала сама Клеопатра Петровна не вытерпела от гнева и горя и рассказала все m-lle Прыхиной. Та, в свою очередь, по чувству дружбы своей, пришла в не меньший ее гнев, и когда приехала в город, то сейчас же отправилась к Захаревским. Юлия приняла ее сначала довольно сухо, но m-lle Прыхина, не откладывая ни минуты, начала рассказывать, во-первых, об отношениях Фатеевой к Вихрову, во-вторых, о том, какое последовало между ними объяснение. M-lle Юлия вдруг захохотала: "Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!" - почти до истерики хохотала, так что m-lle Прыхина уставила на нее свои глаза и начала сильно вбирать воздух своим огромным носом, что она всегда делала, когда чем-нибудь была очень удивлена или огорчена.
M-lle Юлия наконец остановилась смеяться.
- Так это она сама ему делала предложение, и он не принял его? проговорила наконец она.
- Да, не принял, и поэтому подло и низко поступил.
- Почему же подло? Я полагаю, благоразумно! - сказала Юлия, поднимая немного вверх свои плечи.
- Соблазнить, изменить и бросить женщину - это, по-твоему, не подло? Вы, Юлия, еще молоды, и потому о многом еще не можете и судить!.. - И m-lle Прыхина приняла даже при этом несколько наставнический тон. - Вот, когда сами испытаете что-нибудь подобное в жизни, так и поймете, каково это перенести каждой женщине и девушке.
- Тут и судить нечего, - возразила Юлия, - если женщина сама делает предложение мужчине, то она должна ожидать, что, может быть, он его и не примет! Припомните княжну и Печорина, - как он с ней поступил!
- Тоже подло!.. - подхватила Прыхина.
Юлии, наконец, наскучило с ней болтать. Ее, кажется, гораздо более всех этих разговоров занимал сам m-r Вихров.
- Что он будет делать теперь, интересно, живя в деревне один-одинешенек? - спросила она как бы самое себя.
- Сочинять будет! Сочиненьями своими будет заниматься, - произнесла почти с ожесточением Прыхина.
- А он сочиняет? - спросила Юлия с вспыхнувшим взором.
- Да, как же! - отвечала Прыхина. - Но только я ничего хорошего не нахожу в его сочинениях.
- В каком же роде он пишет: стихами или прозой?
- Прозой! Роман сочинил, и как в этом случае мило поступил: есть там у него в Москве какая-то дрянная знакомая девчонка, он описал ту в романе и бог знает как расхвалил, да и читает Клеопаше, - приятно той было слушать это!
Про это Прыхиной рассказала Клеопатра Петровна, передавая ей разные обвинения против Вихрова.
- Я непременно поговорю с ним об его сочинениях, - продолжала опять больше сама с собою Юлия.
- И ничего интересного не услышишь, - заметила ей с насмешкой Прыхина, и затем, заметив, что все уже интересное для Юлии рассказала, она встала, простилась с ней и побежала еще к одной своей подружке, чтоб рассказать ей об этом же. Катишь каждою новостью любила поделиться со всеми своими приятельницами.
Юлия в тот же день за обедом рассказала отцу все, что передавала ей Прыхина.
Старик Захаревский усмехнулся только.
- Нет, не врет! - отвечала положительно дочь.
- Я бы, папочка, - сказала Юлия к концу обеда более обыкновенного ласковым голосом и когда сам Захаревский от выпитых им нескольких рюмок вина был в добром расположении духа, - я бы желала на той неделе вечер танцевальный устроить у нас.
- Можно! - сказал старик, опять сразу поняв намерение дочери.
- Только чтобы уж хорошенький был, папочка! Денег ты не изволь жалеть.
- Да уж что же делать, коли надо, - отвечал Захаревский, разводя руками.
Юлия подошла и нежно поцеловала его в голову, а затем ушла в свою комнату и задумалась: слова Прыхиной, что Вихров пишет, сильно на нее подействовали, и это подняло его еще выше в ее глазах. Если Мари в Москве учили профессора разным наукам и она читала в подлинниках "Божественную комедию" Данта и "Манфреда" Байрона, если Фатееву ничему не учили, как только мило держать себя, то m-lle Захаревская, можно сказать, сама себя образовала по русским журналам. Будучи от природы весьма неглупая девушка и вышедши из пансиона, где тоже больше учили ее мило держать себя, она начала читать все повести, все стихи, все критики и все ученые даже статьи. Во всем этом, разумеется, она многого не понимала, но, тем не менее, все это заметно возвысило понятия ее: выйти, например, замуж за какого-нибудь господина "анхвицера", как сама она выражалась для шутки, она уже не хотела, а всегда мечтала иметь мужем умного и образованного человека, а тут в лице Вихрова встретила еще и литератора. Чтобы заинтересовать его собой, она решилась употребить все средства. Вечер она желала, и желала, по преимуществу, для него устроить изящнейший. Буфет в столовой она сама убирала цветами и все фрукты и конфеты укладывала своими руками в вазы. Для помощи во всем этом, разумеется, призвана была и m-lle Прыхина, которая сейчас же принялась помогать самым энергическим образом и так расходилась при этом случае, что для украшения бала перечистила даже все образа в доме Захаревских, и, уча горничных, как надо мыть только что выставленные окна, она сама вскочила на подоконник и начала протирать стекла и так при этом далеко выставилась на улицу, что один проходящий мужик даже заметил ей:
- Поуберись, барынька, маленько в комнату, а то нехорошо!
- Дурак мужик! - сказала ему вслед на это m-lle Прыхина. Ко всему этому усердию Катишь отчасти была подвинута и тем, что Юлия для этого бала сделала ей довольно значительные подарки: во-первых, бело-газовое платье и широчайшую голубую ленту для пояса и довольно еще свежие, раза два или три всего надеванные, цветы для головного убора. Забрав в охапку все подаренные ей Юлией сокровища, Катишь сейчас же побежала их примеривать на себя домой; для этого она заперлась в своей комнате и перед трюмо своим (на какие деньги и каким образом трюмо это было куплено, сказать трудно, но только трюмо было у нее); Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост... перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: "Раз, два, раз, два!" Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности. Походивши таким образом, она села, как бы утомившись от бальных танцев, и распустила зачем-то свой корсет, и в этом распущенном виде продолжала сидеть перед зеркалом и любоваться на себя; но негу таковую, впрочем, она не долго себе позволила: деятельная натура сейчас же заставила ее снова одеться, позвать свою горничную и приняться вместе с ней устраивать бальный наряд. Сделав это, она опять побежала к Захаревским. У нее уж новые планы и предположения явились для бала.
- А что Вихров, будет у вас на бале? - спросила она Юлию.
- Будет! - отвечала та.
- Ну, в таком случае я с ним поговорю! - произнесла она как-то знаменательно.
Юлии это было не совсем уж и приятно.
- Тебе бы лучше следовало с Кергелем поговорить! - немножко кольнула она ее.
- С Кергелем что говорить! За себя - нельзя, а за другую можно! отвечала Прыхина и больше уже до самого бала не уходила от Захаревских; даже свой бальный наряд она стала надевать на себя у них, а вместе с тем наряжала и Юлию, вряд ли еще не с большим увлечением, чем самое себя. Часов в восемь вечера обе девицы вышли из своих комнат. Прыхина сейчас же взяла Юлию под руку и начала с ней ходить по зале. Гости сейчас же после того стали съезжаться. Услышав довольно сильный стук одного экипажа, Юлия, по какому-то предчувствию и пользуясь тем, что на дворе еще было довольно светло, взглянула в окно, - это в самом деле подъезжал Вихров на щегольских, еще покойным отцом его вскормленных и сберегаемых серых лошадях и в открытой коляске. У Юлии чувствительно замерло сердце. Вихров вошел и, прищурившись, начал осматривать зало и находившееся в ней общество. Прыхина при этом, несмотря на чувствуемое к нему предубеждение, не утерпела и проговорила Юлии:
- Посмотри, как он хорош собой, - чудо!
Вихров подошел и поклонился им.
Юлия приветливо и почти дружески встретила его пожатием руки, а m-lle Прыхина только поклонилась ему, и то с грустью и печалью в лице: укоряющею совестью хотела она представиться ему за Фатееву!
Пользуясь тем, что танцы еще не начинались, Юлия сейчас же, оставив Прыхину, начала ходить с Вихровым.
- Мне, monsieur Вихров, хотелось бы с вами поговорить об одной вещи, сказала она.
- Сделайте одолжение, - отвечал он.
- О, этот разговор длинен будет; угодно вам сесть со мною, - продолжала она, указывая в гостиной на одно из кресел и сама садясь рядом с этим креслом.
- Послушайте, - начала Юлия после маленького замешательства. - Мне сказывали, что вы пишете; правда это или нет?
Вихров нахмурился: ему досадно было, что слух об его писательстве начинает распространяться между всеми, но, с другой стороны, запереться в том ему показалось странно.
- Пишу, - отвечал он утвердительно.
- В каком духе?
При этом вопросе Вихров посмотрел Юлии в лицо.
- В духе Достоевского, может быть? - продолжала она.
- Нет, не в духе Достоевского, - проговорил Вихров.
- Его ужасно высоко ставит Белинский, - говорила Юлия.
- Талантлив, но скучен, - произнес Вихров.
- Да, я с вами согласна в этом; я едва дочитала его "Бедных людей", но все-таки славная вещь!
- Очень хорошая!
- А что, скажите, - продолжала Юлия: она хотела уж вполне блеснуть перед Вихровым своими литературными познаниями, - что такое сделалось с Гоголем? После этого великого произведения "Мертвые души" он вдруг начал какие-то письма писать к друзьям[84]. "Отечественные Записки" в неистовство приходят, и очень естественно: они так верили в его талант, так много возлагали на него надежд, вдруг он пишет, что мужиков надо сечь, и, наконец, какого-то пророка из себя хочет представить, всех поучает, что такое с ним?
Вся эта тирада Юлии показалась Вихрову просто противною.
- Не знаю я этого совершенно-с, - ответил он ей довольно сухо.
"Не любит, видно, когда говорят о других: ну, будем говорить о нем!" подумала Юлия и снова обратилась к Вихрову:
- А вы знаете что: я и об героине вашего романа слышала, это одна какая-то московская молодая девушка!
"Все уж разболтали ей", - подумал Вихров и решительно не находился, что ей отвечать. Он вообще был как-то грустен в этот день. Разрыв с Фатеевой мучил и волновал его.
К Юлии между тем подошел Кергель и пригласил ее на кадриль.
Она не могла отказать, но, отходя от Вихрова, мотнула ему головой и сказала:
- Мы когда-нибудь еще с вами об этом поговорим!
Как только от него отошла Юлия, к нему сейчас же подошла и села на ее место Прыхина. О, Катишь сейчас ужасную штучку отпустила с Кергелем. Он подошел к ней и вдруг стал ее звать на кадриль. Катишь вся вспыхнула даже в лице.
- Pardon, monsieur, - сказала она ему на это, раскланиваясь с ним, - я с незнакомыми не танцую!
- Вы считаете меня незнакомым? - произнес Кергель, лукаво потупляя перед ней глаза.
- Совершенно незнакомым! - повторила она и ушла потом к Вихрову.
- Фу, ворона с места, а сокол на место, - проговорилась она, как и часто это с ней случалось.
- Вы, однако, себя-то соколом считаете, а mademoiselle Юлию вороной! заметил ей Вихров.
- Тьфу, что я! - отплюнулась она. - Сокол с места, а ворона на место! Затем она замолчала и начала грустно-насмешливо смотреть на Вихрова.
- Мужчины, мужчины! - произнесла она, наконец, покачав головой.
- Как мухи к нам льнут! - добавил Вихров.
- Хуже, а как змеи нас отравляют!.. В Перцове, значит, мы больше теперь с вами встречаться не будем?
- Отчего же? - спросил Вихров, вовсе не желая быть с ней откровенным.
- Оттого, что вам туда совестно будет приехать, - проговорила Катишь насмешливо-укоризненно и даже каким-то басом.
- Нет, ничего: я бессовестен, - возразил Вихров.
- Это я знаю, - подхватила Прыхина. - Она больна очень теперь! прибавила она, махнув несколько в сторону своим носом, что почти всегда она делала, когда говорили что-нибудь значительное.
У Вихрова болезненно при этом поворотилось сердце, но он не подал тому и вида.
- Что ж, доктор у нее есть; вероятно, пользует ее.
- Разумеется, навещает; не без помощи же оставить ее одну, - произнесла ядовито-насмешливо Прыхина.
- Ну, поэтому все и идет как следует! - как-то больше пробормотал Вихров и хотел было отойти от Прыхиной.
- На два слова прошу еще остаться, - произнесла она почти повелительно.
Вихров, как ни скучно было это ему, остался на своем месте.
- Вы знаете, что такое доктор тут был, какую роль он играл? - спросила Прыхина.
- Он тут был только средство возбудить вашу ревность и привлечь вас этим - его обманывали и дурачили и хотели этим возвратить вашу любовь.
- Я знаю, что дружба ваша слишком велика к madame Фатеевой и вы способны в ней все оправдывать, - проговорил Вихров, в душе почти желавший поверить словам Прыхиной.
- Ах, боже мой! Я оправдываю! - воскликнула та. - Сделайте милость, когда я заметила эти ее отношения к доктору, я первая ее спросила, что такое это значит, и так же, как вам теперь говорю, я ей говорила, что это подло, и она мне образ сняла и клялась, что вот для чего, говорит, я это делаю!
- Ну, когда она сама вам говорила, так это не совсем еще достоверное доказательство, - сказал Вихров.
- Прекрасно, отлично! - воскликнула Прыхина. - Она теперь уж и лгунья у вас! Неблагодарные вы, неблагодарные мужчины! - Прыхина вероятно бы еще долго не отпустила Вихрова и стала его допытывать, но к нему подошел Живин.
- Пойдем, водки выпьем, хозяин тебя приглашает! - сказал он, мотнув Вихрову головой. Тот с большим удовольствием встал и пошел за ним.
На уездных балах почти везде заведено еще задолго до ужина ставить водку и небольшую к ней закуску для желающих мужчин, и желающих таковых находится очень много, - все почти!
На этой штуке старик Захаревский вздумал испытать Вихрова, чтобы окончательно убедиться, любит он выпить или нет. По многолетней своей опытности Ардальон Васильевич убедился, что в их местах, между дворянством и чиновничеством, главный порок пьянство, и желал, по преимуществу, не видеть его в детях своих и в зяте, какого бог ему пошлет.
- Водочки не прикажете ли? - произнес он как бы самым радушным и угощающим голосом.
Павел, возмущенный всеми последними событиями и разговорами об них, с удовольствием выпил рюмку.
- Не прикажете ли еще? - спросил Ардальон Васильевич, наливая ему еще рюмку.
Но Вихров уже отказался.
"Ну, не совсем еще пьяница!" - решил старик и на этот раз в мыслях своих, и затем он счел не бесполезным расспросить гостя и о делах его.
- Скажите, вы еще не служили? - спросил он.
- Не служил.
- Но чин, однако, имеете?
- Я кандидат университета, то есть коллежский секретарь, - отвечал тот.
Ардальон Васильевич в знак согласия мотнул ему на это головой.
- Где же вы предполагаете службу вашу начать? - продолжал он допрашивать гостя.
- Нигде! - отвечал Вихров.
Захаревский при этом повернул даже к нему ухо, как бы затем, чтобы яснее расслышать, что такое он сказал.
- И того нет: хозяйничать в том смысле, как прежде хозяйничали, то есть скопидомничать, не желаю, а агрономничать, как другие делают из наших молодых помещиков, не решусь, потому что сознаю, что не понимаю и не умею этого делать.
Последних слов Вихрова Захаревский положительно не понял, что тот хотел этим сказать.
- Но надобно же иметь какое-нибудь занятие? - проговорил он с некоторою улыбкою даже.
- Я буду читать, стану ходить за охотой, буду ездить в Москву, в Петербург.
- Жизнь вольного казака, значит, желаете иметь, - произнес Захаревский; а сам с собой думал: "Ну, это значит шалопайничать будешь!" Вихров последними ответами очень упал в глазах его: главное, он возмутил его своим намерением не служить: Ардальон Васильевич службу считал для каждого дворянина такою же необходимостью, как и воздух. "Впрочем, - успокоил он себя мысленно, - если жену будет любить, так та и служить заставит!"
Когда танцы прекратились и гости пошли к ужину, Юлия сама предложила Вихрову руку и посадила его рядом с собою. На обстоятельство это обратил некоторое внимание Живин.
- Всегда, и везде, и во всем счастлив! - сказал он, показывая Юлии головой на приятеля.
- Это почему? - спросила та с немножко лукавой усмешкой.
- Да так уж, потому!.. - отвечал как-то загадочно Живин, потупляя глаза свои.
Далее, конечно, не стоило бы и описывать бального ужина, который походил на все праздничные ужины, если бы в продолжение его не случилось одно весьма неприятное происшествие: Кергель, по своей ветрености и необдуманности, вдруг вздумал, забыв все, как он поступил с Катишь Прыхиной, кидать в нее хлебными шариками. Она сначала делала вид, что этого не замечает, а в то же время сама краснела и волновалась. Наконец, терпение лопнуло; она ему громко и на весь стол сказала:
- Перестаньте, Кергель; я не желаю видеть ваших шуток.
Он на минуту попритих было, но потом снова начал кидать.
- Говорят вам - перестаньте, а не то я тарелкой в вас пущу! - сказала Катишь с дрожащими уже губами.
- Ой, ой, ой, ой, боюсь! - произнес Кергель, склоня свою голову и закрывая ее салфеткой.
Эта насмешка окончательно вывела Прыхину из себя: она побледнела и ничего уж не говорила.
- А ну-ко, попробую еще! - произнес Кергель и бросил в нее еще шарик.
М-lle Прыхина, ни слова не сказав, взяла со стола огромный сукрой хлеба, насолила его и бросила его в лицо Кергеля. Хлеб попал прямо в глаз ему вместе с солью. Кергель почти закричал, захватил глаз рукою и стал его тереть.
А m-lle Прыхина пресамодовольно сидела и только, поводя своим носом, говорила:
- Ништо ему, ништо!
Все сидящие за столом покатывались со смеху, а Кергель, протирая глаз, почти вслух говорил:
- Эка дура, эка дурища!
городе. Придя раздевать барина, он был бледен, как полотно, и даже пошатывался немного, но Вихров, чтобы не сердиться, счел лучше уж не замечать этого. Иван, однако, не ограничивался этим и, став перед барином, растопырив ноги, произнес диким голосом:
- Павел Михайлыч, пожалуйте мне невесту-с!
- Какую невесту... Марью Фатеевскую, что ли?
- Она разве хочет за тебя идти?
- Чего хочет?.. Вы барин: прикажите ей... Я вам сколько лет служил.
- Если бы ты и во сто раз больше мне служил, я не стану заставлять ее силой идти за тебя!
- Сделайте милость! - промычал еще раз Иван и стал уж перед барином на колени.
- Сделайте божескую милость! - повторил Иван, не вставая с колен. Вихров увидел, что конца этому не будет.
- Груня! - крикнул он.
Груша обыкновенно никогда не спала, как бы поздно он откуда ни приезжал, - Груша вошла.
- Вот он сватается к тебе! - произнес Павел, показывая на поднимающегося с колен Ивана.
- Мне, сударь, очень обидно и слышать это, - отвечала она обиженным и взволнованным голосом; на глазах ее уже навернулись слезы.
- Что же, разве он тебе не нравится? - спросил Павел.
- Я скорее за козла скверного пойду, чем за него.
- Гля-че же не пойдешь? Что ж я сделал тебе такое? - спросил ее Иван.
жаль.
- Пошел вон, негодяй! Не смей мне и говорить об этом и никогда не приставай к ней! - крикнул он на Ивана.
Тот, по обыкновению, немного струсил и вышел.
- Знаю я, куда она ладит, - да, знаю я! - говорил он, идя и пошатываясь по зале.
"Выбранные места из переписки с друзьями" Гоголя, которые вызвали протест у большинства писателей и читающей публики. Особенно резкое осуждение "Выбранные места" нашли в письме В. Г. Белинского к Гоголю, написанном за границей в том же году, 15 июля. В нем он называет Гоголя "проповедником кнута, апостолом невежества, поборником обскурантизма и мракобесия, панегиристом татарских нравов".