III. РАЗНЫЕ ВЕСТИ И НОВОСТИ С РОДИНЫ
В губернском городе между тем проходила полная самыми разнообразными удовольствиями зима. Дама сердца у губернатора очень любила всякие удовольствия, и по преимуществу любила она составлять благородные спектакли - не для того, чтобы играть что-нибудь на этих спектаклях или этак, как любили другие дамы, поболтать на репетициях о чем-нибудь, совсем не касающемся театра, но она любила только наряжаться для театра в костюмы театральные и, может быть, делала это даже не без цели, потому что в разнообразных костюмах она как будто бы еще сильней производила впечатление на своего сурового обожателя: он смотрел на нее, как-то более обыкновенного выпуча глаза, через очки, негромко хохотал и слегка подрягивал ногами.
Виссарион Захаревский, по окончательном расчете с подрядчиками, положив, говорят, тысяч двадцать в карман, с совершенно торжествующим видом катал в своем щегольском экипаже по городу. Раз он заехал к брату.
- Сейчас я от сестры письмо получил, - сказал он, - она пишет, что будет так добра - приедет гостить к нам.
Лицо прокурора при этом не выразило ни удовольствия, ни неудовольствия. Он был из самых холодных и равнодушных родных.
- Где же ей остановиться? - продолжал инженер, любивший прежде всего решать самые ближайшие и насущные вопросы. - У меня, разумеется!
- Пожалуй, если хочет, и у меня может.
- Где ж тут у тебя - в мурье твоей; но дело в том, что меня разные госпожи иногда посещают. Не прекратить же мне этого удовольствия для нее! Что ей вздумалось приехать? Я сильно подозреваю, что постоялец мой играет в этом случае большую роль. Ты писал ей, что он здесь?
- Писал, - отвечал прокурор.
- То-то она с таким восторгом расписалась об нем, заклинает меня подружиться с ним и говорит, что "дружба с ним возвысит мой материальный взгляд!" Как и чем это он сделает и для чего это мне нужно - неизвестно.
Инженер любил сестру, но считал ее немножко дурой начитанной.
- Вихров - человек отличный, - проговорил Иларион Захаревский.
- Я ничего и не говорю, пусть бы женились, я очень рад; у него и состояние славное, - подхватил инженер и затем, простившись с братом, снова со своей веселой, улыбающейся физиогномией поехал по улицам и стогнам города.
Вихров все это время был занят своим расколом и по поводу его именно сидел и писал Мари дальнейшее письмо.
"Во-первых, моя ненаглядная кузина, из опытов жизни моей я убедился, что я очень живучее животное - совершенно кошка какая-то: с какой высоты ни сбросьте меня, в какую грязь ни шлепните, всегда встану на лапки, и хоть косточки поламывает, однако вскоре же отряхнусь, побегу и добуду себе какой-нибудь клубочек для развлечения. Чего жесточе удара было для меня, когда я во дни оны услышал, что вы, немилосердная, выходите замуж: я выдержал нервную горячку, чуть не умер, чуть в монахи не ушел, но сначала порассеял меня мой незаменимый приятель Неведомов, хватил потом своим обаянием университет, и я поднялся на лапки. Ныне сослали меня почти в ссылку, отняли у меня право предаваться самому дорогому и самому приятному для меня занятию - сочинительству; наконец, что тяжеле мне всего, меня снова разлучили с вами. Как бы, кажется, не растянуться врастяжку совсем, а я все-таки еще бодрюсь и окунулся теперь в российский раскол. Кузина, кузина! Какое это большое, громадное и поэтическое дело русской народной жизни. Кто не знает раскола в России, тот не знает совсем народа нашего. С этой мыслью согласился даже наш начальник губернии, когда я осмелился изъяснить ему оную. "Очень-с рад, говорит, что вы с таким усердием приступили к вашим занятиям!" Он, конечно, думает, что в этом случае я ему хочу понравиться или выслужить Анну в петлицу, и велел мне передать весь комитет об раскольниках, все дела об них; и я теперь разослал циркуляр ко всем исправникам и городничим, чтобы они доставляли мне сведения о том, какого рода в их ведомстве есть секты, о числе лиц, в них участвующих, об их ремеслах и промыслах и, наконец, характеристику каждой секты по обрядам ее и обычаям. Словом, когда я соберу эти сведения, я буду иметь полную картину раскола в нашей губернии, и потом все это, ездя по делам, я буду поверять сам на месте. Это сторона, так сказать, статистическая, но у раскола есть еще история, об которой из уст ихних вряд ли что можно будет узнать, - нужны книги; а потому, кузина, умоляю вас, поезжайте во все книжные лавки и везде спрашивайте - нет ли книг об расколе; съездите в Публичную библиотеку и, если там что найдете, велите сейчас мне все переписать, как бы это сочинение велико ни было; если есть что-нибудь в иностранной литературе о нашем расколе, попросите Исакова выписать, но только, бога ради, - книг, книг об расколе, иначе я задохнусь без них".
Едва только герой мой кончил это письмо, как к нему вошла Груша, единственная его докладчица, и сказала ему, что его просят наверх к Виссариону Ардальонычу.
- Зачем? - спросил Вихров.
- Там барышня, сестрица их, приехала из деревни; она, кажется, желает вас видеть, - отвечала Груша с не очень веселым выражением в лице.
- Ах, боже мой, mademoiselle Юлия, схожу, - сказал Вихров и начал одеваться.
Груша не уходила от него из комнаты.
- Смотрите, одевайтесь наряднее, надобно понравиться вам барышне-то она невеста! - сказала она не без колкости.
Груша сама ему присела на это.
Вихров пошел наверх. Он застал Юлию в красивенькой столовой инженера за столом, завтракающую; она только что приехала и была еще в теплом, дорожном капоте, голова у ней была в папильотках. Нетерпение ее видеть Вихрова так было велико, что она пренебрегла даже довольно серьезным неудобством явиться в первый раз на глаза мужчины растрепанною.
- Merci, что вы так скоро послушались моего приглашения, - сказала она, кланяясь с ним, но не подавая ему руки, - а я вот в каком костюме вас принимаю и вот с какими руками, - прибавила она, показывая ему свои довольно красивые ручки, перепачканные в котлетке, которую она сейчас скушала.
- Как здоровье вашего батюшки? - спросил, бог знает зачем, Вихров.
- Ах, он очень, очень теперь слаб и никуда почти не выезжает!
Виссарион Захаревский, бывший тут же и немножко прислушавшись к этим переговорам, обратился к сестре и Вихрову.
- Ну-с, извините, я должен вас оставить! - проговорил он. - Мне надо по моим делам и некогда слушать ваши бездельные разговоры. Иларион, вероятно, скоро приедет. Вихров, я надеюсь, что вы у меня сегодня обедаете и на целый день?
Юлия при этом бросила почти умоляющий взгляд на Вихрова.
- Пожалуй! - проговорил тот протяжно.
Когда инженер ушел, молодые люди, оставшись вдвоем, заметно конфузились друг друга. Герой мой и прежде еще замечал, что Юлия была благосклонна к нему, но как и чем было ей отвечать на то - не ведал.
- Скажите, monsieur Вихров! - начала, наконец, Юлия с участием. - Вас прислали сюда за сочинение ваше?
- Да, за сочинение, - отвечал он.
- И я, вообразите, никак и нигде не могла достать этой книжки журнала, где оно было напечатано.
- Ее довольно трудно теперь иметь! - отвечал он, потупляясь: ему тяжело было вести этот разговор.
- Но нас ведь сначала, - продолжала Юлия, - пока вы не написали к Живину, страшно напугала ваша судьба: вы человека вашего в деревню прислали, тот и рассказывал всем почти, что вы что-то такое в Петербурге про государя, что ли, говорили, - что вас схватили вместе с ним, посадили в острог, потом, что вас с кандалами на ногах повезли в Сибирь и привезли потом к губернатору, и что тот вас на поруки уже к себе взял.
- Это мой дуралей Иван отличается, - проговорил Вихров.
- И он ужасы рассказывал; что если, говорит, вы опять не возьмете его к себе и не жените на какой-то девушке Груше, что ли, которая живет у вас, так он что-то такое еще донесет на вас, и вас тогда непременно сошлют.
- Экой негодяй какой! - произнес Вихров.
- Да, но меня так это напугало, что я все это время думала об вас.
Проговоря это, Юлия невольно покраснела.
- Все это вздор! - произнес Вихров. - Но что же, скажите, другие мои знакомые поделывают?
- От Катишь Прыхиной это к вам, - прибавила она.
- От Прыхиной? - сказал Вихров и начал читать. Письмо было не без значения для него.
"Вы в несчастии, наш общий друг! - писала Катишь своим бойким почерком. - И этого довольно, чтобы все мы протянули вам наши дружеские руки. Мужайтесь и молитесь, и мы тоже молимся за вас, за исключением, впрочем, одной известной вам особы, которая, когда ей сказали о постигшем вас несчастии, со своей знакомой, я думаю, вам насмешливой улыбкой, объявила, что она очень рада, что вас за ваши вольнодумные мысли и за разные ваши приятельские компании наказывают! Какая же теперь ее-то компания, интересно знать, какая ее компания? Цапкин да нынче еще новый господин, некто Хипин, эти господа могут нравиться только ей одной! Словом, Вихров, я теперь навсегда разочаровалась в ней; не помню, говорила ли я вам, что мои нравственные правила таковы: любить один раз женщине даже преступной любовью можно, потому что она неопытна и ее могут обмануть. Когда известная особа любила сначала Постена, полюбила потом вас... ну, я думала, что в том она ошиблась и что вами ей не увлечься было трудно, но я все-таки всегда ей говорила: "Клеопаша, это последняя любовь, которую я тебе прощаю!" - и, положим, вы изменили ей, ну, умри тогда, умри, по крайней мере, для света, но мы еще, напротив, жить хотим... у нас сейчас явился доктор, и мне всегда давали такой тон, что это будто бы возбудит вашу ревность; но вот наконец вы уехали, возбуждать ревность стало не в ком, а доктор все тут и оказывается, что давно уж был такой же amant [любовник (франц.).] ее, как и вы. Таких женщин я ни уважать, ни любить не могу. Про себя мне решительно нечего вам сказать; я, как и прежде вы знали меня, давно уже умерла для всего, что следовало, по-моему, сделать и m-me Фатеевой.
Письмо это передаст вам девушка, у которой золотая душа и брильянтовое сердце.
Остаюсь вся ваша Прыхина."
- Зачем это вся ваша, - сказал Вихров, дочитав письмо, - я и частью ее не хочу воспользоваться!
- Это уж она так расписалась от сильной дружбы к вам, - отвечала Юлия, все время чтения письма внимательно смотревшая на Вихрова.
- Что ж она, рассорилась, что ли, с Фатеевой?.. - спросил он с небольшой краской в лице и держа глаза несколько потупленными.
- Нет, но Катишь возмутилась против ее поступков. Вы знаете, она ведь этакая поэтическая девушка.
- А что же Фатеева, все доктора любит? - продолжал расспрашивать Вихров, держа по-прежнему глаза опущенными в землю.
- Нет, тот женился уж!.. Теперь, говорят, другой или третий даже; впрочем, я не знаю этого подробно, - прибавила Юлия, как бы спохватившись, что девушке не совсем идет говорить о подобных вещах.
- А что, скажите, Кергель и Живин? - спросил Вихров.
- Кергель продолжает писать стихи, а Живин, как вы уехали, заперся дома, никуда не показывается и все, говорят, скучает об вас.
- Какой отличный человек!
- Отличный; знаете, как у Жорж Занд этот Жак[97] - простой, честный, умный, добрый; я, не знаю почему, всегда его себе Жаком воображаю.
- Удобный муж, значит, из него будет.
- Вероятно; но я, впрочем, никогда бы не желала иметь удобного только мужа.
- А какого же бы вы желали? Какого-нибудь лучше изменщика, что ли?
- Да, уж лучше изменщика, - отвечала Юлия, устремляя при этом такой нежный и такой масленый взгляд на Вихрова, что он даже потупился.
Дальнейший разговор их, впрочем, был прерван приездом прокурора. Он дружески, но не с особенной нежностью, поздоровался с сестрою и, пожав руку Вихрову, сел около нее.
- Да, - отвечал тот.
- Я даже все тайны monsieur Вихрова знаю! - подхватила Юлия.
- Все тайны мои знает, - подхватил и Вихров.
- Зато здесь у него нет ни одной, за это тебе ручаюсь, - проговорил прокурор.
- Это очень приятно слышать! - сказала Юлия, опять устремляя на Вихрова почти нежный взор.
- А я сейчас от губернатора, - начал Иларион Ардальоныч, обращаясь снова к Вихрову. - Он поручил мне передать вам, как это назвать... приказание его, предложение, просьбу. Здесь затевается благородный спектакль, и брат Виссарион почему-то сказал ему, что вы - актер отличный, и губернатор просит вас непременно принять участие в составе его спектакля, и так как это дело спешное, то не медля же ехать к madame Пиколовой, которая всем этим делом орудует.
- О, бог с ней, к этой госпоже ехать!
- А кто такая эта Пиколова? - спросила Юлия.
- Она здесь еще известна под именем дамы сердца губернаторского, объяснил ей брат.
- А! - произнесла Юлия.
- Нет, вы поезжайте, - обратился прокурор к Вихрову, - потому что, во-первых, из этих пустяков вам придется ссориться с этим господином, а, во-вторых, вы и сами любите театр, я вижу это сейчас по лицу вашему, которое приняло какое-то особенное выражение.
- Но мне некогда, у меня другого дела много, - говорил Вихров не таким уж решительным голосом: актерская жилка в нем в самом деле заговорила; при одном слове "театр" у него как будто бы что-то ударило в голову и екнуло в сердце.
- Тебя тоже просили, - прибавил прокурор сестре.
- Я готова, если только monsieur Вихров будет участвовать, - отвечала она, - а то, пожалуй, будут все незнакомые мужчины! - поспешила она прибавить.
- Да, я буду, пожалуй, - проговорил Вихров: у него уже все лицо горело.
- Но только сейчас же и поезжайте к madame Пиколовой, чтобы условиться с ней об пьесах.
- Хорошо, - проговорил Вихров и пошел.
- Обедать только возвращайтесь к нам, - сказала ему вслед Юлия.
- Приеду, - отвечал ей Вихров уже более механически и, придя к себе в комнату, с заметным волнением сел и дописал к Мари:
"У меня появилось еще новое занятие: здесь затевается театр, и я буду участвовать в нем; ну, не живучий ли я и не резвый ли котенок после того: всякий вздор меня увлекает!"
Покуда он потом сел на извозчика и ехал к m-me Пиколовой, мысль об театре все больше и больше в нем росла. "Играть будут, вероятно, в настоящем театре, - думал он, - и, следовательно, можно будет сыграть большую пьесу. Предложу им "Гамлета"!" - Возраст Ромео для него уже прошел, настала более рефлексивная пора - пора Гамлетов.
ними ей делать: она была весьма недальнего ума.
- Здравствуйте, monsieur Вихров, - сказала она, - научите, пожалуйста, что нам взять играть; вы, говорят, сами пишете!
Вихров, решившийся не откладывать объяснения, начал прямо.
- Все это, что лежит перед вами, совершенная глупость! - сказал он.
- Глупость? - спросила Пиколова, немного с удивлением уставляя на него свои глаза: она никак не полагала, чтобы что-нибудь печатное могло быть глупостью.
- Мы сыграем очень умную и великолепную вещь - "Гамлета"! - проговорил Вихров.
- "Гамлета"? Ах, позвольте, я видела что-то такое в Москве, проговорила Пиколова, прищурив немного свои хорошенькие глазки.
- Да, вероятно!
- Тут, кажется, представляется весь двор.
- Да, двор с разными негодяями, между которыми страдает честный Гамлет.
- Кого же я тут буду играть? - спросила Пиколова.
- Вы будете, если пожелаете, играть Офелию.
- А какой костюм ей надо?
- Костюм в первых актах у ней - обыкновенное шелковое платье фрейлины со шлейфом.
- Со шлейфом же, однако!.. И все один костюм?..
- Нет, в последнем акте она является сумасшедшей: в венчальном, сколько я помню, вуале, с белыми цветами на голове и с распущенными волосами.
- Это, должно быть, очень недурно... - И m-me Пиколова, вообразив самое себя в этом костюме, нашла, что она будет очень хороша, а главное, она никогда не бывала в таком костюме. - Платье должно быть белое?
- Белое!
- Это очень будет красиво! - проговорила Пиколова, и таким образом судьба "Гамлета" была решена: его положено было сыграть во что бы то ни стало.
- Я буду играть Гамлета, - сказал Вихров, - и вы будете в меня влюблены, - прибавил он, видя, что его собеседнице надобно было растолковать самое содержание пьесы.
- Но я, однако, не очень буду в вас влюблена? - спросила она.
M-me Пиколова побаивалась в этом случае своего обожателя, который был сильно ревнив.
"Гамлета"?
- Непременно скажу; но только вы наверное ли знаете, что в последнем акте я должна буду быть в вуале и в цветах? - переспросила она еще раз его.
- Наверное знаю, - отвечал он ей и поспешил уехать, потому что наступал уже час обеда Захаревских.
- Довольны ли вы, что я впутал вас в театр? - спросил его Виссарион Захаревский.
- Ни то, ни се, - отвечал Вихров, садясь около Юлии.
- Что же вы решили: что будете играть? - спросил Иларион Захаревский.
- "Гамлета", - отвечал Вихров и покраснел немного. Он заранее предчувствовал, что ему посыплются возражения.
- Как "Гамлета"?.. - воскликнули все в один голос.
- "Гамлета"-с, - повторил Вихров.
- Но это очень трудно, - заметил Иларион Захаревский. - Кто самого Гамлета будет играть?
Прокурор и при этом ответе недоумевал.
- Вы отлично сыграете Гамлета, - подхватила Юлия.
- Но Офелию - кто же? - продолжал прокурор.
- Офелию - madame Пиколова, - отвечал Вихров.
- Но разве вы не заметили, что она очень глупа, - проговорил прокурор.
- И Офелия в самой пьесе не очень умна, - отвечал Павел.
- Мне, значит, в вашем спектакле и нет никакой роли - бедная я, бедная! - проговорила как-то шутя, но в глубине души с грустью, Юлия.
- Вам Гертруду можно играть, - сказал ей Вихров.
Слушая все эти переговоры с усмешкой, инженер вмешался, наконец, в разговор.
- О, вздор какой, - проговорила Юлия.
- Ну, это что же! - поддержал ее и Иларион Захаревский.
97. Жак - герой одноименного романа Жорж Санд (1834).