VII. УБИЙЦА
Тем же днем Вихров начал и следствие. Прежние понятые, чтобы их не спросили другой раз, разбежались. Он позвал других и пригласил священника для привода их к присяге. Священник пришел в ужасно измятой, но новой рясе и с головой, для франтовства намоченной квасом. Он был очень широколиц и с какой-то необыкновенно добродушной физиогномией. Мужиков сошлось человек двенадцать.
- Внушите им, батюшка, чтобы они говорили правду, и потрудитесь их привести к присяге! - проговорил Вихров.
Священник разложил на столе евангелие, надел епитрахиль и начал каким-то неестественным голосом:
- Вы теперь должны показывать правду, потому что, ежели покажете неправду, то будете наказаны и лишены навеки царствия небесного, а ежели покажете правду, то бог вас наградит, и должны вы показать, не утаивая, потому что утаить, все равно, что и солгать! Ну, сложите теперь крестом персты ваши и поднимите ваши руки!
Мужики неуклюже сложили руки крестом и подняли их.
- Говорите за мной! - произнес священник и зачитал: - "Обещаюсь и клянусь!"
Мужики что-то такое бормотали за ним.
- Ну, целуйте теперь евангелие!
Мужики все перецеловали евангелие.
Священник снял епитрахиль, завернул в ней евангелие и хотел было уйти.
- Посидите, батюшка, побудьте при следствии; я один тут, - остановил его Вихров.
- Хорошо-с, - отвечал священник и сел на лавку.
Вихров начал сразу спрашивать всех крестьян.
- Скажите, пожалуйста, как же Парфен Ермолаев жил с женою - дурно или хорошо?
- Да что, ваше высокоблагородие, - вызвался один из мужиков, самой обыкновенной наружности и охотник только, как видно, поговорить, - сказать тоже надо правду: по слухам, согласья промеж их большого не было.
- Но не видали ли вы, чтобы он бил ее, ругал?
- Это где же видать! - произнес как бы с некоторою печалью мужик с обыкновенною физиогномией.
- Я, судырь, видел, - отозвался вдруг один старик, стоявший сзади всех, и при этом даже вышел несколько вперед.
- Что же ты видел, дедушка? - спросил его Вихров.
"Что, я говорю, ты, пес эдакий, делаешь!", а он и меня лаять начал... Вздорный мальчишка, скверный, не потаю, батюшка.
- Зачем таить! - заметил ему священник.
- Не потаю; ты же вот говорил, что за правду бог наградит, а за ложь накажет.
- А вы никто другие не видали, чтобы он ее бил? - спросил Вихров прочих мужиков.
- Мы не видали, а что они несогласно жили, это слыхали, - отвечали все они единогласно.
- Да из чьего роду-то она шла? - спросил священник.
- Да Марьи, судырь, вдовы дочка, изволите знать, - отвечал ему тот же старик.
- Из дому-то она небогатого шла; от этого, чай, и согласья-то у них не было, - проговорил священник, запуская руку в карман подрясника и вынимая оттуда новый бумажный платок носовой, тоже, как видно, взятый для франтовства.
Вихров посмотрел на него вопросительно.
- Они все ведь, - продолжал священник, - коли тесть и теща небогаты, к которым можно им в гости ездить и праздновать, так не очень жен-то уважают, и поколачивают.
- Это точно что: есть это, есть!.. - подтвердил и старик. - А тут уж что-то и особенное маленько было, - прибавил он, внушительно мотнув головой.
- Что же особенное было?
- Что особенное? Все вон она знают!.. Что они молчат! - проговорил старик, указывая на прочих мужиков.
- Что же, братцы, говорите, - отнесся к ним Вихров.
- Что, ваше высокородие, пустое он только болтает, - ответил мужик с обыкновенной наружностью.
- Нет, не пустое, не пустое! - отозвался досадливо старик.
- Да что такое, говорите! - прикрикнул уже Вихров.
- Да болтают, ваше высокородие, - отвечал мужик с обыкновенной наружностью, - что у них работница есть и что будто бы она там научила Парфенку это сделать.
- Были слухи об этом, были, - подтвердил и священник.
- Да ведь это, батюшка, мало ли что: не то что про какую-нибудь девку, а и про священника, пожалуй, наболтают невесть чего, - возразил мужик с обыкновенной наружностью: он, видно, был рыцарских чувств и не любил женщин давать в обиду.
- Что рассказывать-то, сам парень-то болтал пьяный в кабаке о том, подхватил старик.
Ему скорее хотелось посмотреть и поговорить с самим убийцей, в преступлении которого он более уже не сомневался.
Парня ввел сотский.
- Сделайте, батюшка, предварительное ему наставление.
Священник встал, утерся своим бумажным платком и начал снова каким-то неестественным голосом:
- Ты, братец, должен покаяться, и если совершил этот грех, то ты тем только душу свою облегчишь, а хоть и будешь запираться, то никак тем казни не избегнешь ни в сей жизни, ни в будущей.
- Я знать ничего не знаю, ваше благословение, - проговорил малый.
- Опять тебе повторяю: начальство все уж знает про тебя, а потому покайся лучше, и тебя, может быть, за то помилуют.
- Мне каяться, ваше благословение, не в чем.
- Расскажи ты мне, - начал Вихров, - весь последний день перед смертью жены: как и что ты делал, виделся ли с женой и что с ней говорил? Рассказывай все по порядку.
- Я не знаю, ваше благородие, как это сказывать-то.
- Очень просто. Ну, что делал поутру?
- Да теперь уж не помнится, ваше благородие.
- Ну, помнишь, однако, что завтракал?
- Завтракал.
- С женой?
- Со всем семейством.
- Потом?
- Потом я словно бы в лес уехал.
- Потом?
- Потом-с приехал, обедали.
- Виделся-с.
- О чем же ты говорил с ней?
- Что говорить? Я сказал ей, чтобы шла лошадь мне подсобить отпрячь.
- Что ж она - пособила?
- Нету-тка.
- И что ж, ты за это забранил ее?
- Нет-с.
- Никогда ни за что ее не бранил?
- Нет-с, не бранил.
- Значит, жили душа в душу?
- Жили согласно мы-с! - Парень при этом вздохнул.
- Стало быть, тебе жаль, что она умерла?
- Кому, ваше благородие, не жаль своей жены, - прибавил он, смотря себе на руки.
- А как вы спали с ней - на одной постели?
- На одной, ваше благородие.
- Это вот та постель, что я видел в сенях с занавеской?
- Да-с.
- А в эту ночь она с тобой тоже спала?
- Со мной-с!
- Но она ведь у вас найдена мертвою на дворе; ну, когда она уходила, ты слышал это или нет?
- Вот видишь, есть подозрение, братец, что жена твоя убита; не подозреваешь ли ты кого-нибудь?
- Кого мне, ваше высокородие, подозревать; никого я не подозреваю.
- Но как же, однако, она умерла там?
- Мало ли, ваше высокородие, люди в одночасье умирают!
- Однако позволь, любезный: у жены твоей, оказалось, голова проломлена, грудь прошиблена, ухо оторвано, - ведь это кто-нибудь сделал же?
- Это, может, ваше высокородие, скотина на нее наступила, как упала она в бесчувствии; лошадь какая или корова на нее наступила.
- Ты думаешь так?
- Думаю, ваше высокородие; все ведь думается; на все придешь.
- А кто же, злодей, это с ней сделал? - вскричал вдруг Вихров бешеным голосом, вскочив перед парнем и показывая рукой себе на горло - как душат человека.
Голос его так был страшен в эти минуты, что священник даже вскочил с лавки и проговорил:
- Ой, господи помилуй!
Парень затрясся и побледнел.
- Говори, злодей этакий, а не то и себя не пожалею, убью тебя, - ревел между тем Вихров.
Парень окончательно затрясся и опустился медленно на колени.
- Мой грех, ваше благородие, до меня дошел; только то, что помилуйте! проговорил он.
- А коли твой, так и прекрасно, - сказал Вихров и сейчас записал его признание в двух словах и просил приложить руку за него священника.
- Давно бы так надо, чем запираться-то, - говорил тот с укором парню.
Последний все стоял на коленях и плакал.
Вихров сказал ему, чтобы он встал, посадил его на лавку и велел ему подать воды выпить.
Малый выпил воды и потер себе грудь.
- Еще бы, - сказал Вихров. - Ты мне должен все рассказать по этому делу.
- Все, ваше высокородие, расскажу.
- Как же ты убил ее? - спросил Вихров.
- Убил, ваше благородие, как легли мы с ней спать, я и стал ее бранить, пошто она мне лошадь не подсобила отпрячь; она молчит; я ударил ее по щеке, она заплакала навзрыд. Это мне еще пуще досадней стало; я взял да стал ей ухо рвать; она вырвалась и убежала от меня на двор, я нагнал ее, сшиб с ног и начал ее душить.
- Стало быть, ты намерен был ее убить?
- Намерен, ваше благородие, я уже давно все собирался ее убить.
- Но отчего ж у нее эти проломы, если ты только задушил ее?
- Мне опосля показалось, что она маленько все еще трепещет; я взял да через нее раз пять лошадь провел; та, надо полагать, копытом-то и проломила это место, а лошадь-то была кованая.
- Но что же заставило тебя так зверствовать? - спросил Вихров.
- Не со своего, ваше благородие, разуму делал все это, и другие тоже меня подучали к тому.
- Что же это, работница, что ли, ваша? - спросил Вихров.
- Она-с и есть, бестия этакая.
Беспрестанное повторение Парфеном слов: ваше высокоблагородие, ваше благословение, вдетая у него в ухе сережка, наконец какой-то щеголеватого покроя кафтан и надетые на ноги старые резиновые калоши - дали Вихрову мысль, что он не простой был деревенский малый.
- Да что ты - мастеровой, что ли, какой-нибудь? - спросил он его.
- Я - фабричный, ваше высокоблагородие, - отвечал он.
- А, ну теперь оно и понятно: ты там, значит, всем этим добродетелям и научился.
- Уж там точно, ваше высокоблагородие, добру мало научат, - согласился и малый.
- Народ самый отчаянный - все эти фабричные, - подтвердил и священник.
- А давно ли у тебя любовь эта с работницей началась?
- Давно, ваше высокоблагородие, она давно уж у нас тоже живет.
- Известно, ваше высокородие.
- Отчего же ты не женился на ней?
- Что ж на ней жениться-то, - разве она стоит того?
- Поэтому жена твоя тебе больше нравилась, чем она?
- Не то что больше, а что точно, что женщина смиренная была.
- Зачем же ты убил ее?
- По наговорам все.
- Работницы этой?
- Да-с. Все смеялась она: "Жена у тебя дура, да ты ее очень любишь!" Мне это и обидно было, а кто ее знает, другое дело: может, она и отворотного какого дала мне. Так пришло, что женщины видеть почесть не мог: что ни сделает она, все мне было не по нраву!
- И что же, работница тебе прямо говорила, чтобы ты убил жену?
- Смеялась как-то раз: "Ты бы, говорит, жену-то твою утопил в проруби. Что ты, говорит, больно ее бережешь".
- Ну, а где же ты, скажи мне, денег взял, чтобы откупиться на первом следствии?
- Тоже, ваше благородие, добрые люди помогли в том случае.
- Что же, это хозяин, которому ты в рекруты продался?
- Самый он-с, - отвечал откровенно и даже как бы с некоторым удовольствием малый. - Меня, ваше благородие, при том деле почесть что и не спрашивали: "Чем, говорит, жена твоя умерла? Ударом?" - "Ударом", - говорю; так и порешили дело!
- Что же, ты сам просил хозяина, чтобы он тебя откупил? - спросил вдруг и почему-то священник.
Ему, кажется, было не совсем приятно, что одного из самых богатых его прихожан путают в дело.
- Он сам, ваше благословение, пожелал того: "Что ты теперь, говорит, у нас пропадешь; мы, говорит, лучше остальные деньги, что тебе следует, внесем начальству, тебя и простят". - "Вносите", - говорю.
- Болтовня, братец, твоя одна только это! - проговорил священник.
- Нет, ваше благословение, верно так; всю сущую правду говорю; мне что теперь: себя я не пожалел, что ж мне других-то скрывать?
заплаканным.
Вихров велел ей стать рядом с Парфеном. Она стала и тотчас же отвернулась от него.
- Скажи, любезная, не находилась ли ты в любовной связи вот с этим Парфеном Ермолаевым? - начал Вихров.
- Нету-с, как это возможно! - отвечала она.
Ее синяя шубка и обшитые красным сукном коты тоже бросились Вихрову в глаза.
- Ты всегда в работницах жила? - спросил он ее.
- Нет, мы по летам только в работницах живем, а по зимам на фабрике шерсть мотаем.
- С одной, значит, фабрики с ним? - сказал Вихров, указывая девке на Парфена.
- С одной и той же, - отвечала девка.
- Может быть, ты там с ней и слюбился? - спросил он Парфена.
- И там и здесь, везде-ся-тко! - отвечал тот.
- Как же ты запираешься? Вот он сам признается в том, - сказал Вихров девке.
- Мало ли что он наболтает; я не то что его, а и никого еще не знаю, отвечала она, потупляя глаза.
- Да, не знаешь, девка, как же! Поди-ко, какая честная! - возразил ей парень.
- Здесь этаких нет, чтобы никого-то в девушках не знали, - произнес и священник, грустно качнув головой.
- Ни единой!.. - подхватил малый. - Что она, ваше высокородие, запирается! - отнесся он к Вихрову. - Я прямо говорю - баловать я с ней баловал, и хозяйку мою бить и даже убить ее - она меня подучала!
Девка при этом заплакала.
- Вот уж это врешь, грех тебе!.. Грех на меня клепать!.. Спросите хоть родителей его! - говорила она.
- Не было, ах ты, шельма этакая!.. Что моих родителей-то спрашивать; известно, во всем нашем семействе словно, ваше высокородие, неспроста она всех обошла; коли ты запираешься, хочешь - я во всем этом свидетелей могу представить.
- Каких свидетелей? Каких? - спрашивала девка, еще более покраснев.
- А таких! Знаю уж я каких! - говорил Парфен.
- Это точно что! Что говорить, - затараторила она, - гулять - я с ним гуляла, каюсь в том; но чтобы хозяйку его убить научала, - это уж мое почтенье! Никогда слова моего не было ему в том; он не ври, не тяни с собой людей в острог!
- Я потяну, посадят, - говорил парень.
- Нет, врешь, не посадят, - возражала ему бойко девка.
Вихров велел им обоим замолчать и позвал к себе того высокого мужика, отец которого покупал Парфена за свое семейство в рекруты.
- Вот он говорит, - начал он прямо, указывая мужику на Парфена, - что вы деньгами, которые следовали ему за его рекрутчество, закупили чиновников.
Высокий мужик усмехнулся.
- Что мы - осьмиголовые, что ли, что в чужое-то дело нам путаться: бог с ним... Мы найдем и неподсудимых, слободных людей идти за нас! Прежде точно, что уговор промеж нас был, что он поступит за наше семейство в рекруты; а тут, как мы услыхали, что у него дело это затеялось, так сейчас его и оставили.
- Ну, что ж ты на это скажешь? - обратился Вихров к Парфену.
- Что сказать-то, ваше благородие?.. Его словам веры больше дадут, чем моим.
- Стало быть, ты ничем не можешь доказать против его слов?
- Ничем, - отвечал Парфен утвердительно.
Он уже очень хорошо понял кинутый на нею выразительный взгляд высоким мужиком. Священник тоже поддерживал последнего.
- Это семейство степенное, хорошее, - говорил он.
- Но вы, однако, такие же фабричные? - обратился Вихров к мужику.
- Нет, сударь, мы скупщики, - отвечал тот.
Вихров на него и на священника посмотрел вопросительно.
- Здесь ведь вот как это идет, - объяснил ему сей последний, фабричные делают у купцов на фабрике сукна простые, крестьянские, только тонкие, а эти вот скупщики берут у них и развозят эти сукна по ярмаркам.
Вихров, разумеется, очень хорошо понимал, что со стороны высокого мужика было одно только запирательство; но как его было уличить: преступник сам от своих слов отказывался, из соседей никто против богача ничего не покажет, чиновники тоже не признаются, что брали от него взятки; а потому с сокрушенным сердцем Вихров отпустил его, девку-работницу сдал на поруки хозяевам дома, а Парфена велел сотскому и земскому свезти в уездный город, в острог. Парфен и родные его, кажется, привыкли уже к этой мысли; он, со своей стороны, довольно равнодушно оделся в старый свой кафтан, а новый взял в руки; те довольно равнодушно простились с ним, и одна только работница сидела у окна и плакала; за себя ли она боялась, чтобы ей чего не было, парня ли ей было жаль - неизвестно; но между собой они даже и не простились. Земским, предназначенным сопровождать преступника, оказался тот же корявый мужик. Он вместе с сотским связал Парфену ноги и посадил его на середнее место в телегу.
- Сиди, друг любезный, покойно; свезем мы тебя с почетом, - говорил он, садясь сбоку его.
- Ноги-то уж больно затянули! - жаловался Парфен.