VIII. АРЕСТАНТЫ И АРЕСТАНТКИ
По возвращении Вихрова снова в уездный город, к нему сейчас же явился исправник, под тем будто бы предлогом, чтобы доставить ему два предписания губернатора, присланные на имя Вихрова.
- А вы в Вытегре изволили открыть, что эту женщину муж убил? - спросил он как бы к слову.
- Открыл! - отвечал Вихров.
- Удивительное дело! - произнес исправник, вскинув к небу свои довольно красивые глаза. - Вот уж по пословице - не знаешь, где упадешь! Целую неделю я там бился, ничего не мог открыть!
Вихров молчал. Ему противно даже было слушать этого господина, который с виду был такой джентльмен, так изящно и благородно держал себя, имел такие аристократические руки и одет был почти столичным франтом.
- Вы где прежде служили? - спросил он его.
- Прежде в военной-с. Был адъютантом и казначеем полковым и все вот это, женившись по страсти, променял на кляузную должность исправника.
- Но зато здесь повыгодней! - произнес не без иронии Вихров.
- Бог с ней - с этой выгодой, - отвечал исправник, не зная, как и понять эти слова.
Вихров затем принялся читать бумаги от губернатора: одною из них ему предписывалось произвести дознание о буйствах и грубостях, учиненных арестантами местного острога смотрителю, а другою - поручалось отправиться в село Учню и сломать там раскольничью моленную. Вихров на первых порах и не понял - какого роду было последнее поручение.
- А скажите, пожалуйста, далеко ли отсюда село Учня? - спросил он исправника.
- Верст сорок, - отвечал тот.
- Мне завтра надо будет ехать туда, - продолжал Вихров.
- В таком уж случае, - начал исправник несколько, меланхолическим голосом, - позвольте мне предложить вам экипаж мой; почтовые лошади вас туда не повезут, потому что тракт этот торговый.
- Но я возьму обывательских, - возразил Вихров.
Исправник на это грустно усмехнулся.
- Здесь об обывательских лошадях и помину нет; мои лошади такие же казенные.
- Но мне все-таки совестно, - сказал Вихров, - позвольте, по крайней мере, мне следующие с меня прогоны отдать вашему кучеру.
- Это как вам угодно будет, - отвечал с покорностью исправник и, посеменя после того немного перед Вихровым ногами, сказал негромким голосом:
- Вероятно! - отвечал тот ему откровенно.
- Но за что же?.. За что? - произнес исправник вкрадчивым уже тоном. Irren ist menschlich! [Людям свойственно заблуждаться! (нем.).] - прибавил он даже по-немецки.
- В службе и за irren наказывают, - отвечал ему Вихров.
- Конечно-с! - согласился исправник и, поняв, как видно, что с этим молокососом ему разговаривать было больше нечего, раскланялся и ушел.
Оставшись один, герой мой предался печальным размышлениям об этом мерзейшем внешнем русском образовании, которое только дает человеку лоск сверху, а внутри, в душе у него оставляет готовность на всякую гнусность и безобразие, - и вместе с тем он послал сказать смотрителю, что приедет сейчас в острог произвести дознание о происшедших там беспорядках. Острог помещался на самом конце города в частном доме и отличался от прочих зданий только тем, что имел около себя будку с солдатом и все окна его были с железными решетками. Когда Вихров подошел к этому дому, перепуганный смотритель, с небритой бородой и в отставном военном вицмундире, дожидался уже его у подъезда. Вихров в первый еще раз входил в какой бы то ни было острог. Прежде всего его обдал страшный смрад, в котором по преимуществу разило запахом кислых щей и махорки.
- А у вас курят арестанты? - спросил Вихров смотрителя.
- Курят. Никак не могу их отбить от этого, - отвечал смотритель.
Он ввел Вихрова сначала в верхний этаж, в переднюю, в которой даже оказалось огромное зеркало, вделанное в стену и, видимо, некогда предназначенное для того, чтобы приезжие гости поправляли перед ним свой туалет: дом этот принадлежал когда-то богатому купцу, но теперь проторговавшемуся и спившемуся. Далее затем следовало зало с расписными стенами, на которых изображены были беседки, сады, разные гуляющие дамы, к большей части которых арестанты приделали углем усы. Кругом всех стен шли нары, на которых арестанты лежали и сидели. При появлении Вихрова и смотрителя они все вскочили и вытянулись.
- А внизу у вас - женское отделение? - спросил Вихров, чтобы что-нибудь только спросить смотрителя: вид всех этих людей не то что испугал, но как-то смутил и сконфузил Вихрова.
- Внизу - женское, - отвечал тот, покорно склоняя свою голову.
- Которые же вам из арестантов грубили? - спросил Вихров, вспомнив, наконец, главную причину своего посещения острога.
- Вот-с эти трое, - отвечал смотритель, показывая на двух довольно молодцеватых арестантов и на третьего - еще молодого малого, но совсем седого.
Вихров обратился к двум первым арестантам:
- За что вы посажены?
- Не знаем, ваше благородие! - отвечал один из них.
- Как не знаете? Но кто вы такие? - прибавил Вихров.
- Не знаем, ваше благородие, - отвечал и на это арестант.
- Стало быть, вы - не помнящие родства? - продолжал Вихров.
- Точно так, ваше благородие! - отвечал арестант, и на губах его промелькнула, как кажется, легкая насмешка.
- Руки по швам! - крикнул было Вихров.
- Уж это, ваше благородие, командовали нам, приказывали многие! Нет-с, я не солдат, - отвечал арестант, и насмешливая улыбка по-прежнему не сходила с его губ.
- Но где же ты пробывал все время до острога? - продолжал спрашивать его Вихров.
- Да где, ваше высокоблагородие, пробывал?.. Где день, где ночь!
- Но где же именно? Что за ответ: где день, где ночь.
- Не упомню, ваше благородие.
- Как не помнишь! - воскликнул Вихров. - Неужели тебе не совестно говорить подобные вещи?
Арестант моргал только при этом слегка глазами.
- Не упомню-с! - повторил он еще раз.
- А ты где жил? - обратился Вихров к другому арестанту.
- А я там же, где и он, супротив его-с! - отвечал тот с еще большим, кажется, нахальством, чем товарищ его.
Прочие арестанты довольно громко при этом засмеялись, и Вихров сам тоже не мог удержаться и усмехнулся; а смотритель развел только горестно руками.
- Вот и поговори с ними, и посуди их, - произнес он как бы сам с собою.
- Что же такое они вам нагрубили? - обратился к нему Вихров.
- То, что не слушаются, делают - что хотят! Голубей вон под нарами завели; я стал их отбирать, не дают!
- Вы заводили голубей? - спросил Вихров опять первого арестанта.
- Да, это виноваты, ваше благородие, точно что завели: скучно ведь здесь оченно сидеть-то, так эту забавку маленькую завели было...
- Да где же вы достали голубей?
- Я достал, - отвечал арестант откровенно. - Меня к допросу тоже в суд водили, я шел по площади да и словил их, принес сюда в рукаве; тут они и яички у нас нанесли и новых молодых вывели.
- Но все-таки, когда смотритель стал у тебя требовать их, отчего ж ты не отдавал их ему?
- Жалко, ваше благородие, было: мы тоже привыкли к ним; а потом мы и отдали-с!
- Отдали-с! Голуби-то у меня и теперь с опечатанными крыльями гуляют на дворе. Прикажете принести? - говорил смотритель.
- После. В этом только грубость арестантов и состояла? - прибавил Вихров.
- Нет, вон за этим молодцом много еще и других историй, - произнес смотритель, показывая на первого арестанта, - его вон на двор нельзя выпустить!
Арестант при этом заметно сконфузился и потупил глаза в землю.
- Почему нельзя выпустить? - спросил Вихров.
- А потому-с... - отвечал смотритель и, как видно, не решался доканчивать своего обвинения.
- Все это одна напраслина на меня, ваше высокоблагородие, - говорил арестант окончательно сконфуженным голосом.
- Какая же напраслина - на других же не говорят.
- Это все, ваше высокоблагородие, Гаврюшка вам солдат насказал, говорил арестант.
- Ну, хоть и Гаврюшка - что же?
- А то, ваше благородие, что он перед тем только четвертак с меня на полштофа требовал.
- За что же он именно требовал с тебя? - вмешался в их разговор Вихров.
- Прах его знает! - отвечал арестант, по-прежнему сконфуженным голосом.
- В чем же именно он еще обвиняется? - отнесся Вихров к смотрителю.
- А в том, ваше высокоблагородие, что по инструкции их каждый день на двор выпускают погулять; а у нас женское отделение все почесть на двор выходит, вот он и завел эту методу: влезет сам в окно да баб к себе, арестанток, и подманивает.
Арестант при этом обвинении окончательно уже покраснел, как рак вареный. Прочие арестанты - кто тихонько смеялся себе в кулак, кто только улыбался.
- И те подходили к нему? - спрашивал Вихров.
- Еще бы! Бунт такой на меня подняли, когда я запретил было им к окнам-то подходить: "Что, говорят, ты свету божьего, что ли, нас лишаешь!" Хорош у них свет божий!
- Что же, ты подманивал арестанток? - спросил Вихров арестанта.
- Да так, ваше благородие, пошутил раз как-то, - отвечал тот.
- Я ничего того не знаю.
- Кто же знает-то - я, что ли?
- Да, может, и вы; я неизвестен в том.
- Как же я? Ах ты, подлец этакой!.. Вот, ваше высокородие, как они разговаривают! - жаловался смотритель Вихрову, но тот в это время все свое внимание обратил на моложавого, седого арестанта.
- Ты за что посажен? - обратился он к нему, наконец, с вопросом.
- За покражу церковных вещей-с, - отвечал тот.
- Что же такое он вам грубил? - обратился Вихров к смотрителю.
- Да тоже вон голубей-то не давал, - отвечал тот.
- И больше ничего?
- Больше ничего-с.
- Отчего ты такой седой - который тебе год? - спросил Вихров арестанта.
- Двадцать пять всего-с. Я в одну ночь поседел.
- Как так?
- Так-с! Испугался очень, укравши эти самые вещи.
- Но как же ты украл их?
У парня при этом как-то лицо все подернуло и задрожали губы.
- Я-с, - начал он каким-то отрывистым голосом, - за всенощную пришел-с и спрятался там вверху на этих палатцах-то, что ли, как они там называются?
- На хорах.
- Да-с!.. Священники-то как ушли, меня в церкви-то они и заперли-с, а у спасителя перед иконой лампадка горела; я пошел - сначала три камешка отковырнул у богородицы, потом сосуды-то взял-с, крест, потом и ризу с Николая угодника, золотая была, взял все это на палатцы-то и унес, гляжу-с, все местные-то иконы и выходят из мест-то своих и по церкви-то идут ко мне. Я стал кричать, никто меня не слышит, а они ходят тут-с! "Подай, говорят, подай нам наше добро!" Я хочу им подать, а у меня руки-то не действуют. Потом словно гроб какой показался мне.
- Какой гроб?
- С этого времени ты поседел?
- С этого самого разу-с, - отвечал малый.
В числе арестантов Вихров увидел и своего подсудимого Парфена, который стоял, как-то робко потупя глаза, и, видимо, держал себя, как человек, находящийся в непривычном ему обществе.
Вихров довольно отрывисто и довольно нескладно сказал арестантам, чтобы они не буянили и слушались смотрителя, а что в противном случае они будут наказаны.
- Мы слушаемся, ваше благородие, - отвечало несколько голосов, но насмешливый оттенок явно слышался в тоне их голоса.
Чтобы дать такое же наставление и женщинам, Вихров, по просьбе смотрителя, спустился в женское отделение.
- Вы к окнам не смейте подходить, когда арестанты на дворе гуляют! сказал он арестанткам.
- Нам зачем подходить - пошто! - отвечала одна старуха.
- Вот это самая Катюшка-то и есть! - сказал потихоньку смотритель, показывая Вихрову на одну довольно еще молодую женщину, сидевшую в темном углу.
Вихров подошел к ней. Арестантка встала.
- Давно ли ты содержишься в остроге? - спросил Вихров, осматривая ее круглый стан.
- Полтора года-с, - отвечала арестантка.
- Но как же ты очутилась в таком положении?
- Да что кому за дело до того? - отвечала арестантка.
- Да дело-то не до тебя, а до порядков в остроге.
- Мы не в одном остроге сидим, а нас и по улицам водят, - отвечала арестантка.
- Да, но вас водят с конвоем.
- А конвойные-то разве святые?
- Кто же такой именно этот конвойный?
злодеями, а скорей какими-то шалунами, повесами.
- Скажите, отчего эти два арестанта называют себя не помнящими родства? - спросил он провожавшего его смотрителя.
- Солдаты, надо быть, беглые, - отвечал тот, - ну, и думают, что "пусть уж лучше, говорят, плетьми отжарят и на поселение сошлют, чем сквозь зеленую-то улицу гулять!"