XIV. ОПЕКУН
Усадьба Козлово стоит на высокой горе, замечательной тем, что некогда, говорят, в нее ударил гром - и громовая стрела сделала в ней колодец, который до сих пор существовал и отличался необыкновенно вкусной водой. В этой-то усадьбе, в довольно большом, поместительном барском доме, взад и вперед по залу ходил m-r Клыков (брат m-me Пиколовой). Он был средних лет, с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по какой бы цене ни играл и сколько бы ни проигрывал - никогда не менялся в лице, но в настоящее время он, видимо, был чем-то озабочен и беспрестанно подходил то к тому, то к другому окну и смотрел на видневшуюся из них дорогу, как бы ожидая кого-то. Наконец он вдруг проговорил: "Едет!" - и с улыбающимся лицом вышел в переднюю, чтобы принять гостя.
Ехал это к нему Вихров.
- Меня, однако, привезли к вам в усадьбу, а не в имение! - говорил тот, снимая шинель.
- Это, уж извините, я так распорядился: что же вам в деревне в курной избе жить, - говорил Клыков.
- Все это прекрасно-с, - возразил ему Вихров, - да к вам-то ехать мне не совсем благовидно.
Они это время входили уже в гостиную и усаживались в ней.
- Но неужели же я вас куском хлеба и чашкою чаю подкуплю - неужели? спрашивал Клыков, глядя ему в лицо.
- Подкупить не подкупите, но мужикам может это показаться некоторым сближением моим с вами, - возразил Вихров.
- Никаким это сближением не может им показаться! - возразил Клыков.
Вихров не стал с ним больше спорить и просил его, чтобы он дал ему список недоимщиков, а также велел позвать и самих мужиков. Клыков осторожно и как бы даже на цыпочках ушел в свой кабинет. Вихров стал осматриваться. Он сидел в какой-то закоптелой гостиной: закоптели ее стены, на столе лежала закоптелая салфетка, закоптели занавеси на окнах, закоптела как будто бы сама мебель даже, - и на всем были следы какого-то долгого и постоянного употребления. Вихров посмотрел в зало. Там тоже обеденный стол стоял раздвинутым, как бывает это в трактирах; у стульев спинные задки были сильно захватаны, на стене около того места, где в ней открывался буфет, было множество пятен.
В гостиной висел портрет самого хозяина в уланском еще мундире и какой-то, весьма недурной из себя, дамы, вероятно, жены его.
Клыков возвратился с аккуратно составленным списком недоимщиков и объявил, что и сами они дожидаются на дворе.
Вихров не утерпел и сказал ему:
- Какое у вас в доме убранство старинное и как бы закоптелое даже от времени.
- Не столько от времени, сколько курят много, когда соберутся!.. отвечал смиренно Клыков.
- Но кто ж к вам собирается?.. Соседи, вероятно?
- Соседи-с.
- И что же, в карты все, конечно, все играете!
- Нет-с, мало! - произнес невиннейшим голосом Клыков.
Вихров, наконец, снова обратился к своему делу.
Клыков той же осторожной походкой сходил и привел Родиона Федорова. Оказалось, что это был хохлатый и нескладный мужик, который пришел как-то робко, стал поеживаться, почесываться, несмело на все кругом озираться. Вихров взял лист бумаги и стал записывать его показание.
- В сорок шестом году хлеб у вас градом выбивало? - спросил он его.
- Выбивало-тко! - отвечал Родион очень уже бойко, как бы заранее заучив.
- А холера в сорок восьмом году была?
- Была-то-тко! - опять отрезал Родион.
- А много ли у вас по селениям умерло человек от холеры?
- О-то, много-тко извелось народу!.. Упаси бог! - почти пропел Родион.
Вихров догадался, что Родион был глупорожденный и почти идиот.
- А скажи, действительно ли на тебе недоимки сто рублей?
- Ну... не знаю... может, так!.. - проговорил Родион, как бы через пни скакав языком.
- Значит, ты признаешь ее за собой? - подтвердил Вихров.
- Не знаю... признаю... да! - согласился Родион, взмахивая при этом глазами на Клыкова, который, с опущенной головой и тихой походкой, ходил по гостиной.
- Ну, ступай! - сказал Вихров Родиону.
Тот ушел.
- Прочие так же будут показывать, как и он, а потому вам не угодно ли писать так, что такой-то вот показал согласно с Родионом Федоровым! проговорил Клыков.
- Там-с увидим, - отвечал ему резко Вихров, - позвольте мне следующего недоимщика, Павла Семенова.
Пришел и тот, тоже не совсем, надо быть, складный мужик: он был длинный и все как-то старался стать боком и наклонить немного голову.
- Была ли у вас холера в селениях? - спросил его Вихров обыкновенным голосом.
- Что-с? - отвечал ему на это Павел, склоняя к нему еще больше свою голову.
- Была ли моровая язва, холера у вас? - повторил Вихров погромче.
- Ах, да, приехал! - отвечал Павел самодовольно, как бы поняв, наконец, в чем дело.
- Он глух немного, - вмешался, наконец, в этот разговор Клыков.
- Была ли у вас холера? - закричал Вихров на весь дом.
- Была, была! - поспешно отвечал Павел.
- Бога ради, нельзя ли немножко потише этого, - сказал Клыков почти умоляющим голосом, - у меня жена в таком положении, в самом критическом теперь!
- Что такое? - спросил Вихров.
- В критическом, - повторил Клыков, - последние часы девяти месяцев.
- Вот видите, это, значит, новое неудобство мне было останавливаться у вас.
- Напротив, это большое удобство для меня, потому что я не должен отлучаться от нее.
Вихров затем не так уже громко допросил Павла - и тот так же, как Родион, все подтвердил, что писал на него Клыков.
В это время человек внес водку и закуску, чрезвычайно красиво выглядывавшую.
Вихров, проголодавшийся дорогой, залпом выпил рюмку водки и закусил почти всего.
- Не прикажете ли еще? - предложил ему хозяин, показывая на водку, но Вихров отказался и просил позвать ему нового недоимщика, но только потолковей немножко.
- Все ведь они здесь - пренеотесанный народ, - отвечал Клыков, уходя опять на цыпочках за недоимщиком.
Появившийся затем мужик назывался Сосипатром. В противоположность своим предшественникам, он, как видно, был не дурак, а напротив того - умница настоящая.
- Была ли у вас холера? - спросил его Вихров.
- Была, судырь, была!.. Это что говорить, - повторил несколько раз Сосипатр.
- И вот все эти крупные недоимщики (Вихров пересчитал имена недоимщиков) действительно в холеру померли?
- Да когда же, кормилец мой, когда же помереть-то им, как не в холеру! - почти воскликнул Сосипатр.
Вихров заглянул в список, в котором увидел, что на Сосипатре недоимки показано только один рубль.
- А на тебе недоимки всего один рубль? - спросил он его.
- Рубль-с! - подтвердил Сосипатр.
- Крестьянские-то немощи наши, батюшка, немогуты-то наши крестьянские велики! - сказал Сосипатр.
Записывая это показание, Вихров вдруг начал чувствовать шум в голове; в глазах у него как-то темнело, тускнело, и какой-то пеленой все подергивалось.
- Что, у вас не угарно ли здесь? - спросил он хозяина, по-прежнему ходившего взад и вперед по гостиной.
- Может быть, и у меня что-то голова дурна; я сейчас велю открыть все вьюшки, - проговорил тот и, как бы озабоченный этим, ушел.
- Так это, ничего; немножко из печи угаром пахнуло, - сказал он, возвратившись и совершенно успокоившимся голосом. - Прикажете следующих недоимщиков позвать - и не лучше ли их всех гуртом? Что вам каждого особняком спрашивать!
- Нет, не нужно! И вообще никого не нужно: у меня голова очень кружится! - отвечал Вихров.
- Ах, боже мой, так не угодно ли вам отдохнуть? - произнес как бы снова озабоченным голосом Клыков.
- Да, немножко, а главное - позвольте мне теплой воды.
Клыков сбегал и принес ему теплой воды.
Вихров выпил ее и, выйдя в другую комнату, стал щекотать у себя в горле. Для него уже не оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему в водке дурману. Принятый им способ сейчас же подействовал - и голова его мгновенно освежилась.
- Не угодно ли вам мятных капель? - говорил ему Клыков.
- Что ж, вам еще раз хочется отравить меня? - сказал ему насмешливо Вихров.
Клыков сделал вид, как будто бы и не понимает, что тот ему говорит. Вихров больше не пояснял ему, а взял фуражку и вышел на двор. Мужики-недоимщики еще стояли тут.
- Послушайте, братцы, - начал Вихров громко, - опекун показывает на вас, что вы не платили оброков, потому что у вас были пожары, хлеб градом выбивало, холерой главные недоимщики померли. Вы не смотрите, что я у него остановился. Мне решительно все равно, он или вы; мне нужна только одна правда, и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли то, что он пишет про вас, или нет?
Между мужиками сейчас же пошло шушуканье и переговоры.
- Что, разве было то? Где тут, ничего того не случалось! Ты поди! Да что мне идти, ты ступай!
- Это решительно все равно, - подхватил Вихров, - выходи кто хочет, но только один, и говори мне с толком.
После этого к нему вышел, наконец, из толпы мужик.
- Явка уж, судырь, от нас тебе написана! - сказал он, то поднимая глаза на Вихрова, то опуская их.
- Ну, так подай.
Мужик несмело подал ему бумагу, в которой было объяснено, что ни пожаров особенных, ни холеры очень большой у них не было, а также и неурожаев, что оброк они всегда опекуну платили исправно, и почему он все то пишет на них, они неизвестны.
- Попрогулялись? - спросил его тот, опять встретив его с своей улыбкой в передней.
- Попрогулялся и, кроме того, получил весьма важные для меня сведения, - отвечал Вихров, все более и более выходя из себя. - Скажите, пожалуйста, monsieur Клыков, - продолжал он, употребляя над собой все усилия, чтобы не сказать чего-нибудь очень уж резкого, - какого имени заслуживает тот человек, который сначала говорит, что по его делу ему ничего не нужно, кроме полной справедливости, а потом, когда к нему приезжают чиновники обследовать это дело, он их опаивает дурманом, подставляет им для расспросов идиотов?
При этих словах Клыков побледнел.
- Это вас смутил кто-нибудь против меня, - говорил он, растопыривая перед Вихровым руки, - это все негодяи эти, должно быть!.. Между ними есть ужасные мерзавцы!
- Не лучше ли эти слова отнести к кому-нибудь другому, чем к мужикам!.. Дурман на меня перестал уж действовать, вам меня больше не отуманить!.. возразил ему тот.
- Помилуйте, да разве я могу себе позволить это, - произнес Клыков, опять разводя руками и склоняя перед Вихровым голову.
- Видно могли себе позволить; но, во всяком случае, извольте сейчас же мне написать, что все, что вы говорили о голоде, о пожарах и холере, - все это вы лгали.
- Не лгал, видит бог, не лгал, - проговорил Клыков со слезами уже на глазах.
- Подите вы, как же не стыдно вам еще говорить это! Если вы не дадите мне такой расписки, все равно я сам обследую дело строжайшим образом и опишу вас.
Клыков несколько времени стоял перед ним после этого молча; потом вдруг опустился на колени.
- Не погубите! - начал он мелодраматическим голосом. - Я отец семейства, у меня жена теперь умирает, я сам почти помешанный какой-то, ничего не могу сообразить. Уезжайте теперь, не доканчивайте вашего дела, а потом я соображу и попрошу о чем-нибудь для себя начальника губернии.
Вихров очень хорошо видел, что Клыков хочет от него увернуться и придумать какую-нибудь штуку; злоба против него еще более в нем забушевала.
- Дела вашего, - начал он, - я по закону не имею права останавливать и сейчас же уезжаю в самое имение, чтобы обследовать все ваши действия, как опекуна.
- Не по закону, а из жалости молю вас это сделать!.. Взгляните на мою жену, она не перенесет вашей строгости! - говорил Клыков и, вскочив, схватил Вихрова за руку с тем, кажется, чтобы вести его в спальню к жене.
- Не пойду я, извините меня, - отговаривался тот.
- Но все говорят, что вы - человек добрый, великодушный; неужели вы не сжалитесь над нами, несчастными?
- Нет-с, не сжалюсь! - воскликнул Вихров, которому омерзительна даже стала вся эта сцена.
Лицо Клыкова как бы мгновенно все передернулось и из плаксивого приняло какое-то ожесточенное выражение.
- Не раскайтесь, не раскайтесь! - заговорил он совсем другим тоном и начал при этом счищать приставшую к коленкам его пыль. - Начальник губернии будет за меня, - прибавил он язвительно.
- Тем более я сделаю не по вас, что господин начальник губернии будет за вас! - проговорил Вихров и снова вышел на двор. - Нет ли у вас, братцы, у кого-нибудь тележки довезти меня до вашей деревни; я там докончу ваше дело.
- Есть, батюшка, - отозвался ему один мужик, - у меня есть тележка.
Мужик подъехал в грязной тележке, на какой-то неопределенного цвета и сверх того курчавой лошаденке.
Вихров полез в телегу.
- Не замарайся, родимый, - сказал мужик, - дай, я тебе хоть свой кафтанишко постелю.
- Не нужно! - сказал Вихров. - Только уезжай поскорее отсюда.
Мужик поехал. Прочие мужики пошли рядом с ним и, крупно шагая, не отставали от маленькой лошаденки. Вихров между тем жадно стал вдыхать в себя свежий осенний воздух. Влияние дурмана на него не совсем еще кончилось. Уехать со всякого следствия в дорогу было для него всегда величайшим наслаждением. После всех гадостей и мерзостей, которые обыкновенно обнаруживались при каждом почти исследовании деяний человеческих, он видел тихий, мирный лес, цветущие луга, желтеющие нивы, - о, как тогда казалась ему природа лучше людей! Проезжаемая на этот раз местность тоже была довольно приятна и успокоительна: небольшие холмы, поля, речка, мостик, опять холмы, поля...
Вихров принялся толковать с мужиками.
- В самой деле жена у вашего опекуна родит? - спросил он, предполагая, что Клыков и это солгал ему.
- Выкинула, сказывали, - отвечал шедший рядом с его телегой мужик, должно быть, староста.
- За неволю выкинула; бают, бил, бил ее, приехавши из города-то, подхватил другой мужик из толпы.
- Как, бил? За что? - воскликнул Вихров.
- А ни за што, ни про што, - отвечал опять староста, - нехорошо, очень несогласно живут!
- А она-то что же, дурная тоже женщина?
- Нет, она-то ничего, не богатая только, вот за это и срывает на ней свой гнев. Бумагу-то, говорят, как по этому делу получил, злой-презлой стал и все привязывался к ней: "Все, говорит, я на семейство проживаюсь!"
Понятно, что Клыков был один из отъявленнейших негодяев, и Вихров дал себе слово так повести его дело, чтобы подвергнуть его не только денежному взысканию, но даже уголовной ответственности.
За всех за них стал отвечать староста: народ в этих местах был хлебопашествующий, а потому - очень простой.
- Вот видишь, батюшка ты мой, - объяснил староста, - слух был такой попервоначалу... Чиновники тоже кой-какие маленькие нам сказывали, что мы вольные будем, что молодой барин наш имение маменьки своей не взял, побрезговал им. Однако же вот слышим-прослышим, что молодой барин в опекуны к нам прислан; так он и правил нами и до сей поры.
- И вы на него, как на помещика своего, работали?
- Все едино! - отвечал мужик. - Что ни есть, кормилиц к детям, и тех все из нашей вотчины брал без всякой платы; нашьет им тоже сначала ситцевых сарафанов, а как откормят, так и отберет назад.
- То нам, ваше высокородие, теперь оченно сумнительно, - продолжал староста, - что аки бы от нашей вотчины прошение есть, чтобы господину опекуну еще под наше имение денег выдали, и что мы беремся их платить, но мы николи такого прошения не подавали.
за последнее время не было. Он вытребовал также и самое дело из опеки по этому имению; оказалось, что такое прошение от мужиков действительно было там; поименованные в нем мужики наотрез объявили, что они такого прошения не подавали и подписавшегося за них какого-то Емельяна Крестова совсем не знают, да его, вероятно, совсем и на свете не существует. Вихров потирал только руки от удовольствия: это явно уж отзывалось уголовщиной. Мужики потом рассказали ему, что опекун в ту же ночь, как Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и велел было уж своим людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли.
- И хорошо сделали! - одобрил их Вихров.
Вслед за тем мужики ему объявили, что опекун уехал в губернский город жаловаться на них и на чиновника.