XX. ОБЪЯСНЕНИЕ
Вскоре после того Вихров получил от прокурора коротенькую записку.
"Спешу, любезный Павел Михайлович, уведомить вас, что г-н Клыков находящееся у него в опекунском управлении имение купил в крепость себе и испросил у губернатора переследование, на котором мужики, вероятно, заранее застращенные, дали совершенно противоположные показания тому, что вам показывали. Не найдете ли нужным принять с своей стороны против этого какие-нибудь меры?"
Прочитав эту записку, Вихров на первых порах только рассмеялся и написал Захаревскому такой ответ:
"Черт бы их драл, - что бы они ни выдумывали, я знаю только, что по совести я прав, и больше об этом и думать не хочу".
Герой мой, в самом деле, ни о чем больше и не думал, как о Мари, и обыкновенно по целым часам просиживал перед присланным ею портретом: глаза и улыбка у Мари сделались чрезвычайно похожими на Еспера Иваныча, и это Вихрова приводило в неописанный восторг. Впрочем, вечером, поразмыслив несколько о сообщенном ему прокурором известии, он, по преимуществу, встревожился в том отношении, чтобы эти кляузы не повредили ему как-нибудь отпуск получить, а потому, когда он услыхал вверху шум и говор голосов, то, подумав, что это, вероятно, приехал к брату прокурор, он решился сходить туда и порасспросить того поподробнее о проделке Клыкова; но, войдя к Виссариону в гостиную, он был неприятно удивлен: там на целом ряде кресел сидели прокурор, губернатор, m-me Пиколова, Виссарион и Юлия, а перед ними стоял какой-то господин в черном фраке и держал в руках карты. У Вихрова едва достало духу сделать всем общий поклон.
- Очень рад! - проговорил Виссарион, как бы несколько сконфуженный его появлением.
Губернатор и m-me Пиколова не отвечали даже на поклон Вихрова, но прокурор ему дружески и с небольшой улыбкой пожал руку, а Юлия, заблиставшая вся радостью при его появлении, показывала ему глазами на место около себя. Он и сел около нее.
Вечер этот у Виссариона составился совершенно экспромтом; надобно сказать, что с самого театра m-me Пиколова обнаруживала большую дружбу и внимание к Юлии. У женщин бывают иногда этакие безотчетные стремления. M-me Пиколова сама говорила, что девушка эта ужасно ей нравится, но почему - она и сама не знает.
Виссарион, как человек практический, не преминул сейчас же тем воспользоваться и начал для m-me Николовой делать маленькие вечера, на которых, разумеется, всегда бывал и начальник губернии, - и на весь город распространился слух, что губернатор очень благоволит к инженеру Захаревскому, а это имело последствием то, что у Виссариона от построек очутилось в кармане тысяч пять лишних; кроме того, внимание начальника губернии приятно щекотало и самолюбие его. Прокурор не ездил обыкновенно к брату на эти вечера, но в настоящий вечер приехал, потому что Виссарион, желая как можно более доставить удовольствия и развлечения гостям, выдумал пригласить к себе приехавшего в город фокусника, а Иларион, как и многие умные люди, очень любил фокусы и смотрел на них с величайшим вниманием и любопытством. Фокусник (с наружностью, свойственною всем в мире фокусникам, и с засученными немного рукавами фрака) обращался, по преимуществу, к m-me Пиколовой. Как ловкий плут, он, вероятно, уже проведал, какого рода эта птица, и, видимо, хотел выразить ей свое уважение.
- Мадам, будьте так добры, возьмите эту карту, - говорил он ей на каком-то скверном французском языке. - Monsieur le general, и вы, обратился он к губернатору.
- А где же мне держать ее? - спрашивал тот, тоже на сквернейшем французском языке.
- А я вот держу свою у себя под платком! - подхватила Пиколова, тоже на сквернейшем французском диалекте.
Прокурор не утерпел и заглянул: хорошо ли они держат карты.
- Раз, два! - сказал фокусник и повел по воздуху своей палочкой: карта начальника губернии очутилась у m-me Пиколовой, а карта m-me Пиколовой - у начальника губернии.
Удивлению как того, так и той пределов не было. Виссарион же стоял и посмеивался. Он сам знал этот фокус - и вообще большую часть фокусов, которые делал фокусник, он знал и даже некогда нарочно учился этому.
Затем фокусник стал показывать фокус с кольцами. Он как-то так поводил ими, что одно кольцо входило в другое - и образовалась цепь; встряхивал этой цепью - кольца снова распадались.
- Покажите, покажите мне это кольцо! - говорил начальник губернии почти озлобленным от удивления голосом. - Никакого разрыва нет на кольце, говорил он, передавая кольцо прокурору, который, прищурившись и поднося к свечке, стал смотреть на кольцо.
- Ничего не увидишь, - остановил его брат. Он хоть и не знал этого фокуса, но знал, что на кольце ничего увидать нельзя.
- Ах, посмотрите, у меня тоже вошло кольцо в кольцо, - воскликнула m-me Пиколова радостно-детским голосом, державшая в руках два кольца и все старавшаяся соединить их; фокусник только что подошел к ней, как она и сделала это.
- Вы чародейка, чародейка! - говорил губернатор, смотря на нее, по обыкновению, своим страстным взглядом.
Вихрову ужасно скучно было все это видеть. Он сидел, потупив голову. Юлия тоже не обращала никакого внимания на фокусника и, в свою очередь, глядела на Вихрова и потом, когда все другие лица очень заинтересовались фокусником (он производил в это время магию с морскими свинками, которые превращались у него в голубей, а голуби - в морских свинок), Юлия, собравшись со всеми силами своего духа, но по наружности веселым и даже смеющимся голосом, проговорила Вихрову:
- А что же вы, Павел Михайлович, не хотите узнать от меня мой секрет, который я вам хотела рассказать?
- Вы знаете, - продолжала она тем же смеющимся голосом, - что я в вас влюблена?
- Увы! - произнес Вихров тоже веселым голосом. - При других обстоятельствах счел бы это за величайшее счастье, но теперь не могу отвечать вам тем же.
- Отчего же? - спросила Юлия все-таки весело.
- Оттого, что люблю другую, - отвечал Вихров.
- Что же, эту неблагодарную madame Фатееву, что ли?
- Нет.
- Неужели же - фай! - вашу экономку?
- И не экономку.
- Кто же это? - проговорила Юлия. Голос ее не был уже более весел.
- Одну дальнюю кузину мою.
- От которой вы письма получали? - проговорила Юлия; рыдания уже подступали у ней к горлу. - Что же это - старинная привязанность? - спросила она.
- Очень! - отвечал Вихров, сидя в прежнем положении и не поднимая головы. - Я был еще мальчиком влюблен в нее; она, разумеется, вышла за другого.
- Отчего же не за вас? - говорила Юлия.
- Оттого, что я гимназист еще был, а она - девушка лет восемнадцати.
- Ну, а потом? - спрашивала Юлия.
- А потом со мной произошло странное психологическое явление: я около двенадцати лет носил в душе чувство к этой женщине, не подозревая сам того, - и оно у меня выражалось только отрицательно, так что я истинно и искренно не мог полюбить никакой другой женщины.
- Но, однако, уже теперь у вас это чувство положительно выразилось?
- Теперь - положительно.
- Что же открыло его? - продолжала расспрашивать Юлия. У ней достало уже силы совладеть со своими рыданиями, и она их спрятала далеко-далеко в глубину души.
- Открыло - мысль и надежда на взаимность.
- Вам, значит, ответили?
- Ответили.
- А как же муж? Он жив еще?
- Каким же образом? Он должен возбуждать в вас ревность.
Вихров пожал плечами.
- У меня любовь к ней духовная, а душой и сердцем никто и никогда не может завладеть.
- Завидую вашей кузине, - проговорила Юлия, помолчав немного, и едва заметно при этом вздохнула.
- В чем же? - спросил Вихров, как бы не поняв ее слов.
- В том, что она внушила такое постоянное чувство: двенадцать лет ее безнадежно любили и не могли от этого чувства полюбить других женщин.
- Не мог-с! - отвечал Вихров. Он очень хорошо видел, что Юлия была оскорблена и огорчена.
Разговор далее между ними не продолжался. Вихрову стало как-то стыдно против Юлии, а она, видимо, собиралась со своими чувствами и мыслями. Он отошел от нее, чтобы дать ей успокоиться.
Юлия по крайней мере с полчаса просидела на своем месте, не шевелясь и ни с кем не говоря ни слова; она была, как я уже и прежде заметил, девушка самолюбивая и с твердым характером. Пока она думала и надеялась, что Вихров ответит ей на ее чувство, - она любила его до страсти, сентиментальничала, способна была, пожалуй, наделать глупостей и неосторожных шагов; но как только услыхала, что он любит другую, то сейчас же поспешила выкинуть из головы все мечтания, все надежды, - и у нее уже остались только маленькая боль и тоска в сердце, как будто бы там что-то такое грызло и вертело. Окончательно овладев собой и увидев, что m-me Пиколова сидела одна (начальник губернии в это время разговаривал с Виссарионом Захаревским), Юлия сейчас же подошла и села около нее. Вихрову, между тем, ужасно хотелось уйти домой, но он, собственно, пришел спросить о своем деле прокурора, а тот, как нарочно, продолжал все заниматься с фокусником. Вихров стал дожидаться его и в это время невольно прислушался к разговору, который происходил между губернатором и Виссарионом. Они говорили о почтовом доме, который хозяйственным образом строил Захаревский.
- Почтмейстер мне прямо пишет, что дом никуда не годится, - говорил губернатор, больше шутя, чем серьезно.
- Для меня решительно все равно, хоть бы он провалился, - отвечал Виссарион, - архитектор их принял - и кончено!
- Но он говорит, что штукатурка потом уж на потолках обвалилась.
- Штукатурка должна была бы или сейчас обвалиться, или уж она обыкновенно никогда не обваливается.
- Но она, однако, действительно обвалилась, - возражал слабо начальник губернии.
- Очень-с может быть! Очень это возможно! - отвечал бойко Захаревский. - Они, может быть, буки бучили и белье парили в комнатах, - это какую хотите штукатурку отпарит.
- Потом, что пол очень провесился, боятся ходить, - как бы больше сообщал Захаревскому начальник губернии.
- И то совершенно возможно! - ответил тот с прежнею развязностью. - Нет на свете балки, которая бы при двенадцати аршинах длины не провисла бы, только ходить от этого бояться нечего. В Петербурге в домах все полы качаются, однако этого никто не боится.
- Потом, что земля очень сыра и что от этого полы начало уже коробить.
- Непременно начнет коробить - и мне самому гораздо бы лучше было и выгоднее класть сухую землю, потому что ее легче и скорее наносили бы, но я над богом власти не имею: все время шли проливные дожди, - не на плите же мне было землю сушить; да я, наконец, пробовал это, но только не помогает ничего, не сохнет; я обо всем том доносил начальству!
- Или тоже печи, пишут, сложены из старого кирпича, а тот из стены старой разобран - и весь поэтому в извести, что вредно для печи.
- Очень вредно-с, но это было дело их архитектора смотреть. Я сдал ему печи из настоящего материала - и чтобы они были из какого-нибудь негодного сложены, в сдаточном акте этого не значится, но после они могли их переложить и сложить бог знает из какого кирпича - времени полгода прошло!
- Но все-таки вы поправьте им, чтобы успокоить их, - больше советовал начальник губернии, чем приказывал.
- Ни за что, ваше высокопревосходительство! - воскликнул Захаревский. Если бы я виноват был тут, - это дело другое; но я чист, как солнце. Это значит - прямо дать повод клеветать на себя кому угодно.
- Если для вас, ваше превосходительство, так я готов переделать хоть с подошвы им весь дом, но говорю откровенно: для меня это очень обидно, очень обидно, - говорил Захаревский.
- Но что ж делать - мало ли по службе бывает неприятностей! - произнес начальник губернии тоном философа.
- Это конечно что! - подтвердил также несколько философским тоном и Захаревский.
Во всем этом разговоре Вихрова по преимуществу удивила смелость Виссариона, с которою тот говорил о постройке почтового дома. Груня еще прежде того рассказывала ему: "Хозяин-то наш, вон, почтовый дом строил, да двадцать тысяч себе и взял, а дом-то теперь весь провалился". Даже сам Виссарион, ехавши раз с Вихровым мимо этого дома, показал ему на него и произнес: "Вот я около этого камелька порядком руки погрел!" - а теперь он заверял губернатора, что чист, как солнце.
Лакеи в продолжение всего вечера беспрестанно разносили фрукты и конфеты. Наконец подана была груша - по два рубля штука. Виссарион, несмотря на то, что разговаривал с начальником губернии, не преминул подбежать к m-me Пиколовой и упросил ее взять с собой домой пяток таких груш. Он знал, что она до страсти их любила и ела их обыкновенно, лежа еще в постели поутру. За такого рода угощенье m-me Пиколова была в восторге от вечеров Захаревского и ужасно их хвалила, равно как и самого хозяина.
Прокурор, наконец, нагляделся фокусов и вышел в залу. Вихров поспешил сейчас туда же выйти за ним.
- Что это, какое это еще они на меня дело выдумали? - спросил он.
- Но от кого же вы это слышали?
- Губернатор сам мне говорил. "Вот, говорит, как следствия у меня чиновники производят: Вихров, производя следствие у Клыкова, все налгал".
- Ах, он негодяй этакий! - воскликнул Вихров, вспыхнув в лице. - Я не то что в службе, но и в частной жизни никогда не лгал, - я спрошу его сегодня же!
- Спросите, - сказал ему прокурор.
- Ваше превосходительство, дело об опекунстве Клыкова, говорят, переследовали?
Губернатор довольно сердито взмахнул на него глазами, а m-me Пиколова и уши при этом навострила.
- Да-с, переследовали, - произнес губернатор после некоторого молчания.
- И что же найдено при переследовании?
Вихров видел, что далее разговаривать об этом нет никакой возможности, тем более, что губернатор обратился к дамам, с которыми завязался у него довольно живой разговор.
- Мы вас решительно не пустим, решительно не пустим, - говорила Пиколова Юлии.
- Вы едете куда-нибудь? - вмешался губернатор.
- Да, я на той неделе уезжаю к отцу, - отвечала Юлия довольно громко, как бы затем, чтобы слышал Вихров.
- А мы вас не пустим, не пустим, - сказал губернатор.
- Никакие силы человеческие меня здесь больше не удержат! - отвечала Юлия с ударением. - Я так давно не видала отца, - прибавила она.
Губернатор, уезжая, по обыкновению, с Пиколовой, не взглянул даже на Вихрова; впрочем, тот и сам ему не поклонился. Через неделю Юлия, в самом деле, уехала к отцу.