VII. ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГОСТЬЯ И КАТИШЬ
Было часов шесть вечера. По главной улице уездного городка шибко ехала на четверке почтовых лошадей небольшая, но красивая дорожная карета. Рядом с кучером, на широких козлах, помещался благообразный лакей в военной форме. Он, как только еще въехали в город, обернулся и спросил ямщика:
- Что ж, мне сбегать к смотрителю и попросить, чтобы вы же и довезли нас до Воздвиженского?
- Я же и довезу, - отвечал ямщик, - всего версты две: генеральшу важно докачу; на водку бы только дала!
- Дадут-с, - отвечал лакей и, как только подъехали к почтовой станции, сейчас же соскочил с козел, сбегал в дом и, возвратясь оттуда и снова вскакивая на козлы, крикнул: - Позволили, пошел!
Ямщик тронул.
- Ну, слава богу, что не задержали! - послышался тихий голос в карете.
Это ехала, или, лучше сказать, скакала день и ночь из Петербурга в Воздвиженское Мари. С ней ехал и сынок ее, только что еще выздоровевший, мальчик лет десяти.
Когда экипаж начал, наконец, взбираться в гору, Мари не утерпела и, выглянув в окно кареты, спросила:
- Это Воздвиженское?
- Оно самое-с! - отвечал ямщик и что есть духу понесся.
- Господи, как-то я его застану! - говорила Мари нерешительным голосом и вся побледнев при этой мысли.
В Воздвиженском в это время Вихров, пришедши уже в себя и будучи только страшно слаб, лежал, опустив голову на подушки; худ и бледен он был, как мертвец, и видно было, что мысли, одна другой мрачнее, проходили постоянно в его голове. Он не спрашивал ни о том, что такое с ним было, ни о том - жива ли Груша. Он, кажется, все это сам уж очень хорошо знал и только не хотел расспросами еще более растравлять своих душевных ран; ходившей за ним безусыпно Катишь он ласково по временам улыбался, пожимал у нее иногда руку; но как она сделает для него, что нужно, он сейчас и попросит ее не беспокоиться и уходить: ему вообще, кажется, тяжело было видеть людей. Катишь, немножко уже начинавшая и обижаться таким молчаливым обращением ее клиента, по обыкновению, чтобы развлечь себя, выходила и садилась на балкон и принималась любоваться окрестными видами; на этот раз тоже, сидя на балконе и завидев въезжавшую во двор карету, она прищурила глаза, повела несколько своим носом и затем, поправив на себе торопливо белую пелеринку и крест, поспешно вышла на крыльцо, чтобы встретить приехавшую особу.
- Это я знаю, кто приехал! - говорила она не без лукавства, идя в переднюю.
Мари входила уже на лестницу дома, держа сына за руку; она заметно была сильно встревожена. Катишь, дожидавшаяся ее на верхней ступени, модно присела перед ней.
- Я, кажется, имею удовольствие видеть ее превосходительство госпожу Эйсмонд? - проговорила она, по обыкновению, в нос.
- Да, - отвечала Мари. - Но скажите, что же больной наш? - прибавила она дрожащим голосом.
- Опасность миновалась: слаб еще, но не опасен, - отвечала с важностью Катишь. - Прошу вас в гостиную, - заключила она, показывая Мари на гостиную.
Та вошла туда как-то не совсем охотно.
- А могу я его видеть? - прибавила она тем же беспокойным голосом.
- О нет, нет! - воскликнула Катишь совсем уж в нос. - Такая нечаянность может его встревожить.
- А вы вот посидите тут, - продолжала она простодушным и очень развязным тоном, - отдохните немножко, выкушайте с дороги чайку, а я схожу да приготовлю его на свидание с вами. Это ваш сынок, конечно? - заключила Катишь, показывая на мальчика.
- Да, сын мой, - отвечала Мари.
- Прелестный мальчик! - одобрила m-lle Катишь. - Теперь вот еще извольте мне приказать: как вам угодно почивать - одним или с вашим малюткой?
Какую цель Катишь имела сделать подобный вопрос - неизвестно, но Мари он почему-то сконфузил.
- Это все равно, он может спать и со мной, а если в отдельной комнате, так я просила бы только, чтобы не так далеко от меня.
- Так вот как мы сделаем, - отвечала ей Катишь, - я вам велю поставить кровать в комнате покойной Александры Григорьевны, - так генеральша генеральшино место и займет, - а малютку вашего положим, где спал, бывало, Сергей Григорьич - губернатор уж теперь, слышали вы?
- Да, слышала.
- Я вот по милости его и ношу этот почетный орден! - прибавила Катишь и указала на крест свой. - Сейчас вам чаю подадут! - заключила она и ушла.
Мари, оставшись одна, распустила ленты у дорожного чепца, расстегнула даже у горла платье, и на глазах ее показались слезы; видно было, что рыдания душили ее в эти минуты; сынок ее, усевшийся против нее, смотрел на нее как бы с некоторым удивлением.
Катишь между тем, как кошка, хитрой и лукавой походкой вошла в кабинет к Вихрову. Он, при ее входе, приподнял несколько свою опущенную голову.
- Вы покрепче, кажется, сегодня, - произнесла она как бы и обыкновенным голосом и только потирая немного руки.
- Кажется, - отвечал Вихров довольно мрачно.
- Пора, пора! Что это, молодой человек, все валяетесь! - говорила Катишь, покачивая головой. - Вот другие бы и дамы к вам приехали, - но нельзя, неприлично, все в халате лежите.
- Что же, это Живина, что ли, хотела приехать? - спросил Вихров.
- Ах, сделайте милость, о madame Живиной извольте отложить попечение: она теперь в восторге от своего мужа, а прежде точно, что была в вас влюблена; но, впрочем, найдутся, может быть, и другие, которые не менее вас любят, по крайней мере, родственной любовью.
- Кто же это: вы, что ли?
- Я что... я буду вас любить - как только вы прикажете, - произнесла Катишь. - Есть и поинтереснее меня.
- Я не знаю, что вы такое говорите! - произнес Вихров с некоторой уж досадой.
- А то, что шутки в сторону, в самом деле оденьтесь... Петербургская одна дама приехала к вам.
- Кто такая? Мари, что ли? - произнес Вихров, приподнимая голову с подушки.
- Разумеется, Марья Николаевна, кому же больше! - сказала Катишь.
- Нельзя ей сейчас сюда! - возразила Катишь урезонивающим тоном. Во-первых, она сама с дороги переодевается и отдыхает; а потом, вы и себя-то приведите хоть сколько-нибудь в порядок, - смотрите, какой у вас хаос! продолжала Катишь и начала прибирать на столе, складывать в одно место раскиданное платье; наконец, взяла гребенку и подала ее Вихрову, непременно требуя, чтобы он причесался.
- Мари приехала, Мари! - повторял между тем тот как бы про себя и заметно обрадованный и оживленный этим известием; но потом вдруг, как бы вспомнив что-то, снова нахмурился и сказал Катишь: - А Груни нет, конечно, в живых?
- Нет, померла, - отвечала та торопливо.
Вихров при этом поднял только глаза на небо.
- Тут все, кажется, теперь прилично, - проговорила Катишь, обведя глазами всю комнату, и затем пошла к Мари.
- Пожалуйте, просит вас теперь к себе, - сказала она той.
Мари пошла; замешательство ее все более и более увеличивалось.
- А мне, maman, можно к дяде? - спросил ее сын.
- Нет, нельзя, - отвечала ему почти с досадой Мари.
- Ты после, душенька, к дяденьке пойдешь, - объяснила ему наставническим голосом Катишь.
Мари вошла проворно в кабинет Вихрова.
- Боже мой, как ты похудел! - сказала она сильно испуганным голосом.
- Да, порядочно! - отвечал ей Вихров, взяв и целуя ее руку.
- Были бы кости, а мясо наведем! - подхватила шедшая тоже за Мари Катишь; потом она подвинула Мари кресло, и та села на него.
- Но скажи, что такое с тобой случилось, простудился, что ли, ты? Неужели тебя этот несчастный выстрел так испугал? - говорила Мари.
- Тут много было причин; я и до того еще себя не так хорошо чувствовал... А что супруг ваш? - прибавил Вихров, желая, кажется, прекратить разговор о самом себе.
- Он в Севастополе.
- В Севастополе? - воскликнула радостным голосом Катишь. - Где и я скоро буду!.. - заключила она, подняв с гордостью нос.
- Да, - продолжала Мари, - и пишет, что они живут решительно в жерле огненном; целые дни на них сыплется град пуль и ядер - ужасно!.. Я к тебе с сыном приехала, - присовокупила она.
- С Женичкой? Ах, покажите мне его.
- Я сейчас его приведу, - сказала Катишь и пошла, но не сейчас привела мальчика, а медлила - и медлила с умыслом.
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных чувствах, но как было начать об этом разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела перед ним, потупя глаза в землю, - и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
- Ну, поди сюда, мой милый! - сказал ему Вихров, и когда Женичка подошел к нему, он поцеловал его, и ему невольно при этом припомнился покойный Еспер Иваныч и сам он в детстве своем. Мальчик конфузливо сел около кровати на стул, который тоже подвинула ему Катишь.
Разговор мало как-то клеился.
- Я, когда сюда ехала, - начала, наконец, Мари, - так, разумеется, расспрашивала обо всех здешних, и мне на последней станции сказали, что Клеопатра Петровна в нынешнем году умерла.
- Да, умерла! - отвечал, нахмуриваясь, Вихров.
- Покончила свои страдальческие дни! - подхватила Катишь.
- А вы, кажется, были ее приятельницей? - спросила ее Мари кротким голосом.
- Я была ее друг! - подхватила Катишь каким-то строгим басом.
Она за что-то считала Мари не совсем правой против Клеопатры Петровны.
Разговор на этом месте опять приостановился.
- Вы, надеюсь, - заговорил уже Вихров, видимо, мучимый какой-то мыслью, - надеюсь, что ко мне приехали не на короткий срок?
- На месяц, на два, если ты не соскучишься, - отвечала, покраснев, Мари.
- Я-то соскучусь, господи! - произнес Вихров, и голос его при этом как-то особенно прозвучал. - Но как же мы, однако, будем проводить наше время? - продолжал он. - Мы, конечно, будем с вами в карты играть, как в Петербурге собирались.
- В карты играть, - говорила Мари; смущение в ней продолжалось сильное.
- Но чем же молодца этого занять? - сказал Вихров, показывая на мальчика.
- Пусть себе гуляет, ему физические упражнения предписаны: беганье, верховая езда, купанье, - отвечала Мари.
- А, в таком случае мы должны сделать некоторое особое распоряжение. Я тебя, мой друг, поручу одному старику, который тебе все это устроит. Потрудитесь послать ко мне Симонова! - прибавил Вихров, обращаясь к Катишь.
Та вышла и сейчас же привела Симонова.
- Вот это, братец, сын одного заслуженного генерала, который теперь в Севастополе. Про Севастополь слышал?
- Наслышан, ваше высокоблагородие; война сильная, говорят, там идет.
- Ну, так ты вот этого мальчика займи: давай ему смирную лошадь кататься, покажи, где у нас купанье - неглубокое, вели ему сделать городки, свайку; пусть играет с деревенскими мальчиками.
- Слушаю, ваше высокоблагородие, все будет сделано, - проговорил и Симонов очень тоже довольным голосом. - А когда вам что понадобится, то извольте кликнуть старика Симонова, - прибавил он, почти с каким-то благоговением обращаясь к мальчику.
- Ну, ты можешь теперь уходить, - сказала ему Катишь.
Симонов тотчас же ушел.
- Вы, кажется, распорядились и достаточно устали, - обратилась она к Вихрову, - да и вам, я думаю, пора чаю накушаться и поужинать.
- Поужинайте, кузина! - сказал ей Вихров.
- Хорошо, - отвечала та и вместе с сыном ушла.
В зале они увидели параднейшим образом накрытый стол с чаем и легким ужином. Это все устроила та же Катишь: она велела ключнице вынуть серебро, лучший чайный сервиз, прийти прислуживать генеральше всей, какая только была в Воздвиженском, комнатной прислуге.
Вскоре после того гости и хозяева спали уже мертвым сном. На другой день Катишь почему-то очень рано проснулась, все копошилась у себя в комнате и вообще была какая-то встревоженная, и потом, когда Мари вышла в гостиную, она явилась к ней. Глаза Катишь были полнехоньки при этом слез.
- Марья Николаевна, - начала она взволнованным голосом, - я теперь вручаю вам моего больного, а мне уж позвольте отправиться в Севастополь.
- Но зачем же так поспешно? - возразила было Мари.
- Невозможно мне долее оставаться, - отвечала каким-то даже жалобным голосом Катишь, - я уж два предписания получила, не говорила только никому, - присовокупила она, как-то лукаво поднимая брови.
- Если так, то конечно, - отвечала Мари. - Я только буду просить вас найти там моего мужа и поклониться ему от меня.
- Сочту это за приятнейшую и непременнейшую для себя обязанность, отвечала Катишь, модно раскланиваясь перед Мари, и затем с тем же несколько торжественным видом пошла и к Вихрову.
- Ну, Павел Михайлыч, - начала она с вновь выступившими на глазах слезами, - теперь есть кому за вами присмотреть, а меня уж пустите в Севастополь мой.
- Очень жаль, - отвечал он. - Только позвольте!.. - прибавил он и, торопливо встав с постели, торопливо надев на себя халат и туфли, подошел к столу и вынул оттуда триста рублей.
- Ни за что, ни за что, - воскликнула было Катишь.
- В таком случае вы меня обидите, я рассержусь и опять занемогу.
- Но ведь и вы меня обижаете... и вы обижаете! - говорила Катишь.
- Ей-богу, рассержусь, - повторил еще раз Вихров в самом деле сердитым голосом, подавая Катишь деньги.
простилась потом с горничными девушками и при этом раздала им по крайней мере рублей двадцать. Катишь была до глупости щедра, когда у нее появлялись хоть какие-нибудь деньги. Собрав, наконец, свой скарб, она ушла пешком в город, не велев себе даже заложить экипажа. В последних главах мы с умыслом говорили несколько подробнее о сей милой девице для того, чтобы раскрыть полнее ее добрую душу, скрывавшуюся под столь некрасивой наружностью.