X. ГУМАННЫЙ ГУБЕРНАТОР
Часов в десять утра к тому же самому постоялому двору, к которому Вихров некогда подвезен был на фельдъегерской тележке, он в настоящее время подъехал в своей коляске четверней. Молодой лакей его Михайло, бывший некогда комнатный мальчик, а теперь малый лет восемнадцати, франтовато одетый, сидел рядом с ним. Полагая, что все злокачества Ивана произошли оттого, что он был крепостной, Вихров отпустил Михайлу на волю (он был родной брат Груши) и теперь держал его как нанятого.
Когда въехали на двор под ворота, Михайло проворно выскочил из экипажа, сбегал наверх, отыскал там номер и пригласил барина.
Вихров вошел; оказалось, что это был тот самый номер, в котором он в первый приезд свой останавливался.
Вихров послал в ту же самую цирюльню за цирюльником для себя, и тот же самый цирюльник пришел к нему (в провинции редко и нескоро меняются все публичные предметы). Вихров и на этот раз заговорил с цирюльником о губернаторе.
- Ну, а нынешний губернатор каков? - спросил он.
- Генерал обходительный, очень даже! - отвечал цирюльник (он против прежнего модней еще, кажется, стал говорить).
- А где же прежний?
- В Москве он жил.
- А дама его сердца?
- Попервоначалу она тоже с ним уехала; но, видно, без губернаторства-то денег у него немножко в умалении сделалось, она из-за него другого стала иметь. Это его очень тронуло, и один раз так, говорят, этим огорчился, что крикнул на нее за то, упал и мертв очутился; но и ей тоже не дал бог за то долгого веку: другой-то этот самый ее бросил, она - третьего, четвертого, и при таком пути своей жизни будет ли прок, - померла, говорят, тоже нынешней весной!
"Сколько из тех людей, - невольно подумалось Вихрову, - которых он за какие-нибудь три - четыре года знал молодыми, цветущими, здоровыми, теперь лежало в могилах!"
При этой мысли он взглянул и на себя в зеркало: голова его была седа, лицо испещрено морщинами; на лбу выступили желчные пятна, точно лет двадцать или тридцать прошло с тех пор, как он приехал в этот город, в первый раз еще в жизни столь сильно потрясенный.
- А где Захаревские? - спросил он в заключение цирюльника.
- Старший-то в Петербурге остался, - большое место там получил; а младший где-то около Варшавской железной дороги завод, что ли, какой-то завел!.. Сильно, говорят, богатеет - и в здешних-то местах сколько ведь он тоже денег наприобрел - ужасно много!
Вихров, по старому знакомству, дал цирюльнику на чай три рубля серебром, чем тот оставшись крайне доволен, самомоднейшим образом раскланялся с ним и ушел.
Герой мой оделся и поехал к губернатору.
Каждая улица, каждый переулок, каждая тумба, мимо которых он проезжал, были до гадости ему знакомы; но вот завиднелось вдали и крыльцо губернаторского дома, выкрашенное краской под шатер.
Сколько раз и с каким тяжелым чувством подъезжал Вихров к этому крыльцу, да и он ли один; я думаю, все чиновники и все обыватели то же самое чувствовали! Ему ужасно захотелось поскорей увидать, как себя Абреев держал на этом посту.
В передней, из которой шла парадная лестница, он не увидел ни жандарма, ни полицейского солдата, а его встретил благообразный швейцар; лестница вся уставлена была цветами.
- Принимает-с! Пожалуйте вверх, - отвечал каким-то необыкновенно ласковым голосом швейцар: ему вряд ли не приказано было как можно вежливей принимать посетителей.
Вихров пошел и в той зале, где некогда репетировался "Гамлет", он тоже не увидал ни адъютанта, ни чиновника, а только стояли два лакея в черных фраках, и на вопрос Вихрова: дома ли губернатор? - они указали ему на совершенно отворенный кабинет.
Вихров вошел и увидел, что Абреев (по-прежнему очень красивый из себя) разговаривал с сидевшей против него на стуле бедно одетой дамой-старушкой.
- А, Павел Михайлович! - воскликнул он, увидев Вихрова. - Как я рад вас видеть; но только две-три минуты терпенья, кончу вот с этой госпожой...
Вихров нарочно отошел в самый дальний угол.
- Ваше превосходительство, - говорила старушка. - мне никакого сладу с ним нет! Прямо без стыда требует: "Отдайте, говорит, маменька, мне состояние ваше!" - "Ну, я говорю, если ты промотаешь его?" - "А вам, говорит, что за дело? Состояние у всех должно быть общее!" Ну, дам ли я, батюшка, состояние мое, целым веком нажитое, - мотать!
Абреев усмехнулся на это.
- Что ж я для вас в этом случае могу сделать? - спросил он.
- Да вы, батюшка, вызовите его к себе, - продолжала старушка, - и пугните его хорошенько... "Я, мол, тебя в острог посажу за то, что ты матери не почитаешь!.."
- Никакого права не имею даже вызвать его к себе! Вам гораздо бы лучше было обратиться к какому-нибудь другу вашего дома или, наконец, к предводителю дворянства, которые бы внушили ему более честные правила, а никак уж не ко мне, представителю только полицейско-хозяйственной власти в губернии! - говорил Абреев; он, видимо, наследовал от матери сильную наклонность выражаться несколько свысока.
- Ваше превосходительство, в ком же нам и защиты искать! - возражала старушка. - Я вон тоже с покойным моим мужем неудовольствия имела (пил он очень и буен в этом виде был), сколько раз к Ивану Алексеичу обращалась; он его иногда по неделе, по две в частном доме держал.
Абреев опять пожал плечами.
- То было, сударыня, одно время, а теперь другое! - произнес он.
- Времена, ваше превосходительство, все одни и те же... Я, конечно что, как мать, не хотела было и говорить вам: он при мне, при сестрах своих кричит, что бога нет!
- И в этом случае вините себя: зачем вы его так воспитали.
- Что же я его воспитала: я его в гимназии держала до пятого класса, а тут сам же не захотел учиться; стал себя считать умней всех.
- Попросите теперь священника, духовника вашего, чтобы он направил его на более прямой путь.
- Послушает ли уж он священника, - возразила с горькою усмешкою старушка, - коли начальство настоящее ничего не хочет с ним делать, что же может сделать с ним священник?
Абреев и на это только усмехнулся и молчал; молчала также некоторое время и старушка, заметно недовольная им.
- Извините, что обеспокоила вас, - произнесла она, наконец, привставая.
Старушка ушла.
Сергей Григорьич сейчас же обратился к Вихрову.
- Я надеюсь, что вы приехали разделить со мной тяжелое бремя службы, сказал он.
- Нет, Сергей Григорьич, - возразил Вихров, - я просто приехал повидаться с вами и пожить здесь некоторое время.
- А, это еще любезнее с вашей стороны, - подхватил Абреев, крепко и дружески пожимая его руку.
В это время в кабинет вошел молодой человек и не очень, как видно, умный из лица, в пиджаке, с усами и бородой.
- Сергей Григорьич, - сказал он совершенно фамильярно Абрееву, - у вас тут осталось предписание министра?
- Нет, - отвечал Абреев.
- Да как же нет, оно у вас на столе должно быть, - продолжал молодой человек и начал без всякой церемонии рыться на губернаторском столе, однако бумаги он не нашел. - В канцелярии она, вероятно, - заключил он и ушел.
Вихров в эти минуты невольно припомнил свое служебное время и свои отношения к начальству, и в душе похвалил Абреева.
- Это, вероятно, ваш правитель канцелярии? - спросил он.
- Да, - отвечал тот, - когда меня назначили сюда, я не хотел брать какого-нибудь старого дельца, а именно хотел иметь около себя человека молодого, честного, симпатизирующего всем этим новым идеям, особенно ввиду освобождения крестьян.
- А уж есть об этом мысль?
- Больше, чем мысль; комиссия особая на днях об этом откроется!
- То-то мою повесть из крестьянского быта пропустили, - проговорил Вихров.
- Читал я ее; прекрасная вещь, прекрасная! - сказал Абреев.
На эти слова его один из лакеев вошел и доложил:
- Преосвященнейший владыко приехал!
- Проси в гостиную! - проговорил торопливо Абреев. - Pardon! обратился он к Вихрову и вслед за тем сейчас же прибавил: - Надеюсь, что вы сегодня приедете ко мне обедать?
- Очень рад! - отвечал Вихров.
Вихров уехал в свой номер.
Обеденное общество Абреева собралось часам к пяти и сидело в гостиной; черноглазая и чернобровая супруга его заметно пополнела и, кажется, немножко поумнела; она разговаривала с Вихровым.
- Вы из Петербурга теперь? - спрашивала она его своим мятым языком.
- Нет, из деревни, - отвечал Вихров.
- Что же, вы в деревне и живете?
- Да, жил.
- А теперь где же будете жить? - продолжала хозяйка.
- Теперь, вероятно, буду жить в Петербурге, - отвечал Вихров, решительно недоумевавший, зачем это ей так подробно нужно знать, а между тем он невольно прислушивался к довольно оживленному разговору, который происходил между Абреевым и его правителем канцелярии.
- Тут-с дело не в справедливости, - толковал с важностью молодой человек, - а в принципе.
Фигура Абреева выражала вся как бы недоумение.
- Каким же образом писать это в донесении, когда все факты говорят противное? - произнес он.
- Факты представляют временную, случайную справедливость, а принцип есть представитель вечной и высшей справедливости, - возражал ему правитель канцелярии.
Абреев все-таки, как видно, недоумевал.
- Поставьте вопрос так-с! - продолжал правитель канцелярии и затем начал уж что-то такое тише говорить, так что Вихров расслушать даже не мог, тем более, что из залы послышались ему как бы знакомые сильные шаги.
Вихров с любопытством взглянул на дверь, и это, в самом деле, входил Петр Петрович Кнопов, а за ним следовал самолюбивый Дмитрий Дмитрич, бывший совестный судья, а ныне председатель палаты.
Абреев нарочно пригласил их, как приятелей Вихрова.
- Знакомить, кажется, нечего! - сказал он всем с улыбкою.
- Знаем-с друг друга, знаем-с, - подхватил Кнопов, целуясь с Вихровым.
Председатель тоже с ним расцеловался.
- Что батюшка, друг мой милый, - продолжал Петр Петрович плачевным голосом, - нянюшка-то твоя умерла, застрелил, говорят, ее какой-то негодяй?
- Такими вещами не шутят! - проговорил он.
- Не шучу, а плачу, уверяю тебя! - произнес Петр Петрович и обратился уже к губернаторше.
- Никак, ваше превосходительство, не могу я здесь найти этого прекрасного плода, который ел в детстве и который, кажется, называется кишмиш или мишмиш?
- Ах, это нам из Астрахани возили с шепталой, - подхватила с видимым удовольствием хозяйка.
- Ваше превосходительство, - отнесся Кнопов уже к самому Абрееву, - по случаю приезда моего друга Павла Михайловича Вихрова, который, вероятно, едет в Петербург, я привез три карикатуры, которые и попрошу его взять с собой и отпечатать там.
- Какие же это? - спросил Абреев, подходя к столу, около которого уселся Петр Петрович.
К тому же столу подошли председатель, Вихров и молодой правитель канцелярии. Кнопов вынул из кармана бережно сложенные три рисунка.
- Первая из них, - начал он всхлипывающим голосом и утирая кулаком будто бы слезы, - посвящена памяти моего благодетеля Ивана Алексеевича Мохова; вот нарисована его могила, а рядом с ней и могила madame Пиколовой. Петька Пиколов, супруг ее (он теперь, каналья, без просыпу день и ночь пьет), стоит над этими могилами пьяный, плачет и говорит к могиле жены: "Ты для меня трудилась на поле чести!.." - "А ты, - к могиле Ивана Алексеевича, - на поле труда и пота!"
- Я не понимаю этого, - сказала хозяйка, раскрывая на него свои большие черные глаза, - что такое на поле чести?
- Честно уж очень она трудилась для него и деньги выработывала, отвечал Кнопов.
- Не понимаю, - повторила хозяйка. - Ну, а это что же опять, на поле труда и пота? - продолжала она.
- Ведь трудно, знаете, в некоторые лета трудиться, - объяснил ей Кнопов.
- Не понимаю! - произнесла еще раз губернаторша.
- Ну, и не трудитесь все понимать, - перебил ее муж. - Вторая карикатура...
- Вторая карикатура на друга моего Митрия Митрича, - отвечал Кнопов, это вот он хватает за фалду пассажира и тащит его на пароход той компании, которой акции у него, а то так-то никто не ездит на их пароходах.
- Тебе хорошо смеяться! - произнес со вздохом председатель.
- Наконец, третья карикатура, собственно, на вас, ваше превосходительство! - воскликнул Кнопов.
- Покажите! - сказал Абреев, а сам, впрочем, немножко покраснел.
- Это вот, изволите видеть, вы!.. Похожи?
- Похож!
"Мой милый друг, застегнись, пожалуйста, а то мне, как начальнику, неловко тебя видеть в этом виде" - и все эти три карикатуры будут названы: свобода нравов.
- Такою карикатурою, какую вы нарисовали на Сергея Григорьича, вмешался в разговор правитель канцелярии, - каждый скорее может гордиться; это не то, что если бы представить кого-нибудь, что он бьет своего подчиненного.
- Да ведь это смотря по вкусу, - отвечал ему Петр Петрович, - кто любит сам бить, тот бы этим обиделся; а кто любит, чтобы его били, тот этим возгордится.
- Эх, mon cher, mon cher! - воскликнул со вздохом и ударив Кнопова по плечу губернатор. - На всех не угодишь! Пойдемте лучше обедать! - заключил он, и все за ним пошли.
Обед был прекрасно сервирован и прекрасно приготовлен. Несколько выпитых стаканов вина заметно одушевили хозяина. Когда встали из-за стола и все мужчины перешли в его кабинет пить кофе и курить, он разлегся красивым станом своим на диване.
- Удивительное дело! - начал он с заметною горечью. - Ума, кажется, достаточно у меня, чтобы занимать мою должность; взяток я не беру, любовницы у меня нет; а между тем я очень хорошо вижу, что в обществе образованном и необразованном меня не любят! Вон Петр Петрович, как умный человек, скорее попал на мою слабую сторону: я действительно слаб слишком, слишком мягок; а другим я все-таки кажусь тираном: я требую, чтобы вносили недоимки - я тиран! Чтобы не закрывали смертоубийств - я тиран! Я требую, чтобы хоть на главных-то улицах здешнего города было чисто - я тиран.
- Этим вы не за себя наказуетесь! В обществе ненависть к администраторам - историческая, за разных прежних воевод и наместников! сказал как бы в утешение Абрееву его юный правитель канцелярии.
- Не знаю, это так ли-с! - начал говорить Вихров (ему очень уж противна показалась эта битая и избитая фраза молодого правителя канцелярии, которую он, однако, произнес таким вещим голосом, как бы сам только вчера открыл это), - и вряд ли те воеводы и наместники были так дурны. Я, когда вышел из университета, то много занимался русской историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора - Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, - поляки, украинцы и даже черкесы, - в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, - отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте, шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
Речь эта Вихрова почему-то ужасно понравилась правителю канцелярии.
- Я с вами совершенно согласен, совершенно! - подхватил он.
- А я так ничего и не понял, что он говорил! - сказал Петр Петрович, осмотрев всех присутствующих насмешливым взглядом. - Ты, Митрий Митрич, понял? - спросил он председателя.
- Отчего же не понять! - отвечал тот, немного, впрочем, сконфузясь.
- Врешь, не понял, - подхватил Кнопов.
- Понять очень просто, что русский человек к порядку не склонен и не любит его, - пояснил Абреев.
- Нет-с, это не то, что нелюбовь к порядку, а скорей - стремление к децентрализации! - объявил ему опять его юный правитель.
пошел провожать Вихрова до передней.
- Я всегда был ваш читатель, - сказал он, пожимая ему руку, - и, конечно, во многом с вами не согласен, но все-таки не могу вам не передать моего уважения.
Герой мой около этого времени напечатал еще несколько своих новых вещей.
- И вот ваше мнение, которое вы сейчас высказали, показывает, что вы славянофил, - продолжал молодой человек.
- Может быть, и славянофил! - отвечал ему Вихров.
необыкновенно спешат поделиться с каждым встречным и поперечным, дабы показать, что и они тоже умные и образованные люди.
"Очень нужно этим партиям твое уважение и неуважение!" - подумал Вихров и поспешил уехать.