XIV. ТАЙНЫЕ МУЧЕНИЯ
Герой мой обыкновенно каждый день, поработав утром дома, часу во втором отправлялся к Эйсмондам. Генерала в это время никогда почти не было дома; он, по его словам, гулял все по Невскому, хоть на Невском его никто никогда не встречал. Обедал Вихров тоже по большей части у Эйсмондов: Мари очень благоразумно говорила, что зачем же ему одному держать хозяйство или ходить обедать по отелям, тогда как у них прекрасный повар и они ему очень рады будут. Генерал, с своей стороны, тоже находил эту мысль совершенно справедливою.
После обеда Евгений Петрович обыкновенно спал часа по три. Женичка дома не жил: мать отдала его в один из лучших пансионов и сама к нему очень часто ездила, но к себе не брала; таким образом Вихров и Мари все почти время проводили вдвоем - и только вечером, когда генерал просыпался, Вихров садился с ним играть в пикет; но и тут Мари или сидела около них с работой, или просто смотрела им в карты. Такая жизнь влюбленных могла бы, кажется, почесться совершенно счастливою, но, на самом деле, это было далеко не так: лицо моего героя было постоянно мрачно. Он (и это особенно стало проявляться в нем в последнее время) как-то сухо начал встречаться с Мари, односложно отвечал на ее вопросы; сидя с ней рядом, он глядел все больше в сторону и явно делал вид, что занят чем-то другим, но никак уж не ею. Мари, в свою очередь, с каждым днем все больше и больше худела - и в отношении Вихрова обнаруживала если не страх, то какую-то конфузливость, а иногда и равнодушие к нему. Причина всему этому заключалась в том, что с самого приезда Вихрова в Петербург между им и Мари происходили и недоразумения и неудовольствия: он в первый раз еще любил женщину в присутствии мужа и поэтому страшно, мучительно ее ревновал - ревновал физически, ревновал и нравственно, но всего этого высказывать прямо никогда не решался; ему казалось, что этим чувством он унижает и себя и Мари, и он ограничивался тем, что каждодневно страдал, капризничал, говорил Мари колкости, осыпал старика генерала (в его, разумеется, отсутствии) насмешками... Мари все это очень хорошо видела и понимала, что происходит в душе нежно любимого ею человека, но решительно недоумевала, как и чем было помочь тому; к мужу она была действительно почти нежна, потому что считала это долгом для себя, своей неотклонимой обязанностью, чтобы хоть сколько-нибудь заслужить перед ним свой проступок. Физическую ревность Вихрова она, конечно, могла бы успокоить одним словом; но как было заговорить о том, когда он сам не начинал!..
Однажды после обеда Вихров уселся перед камином, а Мари зачем-то вышла в задние комнаты. Вихров сидел довольно долгое время, потом стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом по комнате и взялся за шляпу с целью уйти; но Мари в это мгновение возвратилась, и Вихров остался на своем месте, точно прикованный, шляпы своей, однако, не выпускал еще из рук. Взглянув ему в лицо, Мари на этот раз испугалась даже не на шутку - до того оно было ожесточенное и сердитое.
- Разве ты уж уходишь? - спросила она, потупляясь перед ним.
Под влиянием ее голоса Вихров как бы невольно опустился на прежнее место перед камином. Мари же отошла и села на свое обычное место перед рабочим столиком, - она уже ожидала, что ей придется выслушать несколько, как она выражалась, проклятий. Вихров в последнее время действительно в присутствии ее беспрестанно проклинал и себя, и свою жизнь, и свою злосчастную судьбу.
- Где это вы все были? - спросил он ее на этот раз каким-то глухим голосом и не обращая своего лица к ней.
- У Евгения Петровича в комнате, - он что-то нехорошо себя чувствует, отвечала Мари: лгать в этом случае она считала постыдным для себя.
- Но за обедом он кушал как вол, - проговорил Вихров.
Мари при этом немного вспыхнула от досады.
- Нет, он очень немного ел, - возразила она.
Вихров снова начал кусать себе губы и подрягивать досадливо ногой.
- Вы свое внимание к нему до того простираете, что, когда он и здоровешенек, вам все представляется, что он болен; вы чересчур себя-то уж попусту волнуете, вам самим это может быть вредно! - проговорил ядовито Вихров.
- Ах, вредно мне, только не то! - негромко воскликнула Мари.
- Что же такое вам вредно? - спросил насмешливо Вихров.
- Вредно, что очень уж глупо и безрассудно люблю тебя.
- Что же вам мешает обратиться к вашему благоразумию и начать полную тихого семейного счастья жизнь? Уж, конечно, не я!.. - проговорил Вихров, и в голосе его явно послышались рыдания.
Мари видела, что он любит ее в эти минуты до безумия, до сумасшествия; она сама пылала к нему не меньшею страстью и готова была броситься к нему на шею и задушить его в своих объятиях; но по свойству ли русской женщины или по личной врожденной стыдливости своей, ничего этого не сделала и устремила только горящий нежностью взор на Вихрова и проговорила:
- А для тебя разве не тяжело это будет?
- Нет, даже легко!.. Легко даже! - воскликнул Вихров и, встав снова со стула, начал ходить по комнате. - Переносить долее то, что я переносил до сих пор, я не могу!.. Одна глупость моего положения может каждого свести с ума!.. Я, как сумасшедший какой, бегу сюда каждый день - и зачем? Чтобы видеть вашу счастливую семейную жизнь и мешать только ей.
- Но что же делать со всем этим? Как помочь тому? - спросила Мари.
При этих словах Вихрова (он в первый еще раз высказал такое желание) Мари побледнела.
- Это значит положить вечный позор на свою голову!.. - проговорила она.
- Какой же тут позор особенный, - очень уж вы, видно, дорожите настоящим вашим положением.
- О, нисколько! - воскликнула Мари. - Если бы дело было только во мне, то я готова была бы рабой твоей назваться, а не только что женщиной, любящей тебя, - но от этого зависит спокойствие и честь других людей...
Вихров при этом вопросительно взглянул на Мари.
- Спокойствие и честь моего сына и мужа, - заключила Мари.
- Если вы спокойствие этих людей ставите выше моего спокойствия, то тут, разумеется, и разговаривать нечего, - проговорил Вихров.
- Ты все сердишься и не хочешь согласиться со мной, что я совершенно права, - и поверь мне, что ты сам гораздо скорее разлюбишь меня, когда весь мой мир в тебе заключится; мы с тобой не молоденькие, должны знать и понимать сердце человеческое.
- Да-с, все это прекрасно, но делиться вашим чувством с кем бы то ни было - мне слишком тяжело; я более двух лет приучаю себя к тому и не могу привыкнуть.
- Я чувством моим ни с кем и не делюсь; оно всецело принадлежит тебе.
- Всецело?.. Нет, Мари! - воскликнул Вихров, и потом, заметно сделав над собой большое усилие, он начал негромко: - Я без самого тяжелого, самого уязвляющего, оскорбляющего меня чувства, не могу себе вообразить минуты, когда вы принадлежите кому-нибудь другому, кроме меня!
Мари покраснела.
- Такой минуты нет и не существует, - проговорила она.
- Есть, Мари, есть!.. - воскликнул Вихров. - И тем ужаснее, что вы, как и все, я думаю, женщины, не сознаете, до какой степени в этом случае вы унижаете себя.
Мари еще более покраснела.
- Я сказала тебе и повторяю еще раз, - продолжала она спокойным, впрочем, голосом, - что такой минуты нет!
Вихров вопросительно посмотрел на Мари.
- Каким же образом это могло так устроиться? - сказал он.
- А таким, - отвечала она, - вам, мужчинам, бог дал много ума, а нам, женщинам, - хитрости.
- Интересно это знать - скажите!
- Ни за что! Больше того, что я тебе сказала, ты не услышишь от меня.
- Можете верить и не верить! И неужели ты думаешь, что если бы существовало что-нибудь подобное, так я осталась бы в теперешнем моем положении?
- Но что же бы вы сделали такое?
- А то, что прямо бы сказала, что люблю другого, и потому - хочет он для нашего сына скрыть это, пусть скрывает, а не хочет, то тогда я уеду от него.
- Но теперь подобной надобности не предстоит, значит?
- Нисколько!
- Ну, пожалуйте ко мне за то! - проговорил Вихров, протягивая к ней руки.
Мари подошла к нему, он обнял ее и стал целовать ее в грудь.
- Человек решительно тот же зверь! Поверишь ли, что я теперь спокойнее, счастливее стал! - говорил Вихров.
Мари на это только улыбнулась и покачала головой.
- Но я все-таки тебе не совсем еще верю! - прибавил он.
- Не знаю, как мне тебя уж и уверить, - отвечала Мари, пожимая плечами.
- Но, кроме того, друг мой, - продолжал Вихров, снова обнимая Мари, мне скучно иногда бывает до бешенства, до отчаяния!.. Душа простору просит, хочется развернуться, сказать всему: черт возьми!
- Развернись, если так тебе этого хочется, - проговорила Мари несколько уже и обиженным голосом.
- Да не одному, Мари, а с тобой, с одной тобой в мире! Съездим сегодня хоть в оперу вдвоем; не все же забавляться картами.
- Пожалуй, только все-таки надобно сказать мужу и предуведомить его, чтобы не показалось ему это странным.
- Опять мужу! - воскликнул Вихров. - Делайте вы все это, но не говорите, по крайней мере, о том мне!
- Хорошо, не буду говорить, - отвечала Мари с улыбкою.
Вскоре после того послышался кашель генерала. Мари пошла к нему.
- А я с Полем еду в театр, - сказала она довольно решительным голосом.
- А! - произнес генерал почти с удовольствием. - И я бы, знаете, с вами поехал охотно!
Мари внутренне обмерла.
- Ну, ну, не поеду! - согласился генерал.
Через полчаса Мари с Вихровым отправились в наемной карете в оперу. Давали "Норму"[115]. Вихров всегда восхищался этой оперой. Мари тоже. С первого удара смычка они оба погрузились в полное упоение.
- Это единственная, кажется, опера, которой сюжет превосходен, говорил Вихров, когда кончился первый акт и опустился занавес.
- Он очень естествен и правдоподобен, - подхватила Мари.
- Мало того-с! - возразил Вихров. - Он именно остановился на той границе, которой требует музыка, потому что не ушел, как это бывает в большей части опер, в небо, то есть в бессмыслицу, и не представляет чересчур уж близкой нам действительности. Мы с этой реализацией в искусстве, - продолжал он, - черт знает до чего можем дойти. При мне у Плавина один господин доказывал, что современная живопись должна принять только один обличительный, сатирический характер; а другой - музыкант - с чужого, разумеется, голоса говорил, будто бы опера Глинки испорчена тем, что ее всю проникает пассивная страсть, а не активная.
- Это что такое, я уж и не понимаю? - спросила Мари.
- А то, что в ней выведена любовь к царю, а не эгоистическая какая-нибудь страсть: любовь, ревность, ненависть.
- Ну, а все революционные оперы, - они тоже основаны на пассивной страсти, на любви к отечеству, - подхватила Мари.
- Совершенно справедливо! - воскликнул Вихров. - И, кроме того, я вполне убежден, что из жизни, например, первобытных христиан, действовавших чисто уж из пассивной страсти, могут быть написаны и превосходные оперы и превосходные драмы.
- Мне в "Норме", - продолжала Мари после второго уже акта, - по преимуществу, нравится она сама; я как-то ужасно ей сочувствую и понимаю ее.
- Потому что вы сами на нее похожи, - сказал Вихров.
- Я? - спросила Мари, уставляя на него свои большие голубые глаза.
- Да, вы! Чем Норма привлекательна? Это сочетанием в себе света и тьмы: она чиста, свята и недоступна для всех, и один только в мире человек знает, что она грешна!
- А, вот что! - произнесла Мари и покраснела уж немного. - Это, однако, значит быть добродетельной по наружности - качество не весьма похвальное.
- Вы не то что добродетельны по наружности, а вы очень уж приличны; но как бы то ни было, поедемте отсюда к Донону ужинать.
Мари опять уставила на него свои большие глаза.
- Что же это: душа простору хочет? - сказала она.
- Душа простору хочет, - отвечал Вихров.
- Хорошо, поедем! - согласилась Мари, и после спектакля они, в самом деле, отправились к Донону, где Вихров заказал хороший ужин, потребовал шампанского, заставил Мари выпить его целые два стакана; сам выпил бутылки две.
Разговор между ними стал делаться все более и более одушевленным и откровенным.
- Какого же?
- Развлечения полюбить другую женщину.
- Очень может быть, - отвечал Вихров откровенно.
- Но в таком случае, пожалуйста, меня не обманывай, а скажи лучше прямо.
- Никак не скажу, потому что если бы этого рода и случилось развлечение, то оно будет чисто временное; опять к вам же вернусь.
- Ну, это бог знает, ты сам еще не знаешь того.
- Но за что же именно?
- Вот уж этого никак не могу объяснить: за то, вероятно, что это была первая любовь, которой мы вряд ли не остаемся верными всю жизнь.
- А я думала, что немножко и за другое, - произнесла Мари.
- А именно?
- Может быть, и то! - подхватил Вихров.
Когда они сели в карету, он велел кучеру ехать не на Литейную, где жил генерал, а к себе на квартиру.
- И это тоже душа простора просит? - спросила его еще раз Мари.
- И это тоже! - отвечал Вихров.
- Где это ты так долго была? - спросил он ее с некоторым беспокойством.
- К Донону ужинать с Полем заезжали, - отвечала она, проходя мимо его комнаты, но не заходя к нему.
- А, это хорошо! Что ж вы ужинали? - спросил ее генерал.
- Да я и не знаю, все очень вкусные вещи.
Примечания:
115. "Норма" - опера итальянского композитора Винченцо Беллини (1802-1835); впервые поставлена в 1831 году.