IV
Ченцов в последнее время чрезвычайно пристрастился к ружейной охоте, на которую ходил один-одинешенек в сопровождении только своей лягавой собаки. Катрин несколько раз и со слезами на глазах упрашивала его не делать этого, говоря, что она умирает со страху от мысли, что он по целым дням бродит в лесу, где может заблудиться или встретить медведя, волка...
- А если встречу, так пристрелю, - у меня с собою ружье двуствольное: одно с дробью, а другое с пулей, - отвечал ей, смеясь, Ченцов.
- Но все-таки бери с собой кого-нибудь! - не отставала от него Катрин. - Ну, хоть управляющего, что ли... Он, конечно, знает здешнюю местность лучше, чем ты!
- Зачем же я буду брать управляющего, когда он вовсе не охотник; кроме того, он завален делами по хозяйству, а я, вдобавок, еще буду таскать его за собой верст по тридцати в день, - это невежливо и бесчеловечно! - возражал ей Ченцов.
- Если он не охотник, пусть ходит с тобой кто-нибудь из людей: между ними множество охотников.
- Ни одного!
- Как ни одного, когда у нас псарей двадцать человек! - воскликнула с удивлением Катрин.
- То псари, а не ружейные охотники: они не понимают этой охоты! И что ж мне за радость водить за собой ничего не понимающего дурака, который будет мне только мешать! - стоял упорно на своем Ченцов.
Тогда Катрин придумала новое средство не пускать мужа одного на охоту.
- Если уж ты так любишь охотиться, - говорила она, - так езди лучше со псовой охотой, и я с тобой стану ездить... По крайней мере я не буду тогда мучиться от скуки и от страха за тебя, а то это ужасно, что я переживаю, пощади ты меня, Валерьян!
- Какая же в июле псовая охота? - сказал ей тот. - Она начнется с осени, а теперь охота на дичь!
- Но ты и дичи ничего не застреливаешь и всегда возвращаешься с пустым ягдташем! - заметила Катрин.
Ченцов при этом покачал головой.
- В ягдташ мой даже заглядывает!.. - проговорил он с досадой. - Ты скоро будешь меня держать, как Людовик XI[70] кардинала ла-Балю[71], в клетке; женясь, я не продавал же тебе каждой минуты своей жизни!
- Как ты не хочешь понять, что это от любви к тебе проистекает! проговорила жалобным голосом Катрин.
- Любовь, напротив, делает людей снисходительными, а не деспотами! возразил Ченцов.
Катрин сама понимала, что она слишком многого требовала от мужа. Добро бы он возвращался домой пьяный или буйный, - ничего этого не было. Ченцов, дома даже, стал гораздо меньше пить; спал он постоянно в общей спальне с женой, хотя, конечно, при этом прежних страстных сцен не повторялось. Словом, все, что делал и говорил муж, она находила весьма натуральным; но непонятный страх и совершенно уверенное ожидание каких-то опасностей и несчастий не оставляли ее ни на минуту, и - увы! - предчувствия не обманывали Катрин. Действительно, над ее головой висела опасность, которая вскоре и разразилась. Дело в том, что Ченцов, по указанию управляющего, отыскал в селе старуху Арину Семенову и достигнул через посредство ее возможности таинственных наслаждений, каковые Арина первоначально устроила ему с одною сельскою девицею, по имени Маланьей; но та оказалась столь бесстыжею и назойливою, что с первого же свидания опротивела Ченцову до омерзения, о чем он объявил Арине; тогда сия обязательная старуха употребила все свое старание и уменье и свела его с тою снохою пчеловода, на которую намекнул ему Тулузов. Бабенка эта действительно оказалась прехорошенькой и премечтательной, так что в этом отношении Людмиле, пожалуй, не уступала. Ченцов увлекся ею до чертиков. Между тем Маланья, побуждаемая главным образом корыстью, ждала с великим нетерпением получить от синьковского барина новое приглашение; когда же такового не последовало, она принялась разведывать, нет ли у нее соперницы, и весьма скоро дознала, что барин этот стал возжаться с своей крепостной крестьянкой из деревни Федюхиной. Прежде всего Маланья прибежала к старухе Арине, разругалась с ней, почесть наплевала ей в глаза, говоря, что это ей, старой чертовке, а также и подлой Аксютке (имя мечтательной бабенки) не пройдет даром! Все это старуха Арина скрыла от Ченцова, рассчитывая так, что бесстыжая Маланья языком только брешет, ан вышло не то, и раз, когда Валерьян Николаич, приехав к Арине, сидел у нее вместе с своей Аксюшей в особой горенке, Маланья нагрянула в избу к Арине, подняла с ней ругню, мало того, - добралась и до Ченцова.
а не какая-нибудь!
- Какая ты честная девушка, коли ты в остроге сидела за то, что купца обокрала! - кричала не тише Маланьи стоявшая за ней старуха Арина.
- Врешь, врешь!.. Ты не клепли, ведьма!.. А уж тебе, Аксинья, коли где встречу, всю косу растреплю!.. Ты не отбивай у других! - продолжала орать Маланья.
Бедная Аксюша при этом хлобыснулась своим красивым лицом на стол и закрылась рукавом рубахи, как бы желая, чтобы ей никого не видеть и чтобы ее никто не видел. Ченцов, ошеломленный всей этой сценой, при последней угрозе Маланьи поднялся на ноги и крикнул ей страшным голосом:
- Вон!.. Прогони ее, Арина! - приказал он старухе.
- А я ее вот чем смажу, - подхватила та и прямо же хватила попавшею ей под руку метлою Маланью по шее.
- Метла-то, дьяволица, о двух концах! - вскрикнула, в свою очередь, Маланья и хотела было вырвать у Арины метлу, но старуха крепко держала свое оружие и съездила Маланью уже по лицу, которая тогда заревела и побежала, крича: "Погодите! Постойте!"
Старуха Арина поспешила запереть весь свой домишко изнутри, но не прошло и пяти минут, как перед ее избой снова показалась Маланья и уже в сопровождении своего старого родителя, который явился босиком и в совершенно разорванной рубахе. Он был пропившийся кузнец, перед тем только пересланный из Москвы в деревню по этапу. Кузнец и Маланья принялись стучать во входную дверь в избу, но старуха Арина не отпирала; тогда Маланья и ее родитель подошли к окнам горенки и начали в них стучать. Ченцову наконец надоело такое осадное положение: он с бешенством в лице подскочил к окну и распахнул его.
- Что вам надобно? - крикнул он громовым голосом, так, что кузнец, видимо, струхнул.
- Ваше превосходительство, - начал он, прижимая руку к своей полуобнаженной груди, - теперича я родитель этой девушки, за что ж так меня и ее обижать?..
- Не вас обижают, а вы буяните тут! - кричал Ченцов. - Чего, собственно, вы хотите от меня?
- Ваше превосходительство, мы люди бедные, - продолжал кузнец, - а чужим господам тоже соблазнять не дозволено девушек, коли нет на то согласия от родителей, а я как же, помилуйте, могу дать позволенье на то, когда мне гривны какой-нибудь за то не выпало.
- Вот тебе не гривна, а больше! - проговорил Ченцов и кинул десятирублевую.
- Благодарю покорно, ваше высокопревосходительство! - сказал кузнец радостным голосом и хватая бумажку с земли.
- Ну, и убирайтесь сию же минуту!
- Уберемся, ваше превосходительство, - отвечал кузнец.
Ченцов затворил окно, но еще видел, как родитель Маланьи медленно пошел с нею от избы Арины, а потом, отойдя весьма недалеко, видимо, затеял брань с дочерью, которая кончилась тем, что кузнец схватил Маланью за косу и куда-то ее увел.
- Черт знает, что это такое! - произнес Ченцов, садясь на небольшой диванчик: несмотря на разнообразие его любовных похождений, с ним никогда ничего подобного не случалось.
- Ах, барин, здесь ужасть какой народ супротивный, и все что ни есть буяны! - проговорила тихим голосом Аксюша, поднявшая наконец лицо свое.
- Пойдем, моя милая, я тебя провожу! - сказал Ченцов, встав с диванчика и облекаясь в свои охотничьи доспехи.
- Пусть себе попробуют! - произнес Ченцов, молодецки мотнув головой, и повел Аксюшу под руку по задворкам деревни.
Идти потом в Федюхино пришлось им по небольшому березовому перелеску. Ночь была лунная и теплая. Аксинья, одетая в новый ситцевый сарафан, белую коленкоровую рубаху и с красным платком на голове, шла, стыдливо держась за руку барина. Она была из довольно зажиточного дома, и я объяснить даже затрудняюсь, как и почему сия юная бабеночка пала для Ченцова: может быть, тоже вследствие своей поэтичности, считая всякого барина лучше мужика; да мужа, впрочем, у нее и не было, - он целые годы жил в Петербурге и не сходил оттуда.
Версты через три Аксинья, слабенькая физически, заметно утомилась.
- Присядь и отдохни, Аксюша, - сказал, заметивши ее усталость, Ченцов.
В это время они проходили довольно сухую поляну.
- Да, барин, уж извините! - проговорила она и опустилась на траву.
Ченцов уселся рядом с нею; Аксинья немедленно же склонила свою голову на его ноги. Оба они при довольно тусклом лунном освещении, посреди травы и леса, с бегающею около и как бы стерегущею их собакою, представляли весьма красивую группу: молодцеватый Ченцов в щеголеватом охотничьем костюме, вооруженный ружьем, сидел как бы несколько в грозной позе, а лежавшая головою на его ногах молодая бабеночка являла бог знает уже откуда прирожденную ей грацию. Начавшийся между ними разговор тоже носил поэтический характер.
- Ты меня любишь, Ксюша? - спрашивал Ченцов.
- Люблю, барин, - отвечала она, не поднимая головы.
- И я тебя люблю! - произнес трепетно-страстным голосом Ченцов.
- Я знаю это, барин, - говорила Аксинья, не изменяя своей позы.
- Но тебя, может быть, беспокоит эта нахальная Маланья? - спросил Ченцов.
- Нет, барин... Что ж это?.. Нет, нет! - повторила Аксинья. - Только, барин, одно смею вам сказать, - вы не рассердитесь на меня, голубчик, - я к Арине ходить боюсь теперь... она тоже женщина лукавая... Пожалуй, еще, как мы будем там, всякого народу напускает... Куда я тогда денусь с моей бедной головушкой?..
- Где ж мы будем видаться? К тебе в избу мне приехать нельзя!.. проговорил Ченцов.
- Ай, барин, как это возможно! - воскликнула Аксинья. - У нас дом очень строгий!..
- Так в лесу, что ли, где-нибудь? - спрашивал Ченцов.
- Нет, в лесу нельзя! Он полнехонек теперь мальчишками и старухами, все за ягодами ходят!
- В таком случае где же, милая моя? Неужели мы с тобой и видаться перестанем?
- Как это возможно не видаться?! - опять воскликнула Аксинья. - А я, барин, вот что удумала: я буду попервоначалу рожь жать, а опосля горох теребить, и как вы мне скажете, в какой день придете в нашу деревню, я уж вас беспременно увижу и прибегу в овины наши, - и вы туда приходите!
- Да я вас подожду у нашего-то овина; там теперь николи ни единого человека не бывает.
- Отлично придумала!.. О, моя милушка, душка моя! - сказал Ченцов и начал целовать Аксюшу так же страстно и нежно, как когда-то целовал он и Людмилу, а затем Аксинья одна уже добежала домой, так как Федюхино было почти в виду!
Условленные таким образом свидания стали повторяться почти каждодневно, но продолжались они, впрочем, недолго. Маланья, не получившая от родителя ни копейки из денег, данных ему Ченцовым, и даже прибитая отцом, задумала за все это отомстить Аксинье и барину, ради чего она набрала целое лукошко красной морошки и отправилась продавать ее в Синьково, и так как Екатерина Петровна, мелочно-скупая, подобно покойному Петру Григорьичу, в хозяйстве, имела обыкновение сама покупать у приходящих крестьянок ягоды, то Маланья, вероятно, слышавшая об этом, смело и нагло вошла в девичью и потребовала, чтобы к ней вызвали барыню. Катрин вышла к ней. Маланья запросила за свое лукошко очень дорого.
- Ты, девушка, с ума, я вижу, сошла! - возразила Катрин. - Я покупаю морошку втрое дешевле.
- Да вы, сударыня, может, покупаете у ваших крестьян: они люди богатые и все почесть на оброках, а нам где взять? Родитель у меня в заделье, господа у нас не жалостливые, где хошь возьми, да подай! Не то, что вы с вашим супругом! - выпечатывала бойко Маланья. - У вас один мужичок из Федюхина - Власий Македоныч - дом, говорят, каменный хочет строить, а тоже откуда он взял? Все по милости господской!
- Какая же ему особенная милость господская была? - спросила Катрин с некоторым любопытством, так как она вовсе не считала ни себя, ни покойного отца своего особенно щедрыми и милостивыми к своим крепостным людям.
- Этого не сказывают, а хвастают! - придумывала и врала Маланья, попадавшая, впрочем, безошибочно в цель.
- А из кого семья Власия состоит? - спросила Катрин; голос ее при этом был какой-то странный.
- Да у них старик со старухой, сын ихний - питерщик - и сноха.
- Молоденькая и хорошенькая эта сноха?
- Женщина очень красивая! - объяснила Маланья.
Для ревнивого и сметливого ума Катрин было достаточно этого короткого разговора, чтобы заподозрить многое. Купив ягоды и сказав Маланье, что она может идти домой, Екатерина Петровна впала в мучительное раздумье: основным ее предположением было, что не от Валерьяна ли Николаича полился золотой дождь на старика Власия, которого Катрин знала еще с своего детства и вовсе не разумела за очень богатого мужика, - и полился, разумеется, потому, что у Власия была сноха красивая. "Но тогда, - спрашивала себя Катрин, - откуда у Валерьяна могли появиться такие значительные деньги, на которые можно было бы выстроить каменный дом? Может быть, он взял у управляющего?" - пришло на мысль Екатерине Петровне. Пользуясь обычным отсутствием мужа, она, не откладывая времени, позвала к себе Тулузова.
- Послушайте, Василий Иваныч, - начала она довольно строгим тоном, - не требовал ли от вас Валерьян Николаевич значительной суммы денег?
- Никак нет-с! - отвечал тот, как бы даже удивленный таким вопросом.
- И нисколько не требовал? - спросила еще раз Катрин.
- Нисколько-с! - отвечал управляющий, не мигнувши ни одним глазом, хоть и говорил неправду: Валерьян Николаич брал у него деньги, - конечно, не в такой значительной цифре, как предполагала Катрин.
- Ну, смотрите же, - сказала она снова строгим тоном, - я буду внимательно рассматривать ваши отчеты, и, наконец, если когда-нибудь муж будет просить у вас денег, то вы должны мне предварительно сказать об том.
- Я очень хорошо понимаю, кто владелец порученных мне имений! проговорил на это, слегка улыбаясь, управляющий.
Катрин, однако, этими распоряжениями не успокоилась. Не высказав мужу нисколько своих подозрений, она вознамерилась съездить в деревню Федюхино, чтобы взглянуть на житье-бытье Власия, с каковою целью Катрин, опять-таки в отсутствие мужа, велела запрячь себе кабриолет и, никого не взяв с собою, отправилась в сказанную деревню. Избу Власия Екатерина Петровна хорошо знала, а потому, подъехав прямо к ней, увидала Власия сидящим на прилавочке около своей хаты. Он был еще старик крепкий, с расчесанной бородой и головой, в синей рубахе и в валяных сапогах, так как у него простужены были ноги.
- А я, Власий, приехала к тебе полакомиться твоими сотами! - сказала Катрин, вылезая из своего кабриолета.
- Великую милость, сударыня, мне тем сделали! - проговорил Власий, беря ее лошадь и привязывая к изгороди.
Катрин пошла в избу, а Власий сбегал в свой погреб и, положив там на деревянное блюдце сотов и свеженьких огурчиков, принес и поставил все это на стол перед госпожой своей, произнося:
- Покушайте, сударыня, во здравие!
Катрин, отломив небольшой кусок сотов и положив его в рот, насильно разжевала и проглотила.
- Они у тебя стали нынче нехороши! - заметила она и в то же время окидывала быстрым взглядом избу Власия и все ее убранство.
- Нет бы, кажись, нынче, - толковал ей Власий, - соты не водянистые, а многообильные и крепкие!
- Скажи, изба у тебя давно строена?.. Она как будто бы даже новая! продолжала разговаривать Катрин.
- Что ей сделалось, - изба хорошая, - всего годов десять, как строена! - объяснил Власий.
- А как же говорят, - продолжала Катрин с перекошенной и злой усмешкою, - что ты хочешь новый каменный дом строить?
- Господи! - произнес, усмехнувшись, Власий. - Да на что нам здесь каменные дома и на какие деньги их строить?
- Но у тебя сын есть, сколько я помню! - добиралась далее Катрин. - Он у тебя на чужой стороне живет?
- Да, сударыня, в Питере пребывает с малолетства.
- А в деревню часто сходит?
- Ну, этим не похвастаюсь! - сказал, печально мотнув головой, Власий. Три года, сударыня, как не бывал в деревне!
- Как же ты позволяешь это?.. Тем больше, что он женат.
- Женат, сударыня.
- Но, может быть, жена с ним в Петербурге?
- Нет-с, здесь в деревне ее держим, при нас!
- Хороша, сударыня; женщина кроткая, умная, к работе только маленько слабосильна, но мы ее не нудим, не принуждаем!
- Я бы очень желала посмотреть на нее, - где она теперь?
- На полоске!.. С горохом убирается.
- А ее можно позвать?
- Для че не позвать! Дмитревна, сходи за Аксютой! - проговорил Власий, обращаясь к перегородке, за которой сидела его жена, старуха бестолковая и ленивая.
- Где ж ее там сыскать? - отозвалась та недовольным голосом.
- Ну, ну, ступай! - повторил ей хоть и тихим, но повелительным голосом муж.
Старуха обряжалась некоторое время за перегородкой и, выйдя оттуда, кивнула только наскоро головой госпоже и ушла, а Екатерина Петровна снова вступила в разговор с Власом.
- Сноха твоя скучает по муже? - спросила она.
- Как, сударыня, не скучать? Вы вот изволите говорить, как я позволяю сыну не сходить в деревню, - продолжал Власий, видимо, тронутый за самую слабую струну, - а как мне и что сделать супротив того?.. Я докладывал и покойному вашему родителю и нынешнему господину управляющему жаловался, - от всех одни ответы были: "Что ж, говорят, если он оброк и подушные оплачивает, как же и за что ж его задерживать?.." - "Да помилуйте, говорю, при чем же мы тут, родители его? Нам и взглянуть на него желается, не щенок же он нам подкинутый?.."
- Ну, вот что, старик! - успокоила его Катрин. - Я через месяц же выпишу к тебе сына.
- Сделайте божескую милость! - провопиял Власий.
В это время возвратилась его старая жена.
- Нетути ее на полосе, не нашла! - проговорила она и прошла за перегородку.
- О, ворона уховислая! - сказал с досадой Власий. - Ничего путем не сделает.
- Да ты сам, старик, сходи и отыщи сноху! - приказала ему Катрин.
- Я-то разыщу ее! - проговорил самонадеянно Власий и ушел.
Катрин довольно долго ждала его и переживала мучительнейшие минуты. "Что, если ей придется всю жизнь так жить с мужем?" - думалось ей, она любит его до сумасшествия, а он ее не любит нисколько и, кроме того, обманывает на каждом шагу. "Неужели же, - спрашивала себя далее Катрин, - это чувство будет в ней продолжаться вечно?" - "Будет!" - ответила было она на первых порах себе. "Нет, - отвергнула затем, - это невозможно, иначе я не перенесу и умру!"
Власий наконец возвратился и был смущен.
- Жаль! - проговорила недовольным голосом Катрин и встала. - Я к тебе еще раз заеду взглянуть на твою сноху, которой советую тебе не давать очень воли, а если она не будет слушаться, мне пожалуйся!
- Это беспременно-с! - отвечал старик, усаживая Катрин в кабриолет и весьма опечаленный тем, что не мог угодить ей на этот раз.
Катрин, будучи взволнована и расстроена, поехала не по той дороге, по которой приехала, и очутилась невдалеке овинов, где увидала, что в затворенную дверь одного из них тыкалась рылом легавая собака Валерьяна Николаича. Подстрекаемая предчувствием, Катрин остановила лошадь, соскочила с кабриолета и торопливо распахнула дверь овина, в которую быстро кинулась собака и, подбегая к дальнему углу, радостно завизжала. Несмотря на темноту, Катрин ясно усмотрела в этом углу какую-то женщину, а также и мужа своего, который сидел очень близко к той. Оба они, как ей показалось, были перепачканы в золе и саже.
- Какое приличное место для дворянина! - имела только силы произнести Катрин и, захлопнув дверь в овине, поскакала в Синьково, куда приехав, прошла во флигель к управляющему, которого застала дома.
Такое приказание удивило и опешило управляющего.
- Но у ней муж есть! - возразил было он.
- Пусть сошлют и с мужем, которого извольте немедля же вытребовать.
Все это Катрин говорила строгим и отчасти величественным голосом, а затем она ушла из флигеля управляющего, который, оставшись один, сделал насмешливую и плутовскую гримасу и вместе с тем прошептал: - "Пойдут теперь истории, надобно только не зевать!"
в Федюхино и которую теперь упросит не говорить никому о том, что она видела. Аксинья поверила, и он, обещав ей прийти на другой же день поутру в их деревню, отправился домой, неся в душе бешеный гнев против супруги своей за ее подсматриванье. В том, что Катрин затеет с ним сцену, Ченцов не сомневался и, чтобы подкрепиться для оной, зашел в стоявший на дороге кабак и выпил там целый полштоф. Катрин он нашел сидящею у него в кабинете. Она имела вид разъяренной тигрицы: глаза ее были налиты кровью, губы пересохли, грудь высоко поднималась при дыхании. Ченцов однако спокойно встретил ее огненный взгляд и проговорил негромко:
- Прошу вас уйти от меня!
- Нет, я не уйду прежде, чем не наплюю тебе в глаза! - сказала Катрин со свойственною ей несдержанностью.
- А тогда я вас угощу пулей! - объяснил ей Ченцов, показывая глазами на свое двуствольное ружье, которое он в это время снимал с плеч.
- Ах, скажите, какой воин! - произнесла насмешливо Катрин. - Если вы меня пулей угостите, вас сошлют на каторгу за это.
- Кто ж вас держит?.. Уезжайте от меня!.. Силой я вас не могу удержать.
- Да и уеду, конечно!.. Что тут разговаривать об этом! - отозвался презрительным тоном Ченцов.
- Взяв, разумеется, с собой и свою прелестную Аксинью! - присовокупила Катрин.
- Да, прелестную Аксинью я возьму с собой!
- Я никогда не справлялся, - возразил ей со злым смехом Ченцов, - имею ли я на что право, или нет, а делал всегда, как мне хотелось!
- Ну, тут вам вряд ли удастся сделать, как вы хотите, потому что я вашу мерзавку Аксинью сошлю на поселенье: она моя, а не ваша крестьянка!
Как ни отуманена была голова Ченцова, но он дрогнул всем телом от последних слов Катрин и крикнул:
- Не смейте этого делать!
- Опомнись, дура ты этакая! - неистовствовал Ченцов и, подняв ружье, направил его на Катрин. - Оно заряжено пулей у меня, пойми ты это!
- Эй, люди, люди! - закричала Катрин и бросилась было бежать.
- Не смей ссылать Аксинью!.. - кричал побежавший вслед за нею Ченцов.
- Не испугаете вы меня ничем, - сошлю! - повторяла свое Катрин.
- Не смей!.. - ревел на весь дом Ченцов и выстрелил в жену уж дробью, причем несколько дробинок попало в шею Катрин. Она вскрикнула от боли и упала на пол.
Прибежавшие, наконец, люди и управляющий схватили Ченцова; он пробовал было отбиваться от них прикладом ружья, но они, по приказанию управляющего, скрутили ему руки и, отведя в кабинет, заперли его там.
Тулузов потом бросился к лежавшей на полу Катрин. Кровотечение у нее из плеча и шеи было сильное. Он велел ее поднять и положить на постель, где заботливо осмотрел ее ранки.
- Я смертельно ранена? - спросила Катрин слабым голосом.
- Я боюсь, что этот злодей захочет совсем убить меня!
- Мало ли чего он захочет!.. Кто же ему позволит это?.. Я его запер в кабинет и велел стеречь! - успокоил и насчет этого госпожу свою управляющий.
На другой день ранним утром Катрин уехала в губернский город; Тулузов тоже поехал вместе с нею в качестве оборонителя на тот случай, ежели Ченцов вздумает преследовать ее; едучи в одном экипаже с госпожою своей, Тулузов всю дорогу то заботливо поднимал окно у кареты, если из того чувствовался хотя малейший ветерок, то поправлял подушки под раненым плечом Катрин, причем она ласково взглядывала на него и произносила: "merci, Тулузов, merci!". Объяснил он ей также, что Валерьяну Николаичу не сдобровать, и что его, может быть, даже сошлют. Катрин, в первом пылу озлобления на мужа, с удовольствием это выслушала и проговорила: "Туда ему и дорога!"
Примечания:
71. Ла Балю (1421-1490) - министр и кардинал Людовика XI.