Глава VI
Елизавета Николаевна Мерова, в широчайшем утреннем капоте, обшитом кругом кружевами и оборками, сидела на небольшом диванчике, вся утонув в него, так что только и видно было ее маленькое личико и ее маленькие обнаженные ручки, а остальное все как будто бы была кисея. Квартира Елизаветы Николаевны, весьма небольшая, в противоположность дому Домны Осиповны представляла в своем убранстве замечательное изящество и простоту; в ней ничего не было лишнего, а если что и было, так все очень красивое и, вероятно, очень дорогое. Квартира ее таким образом была убрана, конечно, на деньги Янсутского; но собственно вкус, руководствовавший всем этим убранством, принадлежал родителю Елизаветы Николаевны, графу Николаю Владимировичу Хвостикову, некогда блестящему камергеру, а теперь, как он сам даже про себя выражался, - аферисту и прожектеру.
Граф в это время сидел у дочери. Он был уже старик, но совершенно еще стройный, раздушенный, напомаженный, с бородой a la Napoleon III и в безукоризненно модной сюртучной паре.
- Как же, chere amie [дорогой друг (франц.).], ты это утверждаешь!.. - говорил он (даже в русской речи графа Хвостикова слышалось что-то французское). - Как женщина, ты не можешь даже этого понимать!..
- Я, может быть, и не понимаю; но Петр Евстигнеич говорит, что все это одна фантазия, вздор!.. - возразила ему Елизавета Николаевна.
- Как, вздор? - спросил граф и от досады переломил даже находящуюся у него в руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот: он только что перед тем пил с дочерью шоколад.
- Так, вздор, - повторила она. - Петр Евстигнеич говорит, что надобно сначала первое дело покончить.
- Но оно уже кончено... с неделю, как оно рассмотрено и разрешено... сказал с уверенностью граф.
- А если кончено, так и прекрасно!.. А другое предприятие, Петр Евстигнеич говорит, надобно подождать...
- Для тебя, chere amie, каждое слово твоего Петра Евстигнеича... Oh, diable [О, черт... (франц.).]... от одного отчества его язык переломишь!.. Тебе он, по твоим чувствам к нему, представляется богом каким-то, изрекающим одни непреложные истины, но другие, может быть, понимают его иначе!
Граф Хвостиков собственно сам и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись ее ветреностью и тем, что она осталась вдовою, - и сделал это не по какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому, что c'est une affaire avantageuse - предприятие не безвыгодное, а выгодными предприятиями граф в последнее время бредил.
- В сущности, твой Петр Евстигнеич кулак и привык только считать гроши! - присовокупил он вполголоса.
- Пожалуйста, папа, не говорите так, - остановила его дочь. - Я люблю этого человека и не позволю никому об нем дурно отзываться.
Говоря это, Елизавета Николаевна вся вспыхнула даже.
- Что ж, это семейный разговор был... - возразил было граф.
- А я и семейного разговора такого не желаю иметь, - подхватила дочь.
Граф замолчал.
Вскоре затем приехала Домна Осиповна. Елизавета Николаевна очень ей обрадовалась.
- Ах, вот кто это! - воскликнула она, увидав входящую подругу, и, вскочив, как козочка, с дивана, бросилась обнимать ее.
Граф Хвостиков тоже сейчас встал и поклонился гостье; при этом случае нельзя не заметить, что поклониться так вежливо и вместе с тем с таким сохранением собственного достоинства, как сделал это граф, вряд ли многие умели в Москве.
- Ты, однако, - начала Елизавета Николаевна, перестав, наконец, целовать Домну Осиповну, - опять в обновке, в бархатном платье!
- Да, я с болезнью моею и поездкою за границу так истрепала мой туалет, что решительно теперь весь возобновляю его!.. - отвечала та не без важности.
- Я не нахожу этого, - отвечала Домна Осиповна, не совсем, видимо, довольная этим замечанием.
- Тяжело, - повторила Мерова, - не правда ли, папа? - отнеслась она к отцу.
Граф Хвостиков лукаво усмехнулся.
- "В мои ль лета свое суждение иметь!"{41} - произнес он уклончиво.
- Как вы ни молоды, граф, но все-таки, я полагаю, свое мнение вы можете иметь! - отнеслась к нему с улыбкою Домна Осиповна. - Скажите, тяжело это платье?
- Pardon, madame, je ne comprends pas ce que cela signifie [Извините, мадам, я не понимаю, что это значит (франц.).]: тяжело! Тяжело только то, что трудно поднять, но вам, я надеюсь, не тяжело носить ваше платье, а приятно.
Граф хотел этим что-то такое сострить.
- Даже очень приятно, оно такое теплое, в нем так уютно, - подтвердила Домна Осиповна.
- Но оно не платье, chere amie, - силилась доказать Мерова, - а драпировка какая-то.
- Хорошо сказано, хорошо!.. О, ты дочь, достойная меня! - подхватил граф (он еще смолоду старался слыть за остряка, и даже теперь в обществе называли его "тупым шилом").
- Поэтому вы, - отнесся он к Домне Осиповне, - прекрасная дорическая колонна, а платье ваше драпри... Vous etes une dame aux draperies!.. [Вы - дама в драпировке! (франц.).]
- Не знаю... Я что-то колонн в драпировках не видала, - произнесла та, несколько уже обидевшись и садясь на кресло.
Граф Хвостиков тоже сел.
- Ну что, пустяки - колонна!.. - подхватила Мерова, также усаживаясь около приятельницы. - Я убеждена, - продолжала она, - что это тебе, по обыкновению, шила твоя Дарья Петровна.
- Конечно, Дарья Петровна, которая никак не хуже шьет твоей madame Минангуа, и разница вся в том, что та вдвое берет за фасон и вдвое материи требует, - возразила Домна Осиповна.
- Как же это возможно! - произнесла почти с плачем в голосе Мерова. Папа, разве правда это? - обратилась она опять к отцу.
- Я не знаю фасонов madame Минангуа; но в окнах у ней я только видал прелестные цветки, - отвечал граф.
- А разве она делает цветы? - спросила Домна Осиповна.
- Нет, он все глупости говорит: засматривался там на хорошеньких мастериц! - перебила с досадой Мерова и снова обратилась к главному предмету, ее занимающему: - Ты спрашиваешь, отчего тяжело, но зачем такие широкие складки? - сказала она, показывая на одну из складок на платье Домны Осиповны.
Та пожала при этом плечами.
- Ты, значит, не видала последних фасонов; есть у тебя какой-нибудь модный журнал? - спросила она.
- Два даже! - воскликнула Мерова и, проворно сходив, принесла оба журнала.
М-me Мерова вспыхнула при этом: она чувствовала себя прямо уличенною.
- Знаю я это! Но пусть на картинках это так и будет; носить же и надевать на себя такое платье я никогда бы не хотела, - произнесла она капризным голосом.
- Погоди, - остановила ее Домна Осиповна, - а этот капот, который на тебе, разве не так же сделан?
- Да что капот! Ей-богу, как ты говоришь? - почти выходила из себя Мерова. - Это глупая какая-то блуза, которую мне шила белошвейка.
- Attendez, mesdames [Подождите, сударыни (франц.).], я вас помирю!.. - сказал, поднимая знаменательно свою руку, граф Хвостиков. - Каждая из вас любит то, что требует ее наружность!.. Madame Олухова брюнетка, к ней идет всякий блеск, всякий яркий цвет, а Лиза - существо эфира: ей надобно небо я легко облегающий газ!..
- Да, если это так, то конечно!.. - согласилась с ним Домна Осиповна, но дочь - нет и продолжала отрицательно качать своею головкою.
В это время послышались звуки сабли.
- Петр Евстигнеич, кажется, - проговорил граф Хвостиков.
Мерова заботливо взглянула на дверь.
Вошел действительно Янсутский, приехавший прямо от Бегушева и бывший очень не в духе. Несмотря на то, что Тюменев и Бегушев дали слово у него отобедать, он инстинктивно чувствовал, что они весьма невысоко его третировали и почти что подсмеивались над ним, тогда как сам Янсутский, вследствие нахапанных всякого рода проделками денег, считал себя чуть не гениальным человеком.
Войдя в комнату, он к первой обратился Домне Осиповне.
- Очень рад, что я вас здесь застал, - сказал он, крепко пожимая ей руку.
- И я отчасти потому приехала, что надеялась встретить вас здесь, сказала она.
Янсутский затем мотнул головой Меровой и ее папа, снял саблю и сел. Елизавета Николаевна пристально посмотрела на него.
- Что вы такой сегодня, - фу, точно кот Васька, сердитый? - спросила она его.
- Нисколько не сердитый, - отвечал ей небрежно Янсутский и снова отнесся к Домне Осиповне: - Бегушев будет у меня обедать.
- Будет? - повторила та с удовольствием.
- Будет! - отвечал Янсутский и обратился уже к графу Хвостикову: - У Бегушева я встретил Тюменева; может, вы знаете его?
- О, боже мой! Это один из лучших моих знакомых! - произнес граф, поднимая при этом немного глаза вверх.
- И он мне сказал, что наше предприятие действительно рассматривалось, но что оно провалилось окончательно.
Граф Хвостиков при этом побледнел.
- Что такое провалилось? - спросил он, как бы не поняв этой фразы.
- Вот видишь, папа, как ты всегда говоришь! - сказала также и дочь графу, погрозя ему укоризненно пальчиком. - Верно все... решено... кончено!
- Но мне писали об этом! - бормотал граф, совсем, как видно, опешенный.
- Не знаю-с, кто вам это писал, - возразил ему с явным презрением Янсутский, - но оно никогда не было, да и не могло быть решено в нашу пользу. Нельзя же в самом деле ожидать, чтобы позволили на воздухе строить дом.
- Где ж на воздухе, - продолжал кротким голосом граф, - разве "Credit mobilier"{44} - не то же самое?
- Вот еще что выдумали: "Credit mobilier"! - воскликнул насмешливо Янсутский. - Предприятие, черт знает когда существовавшее, и где же? В Париже! При содействии императора, - и то лопнувшее - хорош пример! Я просто сгорел от стыда, когда Тюменев стал расписывать Бегушеву это наше дурацкое дело!
Граф на это ничего уж и не возражал.
Дочери, кажется, сделалось жаль его.
- Хотите завтракать?.. - спросила она Янсутского, зная по опыту, что когда он поест, так бывает подобрее.
- Нет, не хочу!.. - отвечал отрывисто Янсутский (надменный вид Тюменева никак не мог выйти из его головы). - А у меня еще гость будет - этот Тюменев, - присовокупил он.
- Ах, это отлично! Мне очень хочется посмотреть на него! - воскликнула Мерова. - Что он такое: генерал-адъютант?..
- То есть, пожалуй, генерал-адъютант, штатский только: он статс-секретарь! - отвечал не без важности Янсутский. - Я, собственно, позвал этого господина, - отнесся он как бы больше к графу, - затем, что он хоть и надутая этакая скотина, но все-таки держаться к этаким людям поближе не мешает.
- О, без сомнения! - подтвердил тот невеселым голосом.
Положение графа было очень нехорошее: если бы изобретенное им предприятие было утверждено, то он все-таки несколько надеялся втянуть Янсутского в новую аферу и таким образом, заинтересовав его в двух больших делах, имел некоторое нравственное право занимать у него деньги, что было необходимо для графа, так как своих доходов он ниоткуда не получал никаких и в настоящее время, например, у него было в кармане всего только три целковых; а ему сегодняшним вечером нужно было приготовить по крайней мере рублей сто для одной своей любовишки: несмотря на свои 60 лет, граф сильно еще занимался всякого рода любовишками. Но где взять эти сто рублей!.. Не у Янсутского же просить взаймы после всех дерзостей, которые он позволил себе сказать: граф все-таки до некоторой степени считал себя джентльменом.
- Этот Тюменев очень много рассказывал интересных вещей, - снова начал Янсутский.
Граф Хвостиков при этом взглянул на него.
- А именно? - спросил он.
- Да разные там разности! - отвечал Янсутский. - О некоторых переменах, предполагаемых в министерстве... о своих беседах с разными высокопоставленными лицами... об их взглядах на Россию! (Но более точным образом определить, что ему рассказывал Тюменев, Янсутский не мог вдруг придумать: как человек практический, он владел весьма слабым воображением.) В такие откровенности пустился, что боже упаси!.. Понравился, видно, я ему очень! - заключил он, вставая и беря свою саблю.
- А мне еще, Петр Евстигнеич, надобно с вами два слова сказать!.. проговорила при этом Домна Осиповна.
- Ваш слуга покорный! - отвечал ей Янсутский.
- Но только по секрету!.. - присовокупила Домна Осиповна.
- И по секрету могу! - подхватил Янсутский.
Они оба пошли.
- Немножко ревную! - отвечала та.
В следующей комнате Домна Осиповна и Янсутский сели.
- Послушайте, - начала она заискивающим голосом, - у меня есть теперь свободные деньги... Я бы желала на них приобресть акции Хмурина - где бы мне их достать?
- На бирже сколько угодно.
- Да, но на бирже они дороже своей цены...
- Еще бы!.. И главное, что с каждым днем поднимаются и будут еще подниматься.
- Вы думаете? - проговорила Домна Осиповна, и глаза ее при этом блеснули каким-то особенным блеском.
- Уверен в том!.. А на какую сумму вам нужно этих акций?
- Я еще этого не определила точно! - отвечала уклончиво Домна Осиповна. - Акции Хмурина, конечно, теперь очень хорошо стоят, но они могут и понизиться, все-таки это риск!.. У Хмурина, говорят, много еще их на руках, и он их дает некоторым знакомым по номинальной цене.
- Кому же он дает?.. Лицам, от которых сам в зависимости. Впрочем, Хмурин будет у меня на обеде... Попробуйте, скажите ему об этом! проговорил Янсутский. - Он нежен с дамами.
- Нежен? - спросила, усмехнувшись, Домна Осиповна.
- Очень даже. Вы сначала, будто шутя, попросите у него, а потом и серьезно скажите.
Янсутский пожал плечами.
- Пока еще не отказывал ни в чем; извольте, я ему скажу!
- Пожалуйста!
У графа Хвостикова в это время тоже шел об деньгах разговор с дочерью.
- Нет, папа, на вот, хоть возьми ключ и посмотри сам! - отвечала та совершенно, как видно, искренно.
Граф некоторое время переминался.
- А этак заложить мне что-нибудь не можешь ли дать?
- Ни за что, папа!.. Ни за что!.. - воскликнула, точно даже испуганная этой просьбой, Мерова. - Петр Евстигнеич и за браслет тогда меня бранил очень, бранил и тебя также.
- Просто подлецом тебя называл, - объяснила откровенно дочь.
Янсутский и Домна Осиповна возвратились и вскоре затем оба уехали, а граф Хвостиков, желая сберечь свои единственные три рубля, как ни скучно ему это было, остался у дочери обедать.