Глава X
Вскоре по возвращении Бегушева в Москву у него в доме, сверх графа Хвостикова, появилась еще новая жилица. В самый первый день, как он приехал и едва только успел немного отдохнуть с дороги, к нему вошел Прокофий и с глупо-глубокомысленным видом проговорил:
- Ваша сестрица Аделаида Ивановна здесь!
- Ты почему знаешь?
- Они с месяц еще тому назад заезжали и приказывали, чтобы когда вы приедете, прислать им сказать.
- Где ж она живет? - спросил Бегушев.
- Да тут... так... в каких-то комнатках, у дьячка.
- У какого дьячка?
- Как этот приход, не помню... недалеко от нас!.. Зеленая этакая церковь... - бестолково объяснил Прокофий.
- Но зачем сестра приехала сюда?
Прокофий придал еще более глубокомысленное выражение своему лицу.
- Надо быть, для свиданья с вами, и там тоже... Мало ли что они говорили, разве их разберешь!
- Поздравляю!.. Слов человеческих начинаешь уж не понимать!.. - сказал Бегушев. - Поди, позови ко мне Минодору, она толковей тебя расскажет.
Прокофий, по обыкновению, обиделся.
- Что ж толковей!.. Разве женщина может быть супротив мужчины, проговорил он недовольным тоном.
- Позови, - повторил свое приказание Бегушев.
Прокофий нехотя пошел.
- Поди, барин тебя зовет, - сказал он жене, и когда та пошла, произнес ей насмешливо вслед: - Докладчицу какую нашел себе, ишь ты!
Минодора объяснила Бегушеву, что Аделаида Ивановна приехала в Москву по делам своим.
- Я недавно у них была, - рассказывала она, - и Аделаида Ивановна сами мне говорили, что они в хозяйстве своем очень расстроились: запашку, какая у них была, - мужики не слушаются, не запахивают; дом тоже очень ветх... боятся, чтобы пол или потолок не провалился.
- Отчего она в мою усадьбу не переедет... там все новое.
- Ох, уж мне эти долги ей! - произнес с досадой Бегушев и застучал ногой.
- И, здесь живя, очень нуждаются, - заключила Минодора.
Бегушев продолжал стучать ногою.
- Так как ты знаешь, где сестра живет, то после обеда вели заложить карету и поезжай за ней.
- Слушаю-с! - сказала Минодора и ушла.
Аделаида Ивановна - родная сестра Бегушева - была лет на десять старше его. Он ее очень любил, но в то же время она выводила его иногда совершенно из терпения: из очень значительного родительского наследства Бегушев отделил Аделаиде Ивановне втрое более, чем ей следовало, и впоследствии благодарил бога, что не отдал ей половины, как он думал вначале, - Аделаиде Ивановне нисколько бы это не послужило в пользу! По всему существу своему Аделаида Ивановна была кротчайшее и добрейшее существо в мире: хорошо для своего времени образованная, чувствительная, сентиментальная, превосходная музыкантша - и не по ученью, а по природному дарованию, - она очень также любила поля, луга, цветы, ручейки и всех почти животных. Замуж Аделаида Ивановна не пошла, хоть и были у ней женихи, не потому, чтобы она ненавидела мужчин, - о, нет! - она многих из чих уважала, с большим удовольствием и не без некоторого кокетства беседовала с ними, но в то же время как-то побаивалась, а еще более того стыдилась их. Главною же страстью Аделаиды Ивановны было ее стремление к знакомству и даже к дружбе хоть и с захудалыми, но все-таки аристократическими семействами. Это более всего бесило Бегушева. "Какой ты интерес видишь в этой затхлой среде?" - восклицал он, когда она начинала бесконечно длинное повествование о ком-нибудь из своих друзей.
При таком восклицании брата Аделаида Ивановна вспыхивала, конфузилась очень... "Il etait hors de lui dans се moment" [Он был вне себя в этот момент (франц.).], - говорила она потом по секрету некоторым своим подругам. Собственно для этих знакомых Аделаида Ивановна жила по зимам в Москве, сама их посещала, они ее посещали, уверяли в уважении и любви и вместе с тем занимали у ней деньги. Аделаида Ивановна с наслаждением отсыпала им все, сколько у нее было, и в прежнее время некоторые из этих знакомых возвращали ей вполне всю сумму, а другие аккуратно платили проценты, причем Аделаида Ивановна отнекивалась, зажимала себе уши, и ее почти силою надо было заставить взять деньги. Но с отменою крепостного права, этого единственного источника благосостояния для многих дворян, она не стала получать от своих высокоблагородных знакомых ни капиталов, ни процентов, а между тем в этих розданных ею деньгах заключалось почти все ее состояние, так что Аделаида Ивановна вынужденною нашлась на безукоризненно правильном французском языке и в самых мягких выражениях напомнить своим должникам об уплате ей хотя частички; но ни от кого из них она и ответа даже не получила. Брату Аделаида Ивановна долго не объясняла своего положения, наконец, решилась и написала ему все откровенно. Бегушев, заранее это предчувствовавший, выслал ей денег, присовокупив к тому, что если и впредь она будет нуждаться, так не стеснялась бы и относилась к нему; но Аделаида Ивановна редко его обременяла и перебивалась кое-как!.. Из слов Минодоры Бегушев понял, что у сестры очень тонко, и ему пришло в голову взять к себе Аделаиду Ивановну и поселить ее в своем московском доме до конца дней. Графа Хвостикова он тоже решился держать до конца дней.
Часов в восемь Минодора привезла в карете Аделаиду Ивановку, которая после езды на тряских извозчичьих пролетках с удовольствием проехалась в покойном экипаже. Минодора, выскочив первая, почтительно высадила ее из кареты Аделаида Ивановна хоть и совершенно уже была старушка, но еще довольно свежая, благообразная, несколько похожая на брата, - росту небольшого, кругленькая, с белыми пухленькими ручками, которые все унизаны были на пальцах кольцами, носимыми по разным дорогим для нее воспоминаниям: одно кольцо было покойной матери, другое тетки, третье подруги, четвертое с раки Митрофания. Одета Аделаида Ивановна была несколько по-старинному, но чопорно и со вкусом. Минодора хотела было вести ее под руку на лестницу.
- Нет, нет, голубушка, не трудись! - сказала кротким голосом Аделаида Ивановна.
То, что она становится стара и слаба, Аделаида Ивановна тщательно скрывала от всех, не желая никому быть в тягость.
Встреченная Бегушевым в гостиной, она бросилась ему на шею и начала целовать его.
- Брат и друг, как я счастлива, что вижу тебя! - повторяла она неоднократно.
Бегушев поспешил ее усадить в покойное кресло.
- Ну что, здоров ли ты? - говорила старушка, ласково-ласково смотря на него.
- Здоров! - отвечал Бегушев.
- Но похудел, и, знаешь, значительно похудел, но это хорошо, поверь мне!.. Полнота не здоровье!.. Я это чувствую по себе!.. Но ты еще молодец смотри, какой молодец!.. Чудо что такое!
Брата своего Аделаида Ивановна находила полнейшим совершенством по уму, по благородству чувств и по наружности... О, наружность его была неотразима!.. По этому поводу она многое видела и слышала.
- Отчего ты не остановилась у меня в доме, а где-то у дьячка? - спросил ее Бегушев.
Аделаида Ивановна при этом слегка покраснела.
- Как же у тебя?.. Тебя не было!.. Ты человек холостой!.. Приехал бы, и я могла стеснить тебя.
- Никогда ты не можешь меня стеснить ни в чем! Завтра же извольте переезжать ко мне. Я тебе отведу твою прежнюю половину.
что мы не можем жить ни я без нее, ни она без меня, - объяснила она, наконец.
- Переезжай, конечно, и с Маремьяшей! - разрешил ей Бегушев, всегда, впрочем, терпеть не могший эту Маремьяшу и хорошо знавший, что это за птица.
- Вот за это merci, grand merci! [спасибо, большое спасибо! (франц.).] - произнесла старушка. - Но это еще не все, - продолжала она и при этом уж засмеялась добродушнейшим смехом, со мной также и мои болонки... их целый десяток... прехорошенькие всё!.. Я боюсь, что они тебя будут беспокоить!
- Чем они могут меня беспокоить, - вели только их держать на твоей половине!
- Конечно, на моей, - подхватила Аделаида Ивановна, - куда ж их, дурочек, сюда пускать, хоть я уверена, что когда ты их увидишь, особенно Партушку, ты полюбишь ее... она всеобщая любимица... я ее потому Парту и прозвала... comprenes vous? [вы понимаете? (франц.).] Всюду и везде...
Бегушеву отчасти становилось уж и скучно слушать сестру, но та, ободренная его ласковым приемом, разболталась до бесконечности.
- А Натали-то, Натали! - говорила она, грустно покачивая головой. - Кто бы мог подумать: какая цветущая, здоровая... у меня до сих пор сохранился ее портрет. - Аделаида Ивановна некогда принимала самое живое и искреннее участие в первой любви брата. - Если ты так добр, - продолжала она далее, что приглашаешь меня жить у тебя, то я буду с тобой совершенно откровенна: я приехала сюда, чтобы попугать некоторых господ и госпож! - Лицо старушки приняло при этом несколько лукавое выражение. - И теперь вот именно, в сию минуту, мне пришла мысль... Не знаю, одобришь ли ты ее!.. - рассуждала она. - Я думаю пригласить их сюда, к тебе в дом, и в присутствии твоем спрошу их, что когда же они мне заплатят?.. Что они тогда ответят, любопытно будет!..
Лицо Аделаиды Ивановны при этом дышало окончательным лукавством; она сама в себе, в совести своей, считала себя очень лукавою, в чем и каялась даже священнику, который каждый раз ее успокоивал, говоря: "Какие-с вы лукавые, не подобает вам думать того!"
- Ответят то же, что и не в моем присутствии, то есть обманут тебя! возразил ей Бегушев.
- О, нет, это не такие люди!.. В них point d'honnetir [ чувство чести (франц.).] очень силен; кроме того, тебя побоятся... Они очень тебя уважают и всё рассказывали мне, что часто встречали тебя за границей и что на водах, где они видели тебя, ты будто бы постоянно гулял с какой-то прехорошенькой дамой!
И старушка засмеялась стыдливым смехом.
На этих словах Аделаиды Ивановны вдруг точно из-под земли вырос граф Хвостиков, который с самого еще утра, как только успел умыться и переодеться с дороги, отправился гулять по Москве.
В этом отношении граф Хвостиков представлял собою весьма любопытное психическое явление: где бы он ни поселялся или, точнее сказать, где бы ни поставлена была для него кровать - в собственной ли квартире, в гостинице ли, или в каком постороннем приютившем его доме, - он немедля начинал в этом месте чувствовать скуку непреодолимую и нестерпимое желание уйти куда-нибудь в гости!
В настоящем случае Хвостиков прямо продрал на Кузнецкий мост, где купил себе дюжину фуляровых платков с напечатанными на них нимфами, поглазел в окна магазинов живописи, зашел потом в кондитерскую к Трамбле, выпил там чашку шоколада, пробежал наскоро две - три газеты и начал ломать голову, куда бы ему пробраться с визитом. Зайти к кому-нибудь из мужчин он несколько стеснялся, заранее предчувствуя, что те, вероятно, слышавшие о его все-таки прикосновенности к делу Хмурина, будут сухи с ним. Гораздо приятнее было бы к даме какой-нибудь! "К Домне Осиповне, - чего же лучше!" - пришла ему вдруг счастливая мысль, и он, не откладывая времени, вышел из кондитерской, взял извозчика и покатил в Таганку; но там ему сказали, что Домна Осиповна переехала на Никитскую в свой большой дом. Графу Хвостикову было немножко это досадно, но он решился поставить на своем и на том же извозчике отправился на Никитскую. Его приняли. Проходя новое помещение Домны Осиповны, Хвостиков увидел, что оно было гораздо больше и с лучшим вкусом убрано, чем прежде. Квартиру эту для Олуховых планировал, отделывал и даже меблировал, по своему усмотрению, Янсутский. Домна Осиповна сидела в гостиной разодетая и подкрашенная. Графу Хвостикову Домна Осиповна почему-то очень обрадовалась.
- Здравствуйте, граф, садитесь и рассказывайте! - говорила она голосом, исполненным любопытства, и показывая ему на кресло возле себя.
Граф сел и в первые минуты не знал, как себя держать: веселым или печальным.
- Послушайте, - начала Домна Осиповна, - мне Янсутский писал, - не знаю даже, верить ли тому, - что будто бы Лиза скрылась от Тюменева?
Граф понял, что ему приличнее быть печальным.
- Да-с! - ответил он и вздохнул.
- И полюбила другого?
- Другого!
- Кого?
- Сумасшедшая! - произнесла с оттенком негодования Домна Осиповна.
- Хуже, чем сумасшедшая! Она крест мой! - сказал на это граф. - Я столько последнее время перестрадал...
- В одном отношении она, по-моему, права, - перебила его Домна Осиповна, - что любить молодого человека приятнее, чем такого противного старикашку, как Тюменев; но что же делать?.. В ее положении надобно было подумать и о будущем!
- О будущем Лиза никогда не думала, - подхватил граф, сам-то пуще всего думавший когда-нибудь о будущем. - Но ваше как здоровье? - спросил он Домну Осиповну.
- Так себе, ничего!.. Дрязги у меня опять разные начались.
- С кем?
- Семейные! - Более этого Домна Осиповна ничего не объяснила и сама спросила графа: - Зачем вы в Москву приехали и где живете?
Граф грустно улыбнулся.
- Где ж мне жить, кроме Москвы, а обитаю я у Бегушева, вместе с ним и приехал из Петербурга.
- У Бегушева?.. - повторила Домна Осиповна не без любопытства.
- У него!.. Его благодеяниями существую... Это такой благородный и добрейший человек!
На это замечание графа Домна Осиповна сделала небольшую гримасу.
- Что он человек благородный, - это может быть, но чтобы добрейший был, не думаю!
- И добрый!.. Его надобно хорошо узнать!
- Я его знала хорошо, но доброты в нем не замечала, - возразила с усмешкою Домна Осиповна и потом, как бы совершенно случайно, присовокупила: - Мне, не помню, кто-то рассказывал, что последнее время он поседел и постарел!
- То и другое есть!.. Страшно хандрит... невероятно.
Домне Осиповне хотелось спросить, о чем именно хандрит Бегушев, однако она удержалась; но когда граф Хвостиков стал было раскланиваться с ней, Домна Осиповна оставила его у себя обедать и в продолжение нескольких часов, которые тот еще оставался у ней, она несколько раз принималась расспрашивать его о разных пустяках, касающихся Бегушева. Граф из этого ясно понял, что она еще интересуется прежним своим другом, и не преминул начать разглагольствовать на эту тему.
- Бегушев - удивительный человек!.. Натура особенная!.. Не нам, дюжинным людям, чета.
- В чем же это особенность его видна? - спросила Домна Осиповна.
- Во всем-с! Я, в Петербурге живя, каждый день почти виделся с ним и, замечая, что он страдает и мучится, стал, наконец, усовещевать его: "Как тебе, говорю, не грех роптать на бога: ты у всех в почете... ты богат, и если с тобой бывали неприятные случаи в жизни, то они постигают всех и каждого!" - "И каждый, - говорит он, - принимает эти случаи различно: на одних они нисколько не действуют, а у других почеркивают сразу всю их жизнь!" Согласитесь вы, сказать такую мысль может только человек с байроновски глубокой душой.
Домна Осиповна слушала это, задумчиво глядя на красивые ногти своей руки.
Домна Осиповна на мгновение взяла себя за лоб.
- Очень жаль, если это так! Но только этого прошедшего не воротишь! проговорила она.
- Почему? - спросил ее граф.
- Так, не воротишь! - повторила Домна Осиповна и не стала больше ни слова говорить о Бегушеве; но Хвостиков все-таки вынес из этого разговора твердое убеждение, что можно воротить это прошедшее и что он был бы очень рад способствовать тому!
Возвратясь домой и увидев сидящую с Бегушевым старушку, граф несколько удивился.
- Это сестра моя Адель! - пояснил ему Бегушев.
Граф Хвостиков при этом почему-то сконфузился, но потом сейчас же и поправился.
- Еще одна минута, и я бы догадался, с кем имею честь встретиться, так вы мало изменились!.. - говорил он, беря и целуя руку Аделаиды Ивановны. Извините, я по-старинному...
Старушка сначала тоже не узнала его.
- Граф Хвостиков! - объяснил и ей Бегушев.
- А, граф Хвостиков!.. - произнесла своим добрым голосом Аделаида Ивановна, не без труда припоминая, что в одну из давнишних зим, когда она жила в Москве, граф довольно часто у ней бывал и даже занял у ней двести рублей, о которых она, по незначительности суммы, никогда бы, разумеется, не решилась ему сказать; но граф, тоже не забывший этого обстоятельства, все-таки счел за лучшее подольститься к старушке.
- Ну, что ваша музыка? - спросил он.
- Музыка? - переспросила не без удовольствия Аделаида Ивановна. - Играю еще... Фортепьян только у меня хороших нет!
- Здесь Вирт превосходный! - говорил Хвостиков, показывая рукой на стоявший в гостиной рояль. - Надеюсь, что вы подарите нам несколько ваших волшебных звуков!
- Да, поиграю как-нибудь, - отвечала Аделаида Ивановна, очень довольная любезничаньем графа.
В это время вошла Минодора и доложила ей:
- Ваша Маремьяша прислала сына дьячка сказать вам, что пора домой; затемнеет очень, и вы будете бояться ехать!
- Да, да, пора!.. - заторопилась старушка.
- Но карета готова ли? - спросил Бегушев.
- Подана-с... у крыльца, - отвечала Минодора.
Аделаида Ивановна расцеловалась с братом и при этом говорила:
"Хороша, нечего сказать!" - думал про себя Бегушев, а вслух проговорил Минодоре:
- Адель завтра же переезжает ко мне!.. Скажи ты это Маремьяше этой!
- Скажу-с! - отвечала та.
Старушка пошла. Граф Хвостиков провожал ее. Она было хотела не позволить ему этого, но он следовал за ней и посадил ее под руку в карету.
- Я сегодня, между прочим, был и даже обедал у Домны Осиповны, которая переехала близехонько сюда, на Никитскую, в свой новый дом.
- Для чего вы так поспешили? Я не знал, что вы такие с ней друзья! заметил Бегушев, немного вспыхнувший от слов графа.
- Мы давно с ней дружны, - отвечал тот, - и я убедился... Впрочем, я не знаю, позволишь ли ты мне быть с тобою совершенно откровенным...
- Будь! - разрешил ему Бегушев.
- Я убедился, - продолжал граф, - что она тебя до сих пор любит!
Бегушев окончательно вспыхнул.
- А при этом других двух любит и сверх того супруга обожает! проговорил он с ядовитостью.
- Кого ж она любит?.. Неправда! - воскликнул граф.
- Я только говорил, что за Домной Осиповной ухаживают; может быть, даже не двое, а и больше... она так еще интересна! - вывернулся граф. - Но что я наблюл и заметил в последнее свиданье, то меня решительно убеждает, что любит собственно она тебя.
- Из чего ты это наблюл и заметил? - спросил его как бы с неудовольствием Бегушев.
- Слов ее я тебе не могу передать!.. Их, если ты хочешь, и не было; но эти улыбки, полугрустный трепет в голосе, явное волнение, когда она о тебе что-нибудь расспрашивала...
- Но что ж она расспрашивала обо мне? - допытывался Бегушев: ему в одно и то же время досаден и приятен был этот разговор.
- Фантазер! - воскликнул Бегушев и, встав со своего стула, так как ужин в это время уже кончился, пошел было.
- Чем?.. - спросил Бегушев, обертываясь к нему лицом.
- Тем, что помирю вас.
Граф Хвостиков, оставшись один, допил все красное вино и решился непременно привести в исполнение то, что задумал.