IV
Прошла вся зима, и наступил великий пост. Елена почти успела выучиться у князя по-английски: на всякого рода ученье она была преспособная. Они прочли вместе Дарвина, Ренана[14], Бюхнера[15], Молешота[16]; но история любви ихней подвигалась весьма медленно. Дело в том, что, как князь ни старался представить из себя материалиста, но, в сущности, он был больше идеалист, и хоть по своим убеждениям твердо был уверен, что одних только нравственных отношений между двумя любящимися полами не может и не должно существовать, и хоть вместе с тем знал даже, что и Елена точно так же это понимает, но сказать ей о том прямо у него никак не хватало духу, и ему казалось, что он все-таки оскорбит и унизит ее этим. Случайной же минуты увлечения никак не могло выпасть на долю моих влюбленных, так как они видались постоянно в присутствии Елизаветы Петровны, которая в последнее время очень за ними стала присматривать. Сия опытная в жизни дама видела, что ни дочь нисколько не помышляет обеспечить себя насчет князя, ни тот нимало не заботится о том, а потому она, как мать, решилась, по крайней мере насколько было в ее возможности, не допускать их войти в близкие между собою отношения; и для этого она, как только приходил к ним князь, усаживалась вместе с молодыми людьми в гостиной и затем ни на минуту не покидала своего поста. Напрасно те при ней читали и разговаривали о совершенно неинтересных для нее предметах, - она с спокойным и неподвижным лицом сидела и вязала. Выведенная всем этим из терпения, Елена даже раз сказала князю: "Пойдемте в мою комнату, там будет нам уединеннее!" - "И я с вами пойду!" - проговорила при этом сейчас же госпожа Жиглинская самым кротким голосом. - "Но вам скучно будет с нами?" - возразила было ей дочь. - "Нет, ничего!" - отвечала старуха с прежнею кротостью. Все это довело в князе страсть к Елене почти до безумия, так что он похудел, сделался какой-то мрачный, раздражительный.
В одно из воскресений князь обедал у кузины своей Анны Юрьевны. Анна Юрьевна была единственная особа из всей московской родни князя, с которою он не был до неприличия холоден, а, напротив того, видался довольно часто и был даже дружен. Таким предпочтением от кузена Анна Юрьевна пользовалась за свой свободный нрав. Владетельница огромного состояния, она лет еще в семнадцать вышла замуж, но, и двух лет не проживши с мужем, разошлась с ним и без всякой церемонии почти всем рассказывала, что "une canaille de ce genre n'ose pas se marier!" [такой негодяй не должен жениться! (франц.).]. Всю почти молодость Анна Юрьевна провела за границей. Скандальная хроника рассказывала про нее множество приключений, и даже в настоящее время шла довольно положительная молва о том, что она ездила на рандеву к одному юному музыкальному таланту, но уже сильному пьянице города Москвы. Анна Юрьевна и сама, впрочем, в этом случае не скрытничала и очень откровенно объясняла, что ей многое на том свете должно проститься, потому что она много любила. По наружности своей она была плотная, но еще подбористая блондинка, с сухими и несколько строгими чертами лица и сильно рыжеватыми волосами. Лета ее в настоящее время определить было нельзя, хотя она далеко не выглядела пожилою женщиною. Умная, богатая, бойкая, Анна Юрьевна сразу же заняла одно из самых видных мест в обществе и, куда бы потом ни стала появляться, всюду сейчас же была окружаема, если не толпой обожателей, то, по крайней мере, толпою самых интимных ее друзей, с которыми она говорила и любила говорить самого вольного свойства вещи. С женщинами своего круга Анна Юрьевна почти не разговаривала и вряд ли не считала их всех сравнительно с собой дурочками. Князь Григоров, никогда и ни с какой женщиной не шутивший, с Анной Юрьевной любил, однако, болтать и на ее вольности отвечал обыкновенно такого рода вольностями, что даже Анна Юрьевна восклицала ему: "Нет, будет! Довольно! Это уж слишком!" Обедать у Анны Юрьевны князь тоже любил, потому что в целой Москве, я думаю, нельзя было найти такого пикантного и приятного на мужской вкус обеда, как у ней. В каждое блюдо у Анны Юрьевны не то что было положено, но навалено перцу... Настоящий обед ублаготворил тоже князя полнейшим образом: прежде всего был подан суп из бычьих хвостов, пропитанный кайенной[17], потом протертое свиное мясо, облитое разного рода соями, и, наконец, трюфели а la serviette, и все это предоставлено было запивать благороднейшим, но вместе с тем и крепчайшим бургонским. Князь обедал один у Анны Юрьевны. После обеда, по обыкновению, перешли в будуар Анны Юрьевны, который во всем своем убранстве представлял какой-то нежащий и вместе с тем волнующий характер: на картинах все были очень красивые и полуобнаженные женщины, статуи тоже все Венеры и Дианы, мягкие ковры, мягкая мебель, тепловатый полусвет камина... Сама Анна Юрьевна полулегла на длинное кресло, а князь Григоров, все еще остававшийся угрюмым и мрачным, уселся на диван. Он очень ясно чувствовал в голове шум от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по всей крови огонь от кайенны и сой, и все его внимание в настоящую минуту приковалось к висевшей прямо против него, очень хорошей работы, масляной картине, изображающей "Ревекку"[18], которая, как водится, нарисована была брюнеткой и с совершенно обнаженным станом до самой талии. Что касается до Анны Юрьевны, которая за обедом тоже выпила стакана два - три бургонского, то она имела заметно затуманившиеся глаза и была, как сама про себя выражалась, в сильно вральном настроении.
- Gregoire! - воскликнула вдруг она, соскучившись молчанием кузена. Девица, которую я определила по твоему ходатайству, n'est elle pas la bien-aimee de ton coeur?[не предмет ли она твоей любви? (франц.).].
- Это с чего вам пришло в голову? - спросил, сколько возможно насмешливым и даже суровым голосом, князь. Но если бы в комнате было несколько посветлее, то Анна Юрьевна очень хорошо могла бы заметить, как он при этом покраснел.
- А мне казалось, - воскликнула она, - что тут есть маленькая любовь... Ты знаешь, что из учительниц я делаю ее начальницей?
- Будто? - спросил князь как бы совершенно равнодушным голосом.
- Решительно! Elle me plait infiniment!.. [Она мне очень нравится!.. (франц.).] Она такая усердная, такая привлекательная для детей и, главное, такая элегантная.
Анна Юрьевна хоть и бойко, но не совсем правильно изъяснялась по-русски: более природным языком ее был язык французский.
- Я совершенно полагала, что это одна из твоих боковых альянс, продолжала она.
- Одна из боковых альянс?.. - повторил насмешливо князь. - А вы полагаете, что у меня их много?
- Уверена в том! - подхватила Анна Юрьевна и захохотала. - Il me semble, que la princesse ne peut pas...[Мне кажется, что княгиня не может... (франц.).], как это сказать по-русски, владеть всем мужчиной.
Князь нахмурился еще более. Такой разговор о жене ему, видимо, показался не совсем приятен и приличен.
- Je crois qu'elle est tres apathique [Я думаю, что она слишком апатична (франц.).], - продолжала Анна Юрьевна.
- Et pourquoi le croyez vous? [Почему же вы это думаете? (франц.).] - спросил князь, уже рассмеявшись.
- Parce qu'elle est blonde! [Потому что она блондинка! (франц.).] - отвечала Анна Юрьевна.
- Oh!.. moi, je suis rousse!..[О, я рыжая!.. (франц.).] У нас кровь так подвижна, что не имела времени окраситься, а так красная и выступила в волосах: мы все - кровь.
Князь покачал на это только головою.
- Новая теория!.. Никогда не слыхал такой.
- Ну так услышь! Знай это. A propos, encore un mot [Кстати, еще одно слово (франц.).]: вчера приезжал ко мне этот Елпидифор Мартыныч!.. - И Анна Юрьевна, несмотря на свой гибкий язык, едва выговаривала эти два дубоватые слова. - Он очень плачет, что ты прогнал его, не приглашаешь и даже не принимаешь: за что это?
- За то, что он дурак и подлец великий! - отвечал князь.
- Но чем? - спросила Анна Юрьевна, уже воскликнув и настойчиво.
- Всем, начиная с своей подлой рожи до своих подлых мыслей! - сказал князь.
- Fi donc, mon cher! [Полноте, мой дорогой! (франц.).] У всех русских, я думаю, особенно которые из бедных вышли, такие же рожи и мысли.
Анна Юрьевна не совсем, как мы видим, уважала свою страну и свой народ.
- Подите вы: у всех русских! - перебил ее князь.
- Елпидифор, по крайней мере, тем хорош, - продолжала Анна Юрьевна, что он раб и собачка самая верная и не предаст вас никогда.
- Ну, я до рабов не охотник, и, по-моему, чем кто, как раб, лучше, тем, как человек, хуже. Adieu! - произнес князь и встал.
- Ты уж едешь? - спросила Анна Юрьевна с неудовольствием.
- Еду, нужно! - отвечал князь и при этом, как бы не утерпев, еще раз взглянул на "Ревекку".
- Головой парирую, что ты едешь не домой! - сказала Анна Юрьевна, пожимая ему руку.
- Не домой, - ответил князь.
- Но куда же?
- Куда нужно!
- Если мужчина не говорит, куда едет, то он непременно едет к женщине.
Князь не без досады усмехнулся.
- Нет! - отвечала Анна Юрьевна с презрительной гримасой. - Надоело все это, так все prosaique [обыденно (франц.).], ничего нет оригинального.
- Но чего же бы вы желали оригинального?
- Любви какого-нибудь философа, медвежонка не ручного, как ты, например!
- Я? - произнес князь и захохотал даже при этом.
- Ты, да! - подтвердила Анна Юрьевна.
- В первый раз слышу! - проговорил князь и явно поспешил уйти поскорей от кузины.
- И в последний: женщины двух раз подобных вещей не говорят! - крикнула она ему вслед.
Князь на это ничего не ответил и, сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он вышел из экипажа и пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту мысли заметно были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже весь в лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна, князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
- Дайте мне револьвер, пожалуйста! - сказал он каким-то странным голосом, обращаясь к красивому а изящному из себя приказчику.
- Большой прикажете? - спросил его тот.
- Чтобы человека мог убить! - ответил князь, не совсем искренно улыбаясь.
- О, это всякий убьет! - подхватил с гордостью приказчик. - Voici, monsieur, - прибавил он, показывая шестизарядный револьвер.
- Кажется, хорош? - произнес князь.
- Превосходный! - воскликнул приказчик и, как бы в доказательство того, прицелился револьвером в другого приказчика, который при этом усмехнулся и отодвинулся немного.
- Вам, вероятно, револьвер нужен для дороги, monsieur? - присовокупил первый приказчик.
- Да-а! - протянул князь. - Я еду в деревню, а теперь там без револьвера нельзя.
- О, да, monsieur, многие помещики берут с собой револьверы. Зарядов прикажете?
- Непременно-с! - отвечал князь.
Приказчик, уложив револьвер и заряды в один общий ящик, подал его князю. Тот, расплатившись, вышел из магазина и велел себя везти в гостиницу Роше-де-Канкаль.
- Номер мне особенный! - сказал он, входя туда.
- В какую хочешь! - отвечал князь.
Лакей ввел его в богатейший номер с огромными зеркалами в золотых рамах, с шелковой драпировкой, с камином и с роскошнейшей постелью.
- Чернильницу мне и все, что нужно для письма! - сказал князь.
- Сию секунду-с! - отвечал лакей и, сбегав, принес что ему было приказано.
- Ты мне больше не нужен, - сказал ему почти сердито князь.
Лакей поспешно стушевался.
Князь - выражение лица у него в эти минуты было какое-то ожесточенное сейчас же сел и принялся писать:
"Несравненная Елена! Я желаю до сумасшествия видеть вас, но ехать к вам бесполезно; это все равно, что не видеть вас. Доверьтесь мне и приезжайте с сим посланным; если вы не приедете, я не знаю, на что я решусь!"
Запечатав эту записку облаткой, князь позвонил. Вбежал тот же лакей.
- Кучера мне моего позови! - проговорил князь.
Лакей вышел, и через минуту вошел кучер, красивый мужик в длиннополом лисьем суконном кафтане и в серебряном широком кушаке. Водкой и холодом так и пахнуло от него на всю комнату.
- Ты поезжай к Жиглинским, - слышишь?.. - заговорил князь. - Отыщи там барышню непременно, - слышишь?.. Отдай ей в руки вот это письмо, только ей самой, - понимаешь?.. И привези ее сюда.
- Понимаю-с! - протянул кучер.
Он, кажется, в самом деле понял, в чем тут штука.
- Если ее дома нет, то отыщи ее там, куда она уехала, хоть бы на дне морском то было, - понимаешь?.. - продолжал князь тем же отрывистым и почти угрожающим голосом.
- Отыщу-с, только бы сказали где, - отвечал кучер, потупляя несколько глаза перед князем.
- Ступай!
Кучер вышел и, проходя коридором, видимо, соображал, как ему все это хорошенько сделать для барина.
Оставшись один, князь принялся ходить по номеру. Шаги его были беспорядочны: он шел то в один угол, то в другой. Не прошло еще и десяти минут после того, как кучер уехал, а князь уже начал прислушиваться к малейшему шуму в коридоре, и потом, как бы потеряв всякую надежду, подошел к револьверу, вынул его, осмотрел и зарядил. Глаза у него в эти минуты были почти помешаны, руки дрожали... Но вот послышался, наконец, щелчок замка в двери номера; князь поспешно спрятал револьвер в ящик и вышел на средину комнаты; затем явно уже слышен стал шум платья женского; князь дрожал всем телом. Вошла Елена, несколько сконфуженная и робеющая.
- Здравствуй!.. Что это тебе так вздумалось прислать за мною?.. говорила она.
Елена сняла шляпку и подошла к зеркалу поправить свои волосы. Некоторое смущение и конфузливость были заметны во всей ее фигуре, во всех ее движениях.
- Ну, садись! - сказал ей князь, тоже как-то неловко и несмело беря ее за руку и сажая на стул.
Елена повиновалась ему.
- А что мать твоя? - спросил он.
- Она, как нарочно, в гости сегодня уехала, - отвечала с улыбкою Елена.
- А если бы не уехала, так, пожалуй бы, и не пустила тебя?
Лицо Елены мгновенно нахмурилось и приняло какой-то решительный вид.
- Вот еще! Послушалась бы я!.. Взяла да ушла, - сказала она.
- А скажи, отчего это она, - продолжал князь, - двух слов не дает нам сказать наедине?
Елена затруднилась несколько отвечать на этот вопрос. Она отчасти догадывалась о причине, почему мать так надзирает за ней, но ей самой себе даже было стыдно признаться в том.
- Может быть, ей почему-нибудь не нравятся наши отношения, - отвечала она.
- А ты знаешь, - подхватил князь, все ближе и ближе пододвигаясь к Елене, - что если бы ты сегодня не приехала сюда, так я убил бы себя.
- Что за глупости! - воскликнула Елена.
- Нет, не глупости; я и револьвер приготовил! - прибавил он, показывая на ящик с пистолетом.
- Фарс! - проговорила Елена уже с досадой. - Не говори, пожалуйста, при мне пустых слов: я ужасно не люблю этого слушать.
- Это не пустые слова, Елена, - возражал, в свою очередь, князь каким-то прерывистым голосом. - Я без тебя жить не могу! Мне дышать будет нечем без твоей любви! Для меня воздуху без этого не будет существовать, понимаешь ты?
Елена сомнительно, но не без удовольствия покачала своей хорошенькой головкой.
- Наконец, я прямо тебе говорю, - продолжал князь, - я не в состоянии более любить тебя в таких далеких отношениях... Я хочу, чтобы ты вся моя была, вся!..
Елена при этом немного отвернулась от него.
- Да разве это не все равно? - сказала она.
- Ну, люби меня, пожалуй, как хочешь!.. - проговорила, наконец, Елена, но лица своего по-прежнему не обращала к нему.
- Я сегодня, - говорил, как бы совсем обезумев от радости, князь, видел картину "Ревекка", которая, как две капли, такая же красавица, как ты, только вот она так нарисована, - прибавил он и дрожащей, но сильной рукой разорвал передние застежки у платья Елены и спустил его вместе с сорочкою с плеча.
- Что ты, сумасшедший? - было первым движением Елены воскликнуть.
Князь же почти в каком-то благоговении упал перед ней на колени.
- О, как ты дивно хороша! - говорил он, простирая к ней руки.
Елена пылала вся в лице, но все-таки старалась сохранить спокойный вид: по принципам своим она находила очень естественным, что мужчина любуется телом любимой женщины.
- А что, если ты... - заговорила она, кидая на князя взгляд, - не будешь меня любить так, как я хочу, чтоб меня любили?
- Буду, как только ты желаешь, но ты меня разлюбишь сама!
- За что же я тебя разлюблю?.. Разве ты знаешь причину тому?
раскрыл перед Еленой ящик с оружием.
- Изволь! - отвечала та, смеясь.
- Напиши это чернилами на крышке.
- Зачем же писать? - спросила Елена.
- Непременно напиши, я хочу этого.
- Напиши, что "позволяю князю Григорову, когда я разлюблю его, застрелиться, такая-то".
Елена написала.
- Ну, теперь я доволен! - проговорил князь и стал снова перед Еленой на колени.
Примечания:
"Сила и материя".
16. Молешот, Якоб (1822-1893). - Молешотт - голландский физиолог, представитель вульгарного материализма.
17. Кайенна - здесь название кайеннского перца, ввозимого из города Кайенны во Французской Гвиане.
18. Ревекка - героиня библейских легенд, жена патриарха Исаака, мать Исава и Иакова.