II
Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась, что муж из ревности к ней вышел до такой степени из себя в парке и затеял всю эту сцену с Архангеловым; она только не знала хорошенько, что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в то же время ясно видела, что они там за что-то поссорились между собой. Требование же князя, чтобы княгиня ехала с ним в экипаже, обрадовало ее до души; она ожидала, что он тут же с ней помирится, и у них начнется прежняя счастливая жизнь. Княгиня, в противоположность Елене, любила все больше представлять себе в розовом, приятном цвете, но князь всю дорогу промолчал, и когда она при прощании сказала ему, что он должен извиняться перед ней в совершенно другом, то он не обратил на эти ее слова никакого внимания, а потом она дня три и совсем не видала князя. Надежды ее, значит, в этом отношении рушились совершенно, и ей вообразилось, что он, может быть, считает ее уже недостойною, чтобы помириться с нею, по случаю ее кокетства с бароном. Княгиня готова была плакать от досады, что держала себя подобным образом с этим господином, и решилась оправдаться перед мужем. Для этого она написала и послала князю такого рода письмо:
"Я, мой дорогой Грегуар, без вины виновата перед вами, но, клянусь богом, эту вину заставила меня сделать любовь же моя к вам, которая нисколько не уменьшилась в душе моей с того дня, как я отдала вам мое сердце и руку. Вам, вероятно, не нравилось то, что я была слишком любезна с вашим приятелем бароном, но заверяю вас, что барон никогда мне и нисколько не нравился, а, напротив, теперь даже стал противен, и я очень рада буду, когда он уедет. Кокетничая с ним, я думала этим возвратить вашу любовь ко мне, которая была, есть и будет всегда для меня дороже всего, и если вы дадите мне ее снова, я сочту себя счастливейшим существом в мире. Прошу вас убедительно ответить мне и не мучить меня неизвестностью; всегда верная и любящая вас жена
Е. Григорова".
Письмом этим княгиня думала успокоить князя; и если заглянуть ему поглубже в душу, то оно в самом деле успокоило его: князь был рад, что подозрения его касательно барона почти совершенно рассеялись; но то, что княгиня любила еще до сих пор самого князя, это его уже смутило.
Недоумевая, как и что предпринять, он решился подождать Миклакова, который вечером хотел прийти к нему на дачу и действительно пришел.
- Вот вы с Еленой говорили мне, - начал князь после первых же слов, чтобы я разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
Князь подал Миклакову письмо княгини, которое тот внимательно прочел, и вслед за тем все лицо его приняло какое-то умиленное выражение.
- Какая, однако, отличнейшая женщина княгиня! - воскликнул он.
- Чем же? - спросил князь, хотя и догадался почти, что хочет сказать Миклаков.
- Добрейшая и чистейшая женщина, каких когда-либо я встречал, продолжал Миклаков. - Вы сколько лет женаты? - прибавил он князю.
- Десять лет! - отвечал тот.
- Шутка!.. И после того, что вы изволили творить против нее, она сохранила такую преданность к вам!.. Не умеете вы, сударь, ценить подобное сокровище, решительно не умеете!..
- Но Елена, я надеюсь, как женщина, никак не хуже княгини, - проговорил князь.
- Елена имеет совсем другие достоинства, - сказал Миклаков.
Друзья после этого замолчали на некоторое время.
- Как я предсказывал, так и вышло! - начал Миклаков, рассмеясь. - Вся эта история с бароном, от которой вы так волновались и бесились, оказалась сущим вздором.
- Если она даже вздор, - подхватил князь, - то все-таки это ставит меня в еще более щекотливое положение... Что я буду теперь отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу; написать же ей все откровенно - жестоко!
- Зачем писать?.. На словах ей надобно объяснить, - возразил Миклаков.
- А на словах я не могу, потому что, как и испытал это раз, или наговорю ей каких-нибудь резкостей, чего вовсе не желаю, или сам расчувствуюсь очень.
- Всего бы было удобнее... - продолжал князь, пожимая плечами, - если бы вы, по доброте вашей ко мне, взяли на себя это поручение.
- Какое поручение? - спросил Миклаков.
- Поручение объясниться с княгиней.
- Это с какой мне стати? - воскликнул Миклаков.
- С такой, что я ваш друг и просил вас о том...
- Но что же именно объяснять я ей буду? - говорил Миклаков, уже смеясь.
- Объяснять... - начал князь с некоторой расстановкой и обдумывая, чтобы она... разлюбила меня, потому что я не стою того, так как... изменил ей... и полюбил другую женщину!
- Э, нет!.. Этим ни одну женщину не заставишь разлюбить, а только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что он дурак!
- Ну, докажите княгине, что я дурак; можно, полагаю, это?
- Можно! - отвечал совершенно серьезным тоном Миклаков. - Хорошо также ее уверить, что вы и подлец!
- Уверьте ее, что я и подлец! - подхватил князь.
Миклаков после этого помолчал немного, а потом присовокупил:
- Нечестно-то, в самом деле нечестно с ней поступили!
- Может быть, я не спорю против того; но как же, однако: вы беретесь, значит, и скажете ей?
- Да, пожалуй! - отвечал Миклаков.
- А когда именно?
- Когда хотите, мне все равно.
- Сегодня, например!.. Она теперь дома и сидит одна!..
- Нет, сегодня нельзя! - сказал наотрез Миклаков, взглянув при этом мельком на свои худые брюки и сапоги в заплатах.
- Да оттого, - отвечал тот, - что я должен сообразить несколько и обдумать мое посольство!.. Завтра разве?
- Ну, завтра!.. В таком случае я пришлю за вами в Москву экипаж, сказал князь.
- Присылайте! - согласился Миклаков.
И, придя домой, сей озлобленный человек начал совершать странные над собой вещи: во-первых, еще вечером он сходил в баню, взял там ванну, выбрился, выстригся, потом, на другой день, едва только проснулся, как сейчас же принялся выбирать из своего небогатого запаса белья лучшую голландскую рубашку, затем вытащил давным-давно не надеваемые им лаковые сапоги. Касательно верхнего платья Миклаков затруднялся, что ему надеть: летняя визитка у него была новее черного сюртука, но зато из такого дешевого трико была сшита, что, конечно, каждый лавочник и каждый лакей имел такую; сюртук же хоть и сделан был из очень хорошего сукна, но зато сильно был ветх деньми. Миклаков все-таки решился лучше надеть сюртук, предварительно вычистив его самым старательным образом; когда, наконец, за ним приехал экипаж князя, то он, сев в него, несколько развалился и положил даже ногу на ногу: красивая открытая коляска, как известно, самого отъявленного философа может за: ставить позировать!.. Бойкие кони понесли. Миклакова в Останкино. Он всю дорогу думал о княгине и о предстоящем свидании с нею. Она еще и прежде того немного нравилась ему и казалась такой милой и такой чистенькой. В настоящие же минуты какое-то тайное предчувствие говорило ему, что он произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню{161}. Приехав в Останкино и войдя в переднюю флигеля, занимаемого княгинею, Миклаков велел доложить о себе, и, когда лакей ушел исполнить его приказание, он заметно оставался в некотором волнении. Княгиню тоже удивило это посещение.
- Проси! - сказала она как-то беспокойно лакею.
Миклаков вошел.
Княгиня подала ему свою беленькую ручку.
- Вы, вероятно, у мужа были? - спросила она его.
- Нет, я не был у него сегодня, - отвечал Миклаков уже несколько и мрачно.
- А я полагала, что вы не застали его дома, - продолжала княгиня, все еще думавшая, что Миклаков приехал к князю.
- Я даже не заходил к нему, - отвечал тот.
Княгиня дальше не знала, что и говорить с Миклаковым, и только попросила его садиться и сама села.
Миклаков некоторое время вертел шляпою.
- Я, собственно, явился к вам... - начал он, немного запинаясь, - не от себя, а по поручению князя.
- От мужа? - спросила княгиня с испугом и вся краснея в лице.
- От него-с! - отвечал Миклаков. - Мы с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.
Княгиня начала почти догадываться, что хочет этим сказать Миклаков, и это еще больше сконфузило ее. "Неужели же князь этому полузнакомому человеку рассказал что-нибудь?" - подумала она не без удивления.
- А в силу сего последнего обстоятельства, - продолжал Миклаков, - я и сделался невидимым участником ваших бесед семейных и пререканий.
Удивлению княгини пределов не стало.
Миклаков пожал на это плечами.
- Тут вам нечего ни желать, ни опасаться, потому что из всего этого, если не выйдет для вас некоторой пользы, то во всяком случае не будет никакого вреда: мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.
Княгиня окончательно запылала от стыда и смущения.
- И князь поручил мне сказать вам, - говорил Миклаков с какой-то даже жестокостью, - что как он ни дорожит вашим спокойствием, счастием, но возвратиться к прежнему чувству к вам он не может, потому что питает пылкую и нежную страсть к другой женщине!
Княгиня при этих словах из пылающей сделалась бледною.
- С недобрыми же и нехорошими вестями пришли вы ко мне! - проговорила она.
- Что делать! - произнес в свою очередь невеселым голосом Миклаков. Но мне хотелось бы, - прибавил он с некоторою улыбкою, - не только что вестником вашим быть, но и врачом вашим душевным: помочь и пособить вам сколько-нибудь.
- Нет, мне никто и ничем не может пособить! - произнесла княгиня, и слезы полились по ее нежным щечкам.
- Будто?.. Будто печаль ваша уж так велика? - спросил с участием Миклаков.
- Очень велика! - отвечала ему княгиня.
- Гм!.. - произнес Миклаков и после того, помолчав некоторое время и как бы собравшись с мыслями, начал. - Вот видите-с, на свете очень много бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не умирают и много-много разве, что с ума от того на время спятят.
- А это бывает же? - спросила княгиня.
- Бывает-с это! - отвечал ей Миклаков торопливо. - И, по-моему, лучшее от того лекарство - самолюбие; всякий должен при этом вспомнить, что неужели он все свое человеческое достоинство поставит в зависимость от капризной воли какого-нибудь господина или госпожи. Нас разлюбили, ну и прекрасно: и мы разлюбим!
- Хорошо, разлюбим; а как не разлюбляется? - возразила княгиня.
- Что за вздор: не разлюбляется! - воскликнул Миклаков. - Для этого, мне кажется, стоит только повнимательнее и построже вглядеться в тот предмет, который нас пленяет - и кончено!.. Что вам, например, по преимуществу нравится в князе?
Княгиня некоторое время затруднялась отвечать на такой вопрос.
- Ум, конечно? - подхватил Миклаков.
- Разумеется, ум, потому что мужчина прежде всего должен быть умен, проговорила княгиня.
- Совершенно верно-с... Жаль только, что женщины иногда совсем не то принимают за ум, что следует!.. В чем именно, по-вашему, ум князя проявляется?
- Гм... слово! - повторил Миклаков. - Слова бывают разные: свои и чужие, свое слово умное придумать и сказать очень трудно, а чужое повторить - чрезвычайно легко.
- Так неужели вы думаете, что князь все говорит чужие слова? - спросила княгиня с некоторым оттенком неудовольствия.
- Я тут ничего не говорю о князе и объясняю только различие между своими словами и чужими, - отвечал Миклаков, а сам с собой в это время думал: "Женщине если только намекнуть, что какой-нибудь мужчина не умен, так она через неделю убедит себя, что он дурак набитейший". - Ну, а как вы думаете насчет честности князя? - продолжал он допрашивать княгиню.
Та даже вспыхнула от удивления и неудовольствия.
- Господи, вы уж его и бесчестным человеком начинаете считать!.. Худого же князь адвоката за себя выбрал, - проговорила она.
- Я опять-таки повторяю вам, - возразил Миклаков, - что я желаю только знать ваше мнение, а своего никакого вам не говорю.
- Какое же тут другое мое мнение будет; я, без сомнения, признаю князя за самого честного человека!
- То есть почему это так? Может быть, потому, что, имея семьдесят тысяч годового дохода, он аккуратно платит долги по лавочкам и по булочным?
Княгиня опять вспыхнула.
- Нет, не потому, - сказала она явно сердитым голосом, - а вот, например, другой бы муж всю жизнь меня стал обманывать, а он этого, по своей честности, не в состоянии был сделать: говорит мне прямо и искренно!
- Что ж прямо и искренно говорить!.. - возразил Миклаков. - Это, конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности другого... И я так понимаю-с, - продолжал он, расходившись, - что князь очень милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни другого: сначала полюбил одну женщину - бросил; потом полюбил другую - и ту, может быть, бросит.
- И все мужчины, я думаю, такие! - сказала княгиня.
- Нет, не все мужчины такие, - произнес Миклаков.
- Кто же? Вас, что ли, прикажете считать приятным исключением? спросила его колко княгиня.
- Да хоть бы меня, пожалуй! - отвечал ей нахально Миклаков.
Княгиня пожала плечами.
- Скромно сказано! - проговорила она опять с насмешкой.
Ее не на шутку начинали сердить эти злые отзывы Миклакова о князе. Положим, она сама очень хорошо знала и понимала, что князь дурно и, может быть, даже нечестно поступает против нее, но никак не желала, чтобы об этом говорили посторонние.
Миклаков с своей стороны видел, что он мало подействовал на княгиню своими убеждениями, и рассчитал, что на нее временем лучше будет повлиять.
- Да ничем особенно не занимаюсь, - отвечала княгиня.
- Читаете что-нибудь?.. Музыкой много занимаетесь? - продолжал Миклаков спрашивать.
- Прежде много занималась, а теперь и та наскучила.
- Значит, только и делаете, что оплакиваете утраченную любовь вашего недостойного супруга?
- И того нет: для меня решительно все равно, утратила я его любовь или нет, - произнесла княгиня, сильно досадуя в душе на князя, что он подводит ее под подобные насмешки.
- Но надобно же, однако, на что-нибудь приятное и занятное направить вам ваше воображение, - говорил Миклаков.
- Я направлю его к богу и буду просить у него смерти, - отвечала княгиня.
- Э, пустяки - смерти просить!.. А в карты, скажите, вы любите играть? - спросил ее Миклаков.
- Люблю! - сказала протяжно княгиня.
- Ну, хотите, я буду ходить к вам в карты играть, серьезно, по большой?.. Буду вас обыгрывать, - благо у вас денег много.
Княгиня усмехнулась. Она это предложение Миклакова приняла сначала за шутку.
- Прикажете или нет? - настаивал тот.
- Пожалуй, ходите, - отвечала, наконец, княгиня.
Ей самой немножко улыбнулась мысль о подобном времяпрепровождении.
Та ему ничего не отвечала и только подала ему тоже свою руку.
Миклаков ушел.
Княгиню страшным образом удивило и оскорбило такое посольство от князя. "Разве сам он не мог побеспокоиться и написать ей ответ?.. Наконец, просто сказать ей на словах?.. Зачем же было унижать ее еще в глазах постороннего человека?" - думала княгиня и при этом проклинала себя, зачем она написала это глупое письмо князю, зная по опыту, как он и прежде отвечал на все ее нежные заявления. С настоящей минуты она начала серьезно подумывать, что, в самом деле, не лучше ли ей будет и не легче ли жить на свете, если она разойдется с князем и уедет навсегда в Петербург к своим родным.
Сам же князь в продолжение всего времени, пока Миклаков сидел у княгини, стоял у окна в своем кабинете и с жадным вниманием ожидал, когда тот выйдет от нее. Наконец, Миклаков показался.
Миклаков подошел было к нему к окну.
- Идите же в комнату! - крикнул ему еще раз князь.
Миклаков усмехнулся, мотнул головой и вошел в комнаты.
- Ну что, говорили? - спросил его стремительно князь.
- Что же вы именно говорили?
- Говорил, во-первых, что вы человек весьма недалекий, - произнес Миклаков и приостановился на некоторое время, как бы желая наблюсти, какое это впечатление произведет на князя.
Того, при всем его желании скрыть это, заметно передернуло.
- Ну-с, далее! - сказал он.
- Благодарю, что не во всех уж отношениях! - сказал князь, притворно усмехаясь.
- Не во всех-с, не во всех! - подхватил Миклаков.
- Что же она на все это?
- Она пока еще не соглашается с таким моим мнением, но, во всяком случае, решилась понемногу начать развлекать себя, и я в этом случае предложил ей свое товарищество и партнерство.
- Предложил; только наперед вам говорю: прошу меня не ревновать, а то я в этих случаях труслив, как заяц: сейчас наутек уйду!
- Ни взглядом, ни словом не обнаружу сего грубого чувства пред вами, отвечал с оттенком веселости князь. - Но она все-таки не очень огорчилась? прибавил он озабоченным голосом.
- Нет, по-видимому, не очень.
- Это и отлично! - произнес князь с видимым удовольствием.
- Не смею останавливать!.. Экипаж готов! - сказал князь, с чувством и с благодарностью пожимая руку приятеля.
Миклаков опять сел в тот же фаэтон и поехал: он и на этот раз думал о княгине. В его зачерствелом и наболевшем сердце как будто бы снова заискрилось какое-то чувство и зашевелились надежды и мечты!