III
Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал вид, что как будто бы он и не получал от жены никакого письма, а княгиня что к ней вовсе и не приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
После 15 августа Григоровы, Анна Юрьевна и Жиглинские предположили переехать с дач в город, и накануне переезда князь, сверх обыкновения, обедал дома. Барон за этим обедом был какой-то сконфуженный. В половине обеда, наконец, он обратился к княгине и к князю и проговорил несколько умиленным и торжественным голосом:
- А я завтрашний день поблагодарю вас за ваше гостеприимство и попрошу позволения проститься с вами!
- Вы едете в Петербург? - спросила его княгиня заметно довольным голосом.
Князь кинул взгляд на барона.
- Нет, я остаюсь в Москве, - отвечал тот, все более и более конфузясь, - но я буду иметь дела, которые заставляют меня жить ближе к городу, к присутственным местам.
Князь и княгиня, а также и г-жа Петицкая, обедавшая у Григоровых, посмотрели на барона с некоторым удивлением.
- Какие же это у вас дела такие? - спросил его князь.
- Да так... разные, - отвечал уклончиво барон.
- Разные... - повторил князь. - Но разве от нас вы не могли бы ездить в присутственные места?
- Далеко, ужасно далеко! - отвечал барон.
- Что же вы в гостинице, что ли, где-нибудь будете жить? - продолжал князь и при этом мельком взглянул на княгиню. Он, наверное, полагал, что это она потребовала, чтобы барон переехал от них; но та сама смотрела на барона невиннейшими глазами.
- Я нанял квартиру у Анны Юрьевны, - отвечал барон протяжно.
- У Анны Юрьевны?.. - воскликнули в один голос Григоровы.
- Но где же и какая у ней квартира может быть? - подхватила стремительно Петицкая.
Она успела уже познакомиться с Анной Юрьевной и даже побывать из любопытства в городском ее доме.
- Внизу. Я весь низ беру себе, - отвечал барон, - главное потому, что мне нужно иметь квартиру с мебелью, а у Анны Юрьевны она вся меблирована, и меблирована прекрасно.
- Еще бы не прекрасно! - воскликнул князь. - Мало ли чего нет у моей дорогой кузины; вы у ней многое можете найти, - присовокупил он как-то особенно внушительно.
Г-жа Петицкая при этом потупилась: она обыкновенно всегда, при всяком вольном намеке князя, опускала глаза долу.
Барон же старался принять вид, что как будто бы совершенно не понял намека князя.
- Я вас поздравляю: вы непременно влюбитесь в Анну Юрьевну! - объяснила ему прямо княгиня.
- Влюблюсь? - спросил барон, подняв, как бы в удивлении, свои брови.
- Совершенно верно; но, к сожалению, я сам мало способен к этому чувству, - проговорил барон.
- Почему же это?.. Я полагаю, напротив! - сказала с некоторою колкостью княгиня.
- И я тоже, - поддержала ее г-жа Петицкая.
- Я так много, - продолжал барон, - перенес в жизни горя, неудач, что испепелил сердце и стал стар душою.
- А вот Анна Юрьевна накатит вас отличнейшим бургонским, и помолодеете душой, - подхватил князь.
- Что ты за глупости говоришь! - произнесла княгиня, а г-жа Петицкая опять сделала вид, что ей ужасно было стыдно слушать подобные вольности, и ради этого она позадержала даже немножко дыхание в себе, чтобы заметнее покраснеть.
- Князь для острого словца не пожалеет и отца! - подхватил с своей стороны, усмехаясь, барон.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал. В видах всего этого барон вознамерился как можно реже бывать дома; но куда деваться ему, где найти приют себе? "К Анне Юрьевне на первый раз отправлюсь!" решил барон и, действительно, на другой день после поездки в парк, он часу во втором ушел пешком из Останкина в Свиблово. Анна Юрьевна, в свою очередь, в это утро тоже скучала. Встретив юный музыкальный талант под руку с юной девицей, она наотрез себе сказала, что между нею и сим неблагодарным все и навсегда кончено, а между тем это ей было грустно, так что Анна Юрьевна, проснувшись ранее обыкновенного поутру, даже поплакала немного; несмотря на свою развращенность и цинизм в понимании любви, Анна Юрьевна наедине, сама с собой, все-таки оставалась женщиной. Приходу барона она обрадовалась, ожидая, что это все-таки немножко развлечет ее.
- Что ваш князь и княгиня? - спросила она его с первого же слова.
- А я их не видал сегодня! - отвечал барон.
Анна Юрьевна до прихода барона сидела в саду в беседке, где и приняла его.
- L'air est frais aujourd'hui!..[Сегодня свежо!.. (франц.).] Пора в город переезжать, проговорила она, кутаясь в свой бурнус и затрудняясь на первых порах, о чем бы более интересном заговорить с своим гостем.
- Нет, что же за холодно; я еще ни разу не надевал своего осеннего пальто! - возразил барон, желая, кажется, представить из себя здорового и крепкого мужчину.
- Да, но, может быть, вас согревает в Останкине приятная атмосфера, которая вас окружает! - произнесла Анна Юрьевна лукавым голосом.
- Атмосфера приятная? - переспросил барон, совершенно как бы не поняв ее слов. - Какая же это атмосфера? - прибавил он.
- Атмосфера в обществе с хорошенькой и милой женщиной, - отвечала Анна Юрьевна. Она сама отчасти замечала, а частью слышала от прислуги своей, что барон ухаживает за княгиней, и что та сама тоже неравнодушна к нему, а потому она хотела порасспросить несколько барона об этом.
- Да, вот что! - произнес тот. - Но только атмосфера эта скорее холодящая меня, чем согревающая! - заключил он.
- Будто? - сказала Анна Юрьевна недоверчивым голосом.
- Уверяю вас!
- Что вы влюблены - в этом... je ne doute guere!..[я почти не сомневаюсь!.. (франц.).] Но чтобы и вам не отвечали тем же - не думаю! - проговорила она.
- Что я не влюблен и что мне ничем не отвечают, могу доказательство тому представить.
- Пожалуйста.
писанное два дня тому назад и следующего содержания: "Вы просите у меня "Московских ведомостей"[39], извините, я изорвала их на папильотки, а потому можете сегодня сидеть без газет!"
- Пишут в таком тоне? - повторил барон.
- Пишут во всяком!.. - проговорила Анна Юрьевна, и при этом ей невольно пришла в голову мысль: "Княгиня, в самом деле, может быть, такая еще простушка в жизни, что до сих пор не позволила барону приблизиться к себе, да, пожалуй, и совсем не позволит", и вместе с тем Анне Юрьевне кинулось в глаза одно, по-видимому, очень неважное обстоятельство, но которое, тем не менее, она заметила. Барон сидел к ней боком, и Анна Юрьевна очень хорошо видела его рыжий затылок, который ей весьма напомнил затылок одного молодого английского лорда, секретаря посольства, человека, для которого некогда Анна Юрьевна в первый раз пала.
Часу в четвертом барон, наконец, встал и хотел было отправиться в Останкино.
- Куда же вы?.. Dinez avec moi... le diner sera bon! [Пообедайте со мной... обед будет хорош! (франц.).] - сказала ему Анна Юрьевна.
- О, нисколько в том не сомневаюсь! - отвечал барон и, разумеется, не отказался от этого приглашения.
Когда они сели за стол, барон сказал:
- Я завтра хочу ехать в Москву на целый день погулять там, посмотреть... Я почти совсем не видал Москвы.
- Да и видеть особенно нечего, - подхватила Анна Юрьевна. - Я сама тоже завтра еду туда на целый день.
- Изволите ехать?
- Да, et pour des raisons desagreables!..[и по неприятному поводу!.. (франц.).] Там у меня какие-то процессы глупые затеваются; надобно ехать к нотариусу, написать одному господину доверенность.
- Какого же рода процессы у вас? - спросил барон.
- Да там с мужиками по размежеванию земель; я их всех на выкуп отпустила, у меня очень большое имение, тысяч двадцать душ по-прежнему было!..
При этих словах барон даже пошевелился как-то беспокойно на стуле.
- Ну, а мужики все эти, говорят, ужасно жадны: требуют себе еще что-то такое больше, чем следует; управляющие мои тоже плутовали, так что я ничего тут не понимаю и решительно не знаю, как мне быть.
Барон, слушая все это, по-видимому, мотал себе на ус.
- De quelle maniere vous rendez vous a Moscou, - en voiture de place? [Как вы возвращаетесь в Москву - в наемной карете? (франц.).] - спросила его Анна Юрьевна.
- Oui, - en fiacre! [Да, в экипаже! (франц.).] - отвечал барон.
- Хотите, я заеду за вами? - сказала Анна Юрьевна.
- Si vous le voulez, bien! [Если вам угодно, пожалуйста! (франц.).] - проговорил барон, вежливо склоняя перед ней голову.
- Хорошо, похищу вас, так и быть!.. Только мне надобно ехать в мой дом; вы не соскучитесь этим?
- Нисколько.
внимательнее к Анне Юрьевне и начал с каким-то особенным уважением ее подсаживать и высаживать из экипажа, а сидя с ней в коляске, не рассаживался на все сиденье и занимал только половину его.
- Господина, которому вы даете доверенность, вы хорошо знаете? спросил он ее, когда они подъехали к самой уж конторе нотариуса.
- Нисколько!.. Он адвокат здешний и очень хороший, говорят, человек.
- Ну, это... особенно если доверенность будет полная и при таком большом имении, дело не совсем безопасное.
- Очень может быть, даже опасное! Mais que devons nous faire, nous autres femmes [Но что мы, женщины, должны делать (франц.).], если мы в этом ничего не понимаем!
- В таком случае не повременить ли вам немножко, и не поручите ли вы мне предварительно пересмотреть ваши дела? - проговорил барон.
- Ах, пожалуйста! - воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу, выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом к Анне Юрьевне, где она и передала все бумаги барону. Она, кажется, начала уже понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них увидел, что все дела у Анны Юрьевны хоть и были запущены, но все пустые, тем не менее, однако, придя к ней, он принял серьезный вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей:
- У вас дел очень много, так что желательно было бы, чтобы ими занялся человек, преданный вам.
- Но эти адвокаты, говорят, очень честны!.. Il songent a leur renommee! [Они заботятся о своей репутации! (франц.).] - сказала на это ему Анна Юрьевна.
- Не всегда! - возразил ей барон. - Честность господ адвокатов, сколько я слышал, далеко не совпадает с их известностью!
- Вы думаете? Но к кому же я в таком случае обратиться должна? воскликнула Анна Юрьевна.
- Позвольте мне, хоть, может быть, это и не совсем принято, предложить вам себя, - начал барон, несколько запинаясь и конфузясь. - Я службой и петербургским климатом очень расстроил мое здоровье, а потому хочу год или два отдохнуть и прожить даже в Москве; но, привыкнув к деятельной жизни, очень рад буду чем-нибудь занять себя и немножко ажитировать.
- Mille remerciements! [Тысяча благодарностей! (франц.).] - воскликнула Анна Юрьевна, до души обрадованная таким предложением барона, потому что считала его, безусловно, честным человеком, так как он, по своему служебному положению, все-таки принадлежал к их кругу, а между тем все эти адвокаты, бог еще ведает, какого сорта господа. - Во всяком случае permettez-moi de vous offrir des emoluments [позвольте предложить вам вознаграждение (франц.).], - прибавила она.
Барон при этом покраснел.
- Я сам имею совершенно обеспеченное состояние и желаю вашими делами заняться ad libitum [в угоду (лат.).], - проговорил он.
Состояния у барона собственно никакого не было, кроме двух-трех тысяч, которые он скопил от огромных денежных наград, каждогодно ему выхлопатываемых Михайлом Борисовичем.
- Но как же это так?.. - произнесла Анна Юрьевна, конфузясь в свою очередь.
- Я вас буду настоятельно просить об этом! - сказал барон решительно.
Анна Юрьевна на это ничего не отвечала и пожала только плечами; она, впрочем, решила в голове через месяц же сделать барону такой подарок, который был бы побогаче всякого жалованья.
Сделавшись таким образом l'homme d'affaire [поверенным (франц.).] Анны Юрьевны, барон почти каждый день стал бывать у ней; раз, когда они катались вдвоем в кабриолете, она спросила его:
- Вы, переехав с дачи, у князя будете жить?
- Не знаю, - отвечал протяжно барон, - мне бы очень не хотелось!.. Думаю приискать себе где-нибудь квартиру.
Анна Юрьевна некоторое время как бы недоумевала или конфузилась.
- Но мне с мебелью нужна квартира! - возразил барон, как бы не зная, что у Анны Юрьевны весь дом битком набит был мебелью.
- У меня там мебель есть, - отвечала Анна Юрьевна, - но только одно: je n'accepte point d'argent [я вовсе не принимаю денег (франц.).], так как вы не удостоиваете меня чести брать их за мои дела.
- В этом случае, как вам угодно, - согласился барон.
- И потом я буду просить вас не держать повара, мой стол будет всегда к вашим услугам.
- Очень благодарен! - согласился и на это барон. - Ваш обед так заманчив, что его можно предпочесть всем на свете обедам, - присовокупил он.
- Вы находите?! - спросила Анна Юрьевна и сильно ударила вожжами по лошади, которая быстро их понесла.
Когда они потом стали возвращаться с своей прогулки, Анна Юрьевна снова заговорила об этом предмете.
- Тут, конечно, - начала она, делая гримасу и как бы все внимание свое устремляя на лошадь, - по поводу того, что вы будете жить в одном доме со мной, пойдут в Москве разные толки, но я их нисколько не боюсь.
- А я еще и меньше того! - подтвердил барон; но передать своим хозяевам о переезде к Анне Юрьевне он, как мы видели, едва только решился за последним обедом на даче, а когда перебрались в город, так и совсем перестал бывать у Григоровых. Известия об нем княгиня получала от одной лишь г-жи Петицкой, которая посещала ее довольно часто и всякий почти раз с каким-то тихим азартом рассказывала ей, что она то тут, то там встречает барона на лошадях Анны Юрьевны. Чтоб объяснить все эти последние поступки барона, я, по необходимости, должен буду спуститься в самый глубокий тайник его задушевнейших мыслей: барон вышел из школы и поступил на службу в период самого сильного развития у нас бюрократизма. Для этого рода деятельности барон как будто бы был рожден: аккуратный до мельчайших подробностей, способный, не уставая, по 15 часов в сутки работать, умевший складно и толково написать бумагу, благообразный из себя и, наконец, искательный перед начальством, он, по духу того времени, бог знает до каких высоких должностей дослужился бы и уж в тридцать с небольшим лет был действительным статским советником и звездоносцем, как вдруг в службе повеяло чем-то, хоть и бестолковым, но новым: стали нужны составители проектов!.. Барон очень хорошо понимал, что составлять подобные проекты такой же вздор, как и писать красноречивые канцелярские бумаги, но только он не умел этого делать, с юных лет не привык к тому, и вследствие этого для него ясно было, что на более высокие должности проползут вот эти именно составители проектов, а он при них - самое большое, останется чернорабочим. Все это страшно грызло барона, и он, еще при жизни Михайла Борисовича, хлопотал, чтобы как-нибудь проскочить в сенаторы, и тот обещал ему это устроить, но не успел и умер, а преемник его и совсем стал теснить барона из службы. Только немецкий закал характера и надежда на свою ловкость дали барону силы не пасть духом, и он вознамерился пока съездить в Москву, отдохнуть там и приискать себе, если это возможно будет, какую-нибудь выгодную для женитьбы партию.
Барон в этом случае, благодаря своему петербургскому высокомерию, полагал, что стоит ему только показаться в Москве в своих модных пиджаках, с дорогой своей тросточкой и если при этом узнается, что он действительный статский советник и кавалер станиславской звезды, то все московские невесты сами побегут за ним; но вышло так, что на все те качества никто не счел за нужное хоть бы малейшее обратить внимание. Приняв этот новый удар судьбы с стоическим спокойствием и ухаживая от нечего делать за княгиней, барон мысленно решился снова возвратиться в Петербург и приняться с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных лиц; но на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая, в последние свои свидания с ним, как-то всей своей наружностью, каждым движением своим давала ему чувствовать, что она его, или другого, он хорошенько не знал этого, но желает полюбить. Все прежние планы в голове барона мгновенно изменились, и он прежде всего вознамерился снискать расположение Анны Юрьевны, а потом просить ее руки и сердца; она перед тем только получила известие из-за границы, что муж ее умер там.
- Теперь вам надобно замуж выходить! - сказал ей барон по этому поводу.
- Ни за что на свете, ни за что! Чтобы связать себя с кем-нибудь никогда!.. - воскликнула Анна Юрьевна и таким решительным голосом, что барон сразу понял, что она в самом деле искренно не желает ни за кого выйти замуж, но чтобы она не хотела вступить с ним в какие-либо другие, не столь прочные отношения, - это было для него еще под сомнением.
Ухаживать за женщинами, как мы уже видели, барон был не мастер: он всегда их расположение приобретал деньгами, а не речами, и потому привык обращаться с ними чересчур нахально и дерзко. Такой прием, разумеется, всякую другую женщину мог бы только оттолкнуть, заставить быть осторожною, что и происходило у него постоянно с княгиней Григоровой, но с Анной Юрьевной такая тактика вышла хороша: она сама в жизнь свою так много слышала всякого рода отдаленных и сентиментальных разговоров, что они ей сильно опротивели, и таким образом, поселясь при переезде в город в одном доме а видясь каждый день, Анна Юрьевна и барон стали как-то все играть между собой и шалить, словно маленькие дети.
В один, например, из сентябрьских дней, которые часто в Москве бывают гораздо лучше июньских, барон и Анна Юрьевна гуляли в ее огромном городском саду по довольно уединенной и длинной аллее. Барон сломал ветку и стал ею щекотать себе около уха и шеи.
- Что вы это делаете? - спросила Анна Юрьевна, устремляя на него смеющийся взор.
- Щекочу себя!.. Ужасно щекотно, - отвечал барон. - Посмотрите! прибавил он и пощекотал у Анны Юрьевны шею.
Та при этом съежилась всем станом.
- Voila pour vous!.. [Вот вам! (франц.).] - вскрикнула Анна Юрьевна и, сломив ветку, хотела ударить ею барона, но тот побежал от нее, Анна Юрьевна тоже побежала за ним и, едва догнав, ударила его по спине, а затем сама опустилась от усталости на дерновую скамейку: от беганья она раскраснелась и была далеко не привлекательна собой. Барон, взглянув на нее, заметил это, но счел более благоразумным не давать развиваться в себе этому чувству.
- Велите мне дать воды, мне ужасно жарко! - сказал? Анна Юрьевна.
Барон пошел и сам ей принес полный стакан с водою, из которого Анна Юрьевна, отпив до половины, не проглотила воду, а брызнула ею на барона.
- А, так и я на вас брызну! - воскликнул он и, схватив стакан, тоже набрал из него воды. Тогда Анна Юрьевна уж побежала от него, но он, однако, в кабинете догнал ее.
Барон хотел на нее брызнуть, но не мог и захохотал при этом во все горло.
- Нет, не могу; я проглотил воду! - сказал он, продолжая хохотать.
- Стиксовали, значит! - проговорила Анна Юрьевна.
- Да, стиксовал. А вы знаете это выражение? - спросил ее барон.
Другой раз, это было после обеда, за которым барон выпил весьма значительное количество портеру, они сидели, по обыкновению, в будуаре.
- Хороша ли у меня ботинка? - спросила Анна Юрьевна, протягивая к нему свою ногу, обутую, в самом деле, в весьма красивую ботинку.
- А хорош ли у меня сапог? - отвечал ей на это барон, подставляя свою ногу под ногу Анны Юрьевны и приподнимая ту немного от пола.
- Не смейте так делать! - прикрикнула уж на него Анна Юрьевна.
Наконец, однажды вечером барон и Анна Юрьевна разговорились о силе.
- Я очень сильна, - сказала Анна Юрьевна.
- И я очень силен! - подхватил, не желая ей уступить, барон.
- В руках я не меньше вашего сильна! - подхватила Анна Юрьевна.
- Eh bien, essayons!.. [Хорошо, попробуем!.. (франц.).] - согласилась Анна Юрьевна, и они, встав и взяв друг друга за руки, стали их ломать, причем Анна Юрьевна старалась заставить барона преклониться перед собой, а он ее, и, разумеется, заставил, так что она почти упала перед ним на колени.
На другой день после этого вечера барон, сидя в своем нарядном кабинете, писал в Петербург письмо к одному из бывших своих подчиненных:
"Почтеннейший Клавдий Семеныч!
Потрудитесь передать прилагаемое при сем прошение мое об отставке по принадлежности и попросите об одном, чтобы уволили меня поскорей из-под своего начальствования. В настоящее время я остаюсь пока в Москве. Этот город, исполненный русской старины, решительно привлекает мое внимание. Вы знаете всегдашнюю мою слабость к историческим занятиям (барон, действительно, еще служа в Петербурге, весьма часто говорил подчиненным своим, что он очень любит историю и что будто бы даже пишет что-то такое о ливонских рыцарях), но где же, как не в праматери русской истории, это делать? Карамзин писал свою великую историю в Свиблове, где я почти каждый день бывал нынешним летом!"
"Будущее лето я поеду за границу, а потом, вероятно, и в Петербург, но только не работать, а пожуировать". Барон непременно предполагал на следующую зиму перетащить Анну Юрьевну в Петербург, так как боялся, что он даже нынешнюю зиму умрет со скуки в праматери русской истории.
Примечания:
"Московские ведомости" - газета, издававшаяся с 1756 года. В 1863 году была арендована реакционерами М. Н. Катковым и П. М. Леонтьевым.