X
На другой день после описанного нами горестного события княгиня получила от Петицкой записку, которую та прислала к ней со своей горничной, очень безобразной из себя. Горничную эту г-жа Петицкая тоже считала весьма недалекою, но в сущности вряд ли это было так: горничная действительно имела рожу наподобие пряничной формы и при этом какой-то огромный, глупый нос, которым она вдобавок еще постоянно храпела и сопела; но в то же время она очень искусно успела уверить барыню, что во вчерашнем происшествии будто бы сама очень испугалась и поэтому ничего не слыхала, что происходило в спальне. В записке своей, написанной, по обыкновению, очень правильным французским языком, г-жа Петицкая умоляла княгиню приехать к ней, так как она очень больна и, что хуже всего, находится совершенно без денег; но идти и достать их где-нибудь у ней совершенно не хватает сил. Г-жа Петицкая не упускала ни одного случая, чтобы занять у княгини хоть маленькую сумму, которую она, разумеется, никогда и не возвращала. Добрая княгиня очень встревожилась этим известием и сама вышла к горничной.
- Что такое с твоей барыней? - спросила она.
- Оне нездоровы очень-с! - отвечала с храпом горничная и вместе с тем улыбаясь всем своим ртом.
- Но чем именно?
- Спинка, должно быть, болит-с! - произнесла горничная и вместе с тем, как бы не утерпев, фыркнула на всю комнату.
- Но чему же ты смеешься, моя милая? - спросила княгиня, несколько уже рассердившись на нее.
- Да я всегда такая-с! - отвечала горничная, втягивая в себя с храпом воздух: ей главным образом смешно было вспомнить, что именно болит у ее госпожи.
Сама княгиня не поехала к своей подруге, так как она ждала к себе Миклакова, но денег ей, конечно, сейчас же послала и, кроме того, отправила нарочного к Елпидифору Мартынычу с строгим приказанием, чтобы он сейчас же ехал и оказал помощь г-же Петицкой. Тот, конечно, не смел ослушаться и приехал к больной прежде даже, чем возвратилась ее горничная.
Дверь с крыльца в переднюю оставалась еще со вчерашнего вечера незапертою. Елпидифор Мартыныч вошел в нее, прошел потом залу, гостиную и затем очутился в спальне г-жи Петицкой. Та в это время лежала в постели и плакала.
- Это что, о чем такие слезы? - воскликнул Елпидифор Мартыныч.
Он видал Петицкую еще прежде того несколько раз у княгини.
- Ах, боже мой, Елпидифор Мартыныч! - воскликнула она, в свою очередь, стараясь поправить несколько свое неглиже.
- Я-с, я-с это - к-ха! - отвечал ей доктор, садясь около ее кровати. Княгиня прислала меня к вам и велела мне непременна вас вылечить!
- Merci! - проговорила больная, почему-то вся вспыхнувши в лице.
- Что же у вас такое болит-с? - спрашивал Елпидифор Мартыныч, несколько наклоняясь к ней.
- Все болит! - отвечала Петицкая.
- Как все? Что-нибудь да не болит же ведь!.. - возразил Елпидифор Мартыныч.
- Все! - повторила г-жа Петицкая настойчиво.
Елпидифор Мартыныч поставлен был в большое недоумение; он взял ее руку и пощупал пульс.
- Пульс нервный только, - произнес он. - Видно, только раздражение нервное. Что вы, не рассердились ли на что-нибудь, не опечалились ли чем-нибудь, не испугались ли чего?
в санях; лошадь между тем побежала и протащила меня по замерзшей улице!
- А, скверно это, скверно... Что же, переломов нет ли где в руке, в ноге?
- Переломов нет.
- Ушибы, значит, только?
- Да, ушибы.
- Г-м! - произнес глубокомысленно Елпидифор Мартыныч. - Посмотреть надобно-с, взглянуть! - присовокупил он.
- Ни за что на свете, ни за что! - воскликнула г-жа Петицкая.
- А вот это так предрассудок, совершенный предрассудок! - возразил ей Иллионский. - Стыдливость тут ни к чему-с не ведет.
- Ну, как вы там хотите, а я не могу.
- Все-таки примочку какую-нибудь прописать вам надобно.
- Пожалуй! - протянула г-жа Петицкая.
Елпидифор Мартыныч вышел прописать рецепт и только было уселся в маленькой гостиной за круглый стол, надел очки и закинул голову несколько вправо, чтобы сообразить, что собственно прописать, как вдруг поражен был неописанным удивлением: на одном из ближайших стульев он увидел стоявшую, или, лучше оказать, валявшуюся свою собственную круглую шляпенку, которую он дал Николя Оглоблину для маскарада. Первым движением Елпидифора Мартыныча было закричать г-же Петицкой несколько лукавым голосом: "Какая это такая у ней шляпа?", но многолетняя опытность жизни человека и врача инстинктивно остановила его, и он только громчайшим образом кашлянул на всю комнату: "К-ха!", так что Петицкая даже вздрогнула и невольно проговорила сама с собой:
- Господи! Как он кашляет ужасно...
Елпидифор Мартыныч после того принялся писать рецепт, продолжая искоса посматривать на свою шляпенку и соображая, каким образом она могла попасть к г-же Петицкой.
- Когда же с вами эта неприятность от извозчика случилась? - крикнул он своей пациентке, как бы для соображения при писании рецепта, а в сущности для объяснения обстоятельств по случаю шляпы.
- Вчера! - отвечала ему больная из своей комнаты.
- Вчера!.. - повторил протяжно доктор: вчера он именно и дал шляпу Николя.
Для Елпидифора Мартыныча не оставалось более никакого сомнения в том, что между сим молодым человеком и г-жой Петицкой кое-что существовало.
- Стало быть, у извозчика лошадь была очень бойкая, если он так долго не мог остановить ее? - крикнул он ей опять.
- Очень бойкая! - отвечала ему та.
- Бойкая!.. - повторил еще раз Елпидифор Мартыныч и сам с собой окончательно решил, что она вовсе ехала не на извозчике, а, вероятно, на бойких лошадях Николя Оглоблина, и ехала, вероятно, с ним из маскарада.
- Очень поздно, из маскарада ехала! - отвечала г-жа Петицкая.
Елпидифор Мартыныч при этом только с удовольствием улыбнулся.
- Эврика! - произнес он сам с собой и затем, написав рецепт и отдав его с приличным наставлением г-же Петицкой, расшаркался перед нею моднее обыкновенного, поцеловал у нее даже при этом ручку и уехал.
Елпидифор Мартыныч вообще со всеми женщинами, про которых он узнавал кто-что, всегда делался как-то развязнее.
От г-жи Петицкой Елпидифор Мартыныч прямо отправился к княгине с тем, чтобы донести ей о том, что исполнил ее приказание, а потом, если выпадет к тому удобный разговор, то и рассказать ей о том, что успел он наблюсти у г-жи Петицкой. Елпидифор Мартыныч, опять-таки по своей многолетней опытности, очень хорошо знал, что всякая женщина, как бы она ни была дружна с другой женщиной, всегда выслушает с удовольствием скандал про эту другую женщину, особенно если этот скандал касается сердечной стороны. Услыхав о приезде Иллионского, княгиня поспешила даже выйти к нему навстречу.
- Что такое с Петицкой? - спрашивала она, когда Елпидифор Мартыныч только что успел показаться в зале.
- Да нехорошо-с, нехорошо-с! - отвечал доктор. - А пожалуй, и хорошо! присовокупил он после нескольких минут молчания с улыбкою.
- Как, нехорошо и хорошо? - спросила княгиня, немножко испуганная и с удивлением.
- Это я так, пошутил, - отвечал Елпидифор Мартыныч, лукаво потупляя перед ней глаза свои.
- Но чем же собственно она больна? - приставала княгиня.
- Испугом, кажется, больше ничего; она ехала, выпрокинулась из саней и немножко потащилась.
- Господи боже мой! - воскликнула княгиня окончательно испуганным голосом. - Но откуда же это она ехала?
- Из маскарада... ночью и, кажется, не одна!.. - отвечал Иллионский с расстановкой (он в это время вместе с княгиней входил в гостиную, где и уселся сейчас же в кресло). - Между нами сказать, - прибавил он, мотнув головой и приподнимая свои густые брови, - тут кроется что-то таинственное.
- Но что такое тут может быть таинственного? - спросила княгиня.
Елпидифор Мартыныч сначала усмехнулся немного, а потом рассказал подробнейшим образом, как он отдал свою шляпу Николя Оглоблину для маскарада и как сегодня, приехав к г-же Петицкой, увидел эту шляпу у ней в гостиной.
- Ту самую, которую вы отдали Николя? - спросила его княгиня.
- Ту самую! - отвечал Иллионский.
Княгиня при этом покраснела даже немного в лице. Она сама уже несколько времени замечала, что у Петицкой что-то такое происходит с Николя Оглоблиным, но всегда старалась отогнать от себя подобное подозрение, потому что считала Николя ниже внимания всякой порядочной женщины.
- Зачем же могла быть у нее его шляпа?
- Вероятно, заезжал после маскарада побеседовать с ней!..
- Я, однако, все-таки тут ничего не понимаю! - произнесла княгиня досадливым голосом. - А вы спрашивали, зачем у нее эта шляпа?
- Господи помилуй! Разве о подобных вещах спрашивают дам? - возразил Елпидифор Мартыныч, растопыривая руки.
- А я так спрошу ее непременно, - говорила княгиня.
- Нет, уж и вы, пожалуйста, не спрашивайте - к-ха!.. Я сказал вам по преданности моей, а вы меня и выдадите - к-ха!.. - начал было упрашивать Елпидифор Мартыныч.
- Я вас не буду выдавать - нисколько!.. - возразила ему княгиня.
- Да как же не выдавать, - от кого же вы узнали про это? - продолжал Елпидифор Мартыныч каким-то уже жалобным голосом.
- Ну, уж я знаю, от кого узнала! - почти прикрикнула на него княгиня.
Елпидифор Мартыныч чмокнул только на это губами и уехал от княгини с твердою решимостью никогда ей больше ничего не рассказывать. Та же, оставшись одна, принялась рассуждать о своей приятельнице: более всего княгиню удивляло то, что неужели же Петицкая в самом деле полюбила Оглоблина, и если не полюбила, то что же заставило ее быть благосклонною к нему?
Как бы в разрешение всех этих вопросов вошел лакей и доложил, что приехал Николя Оглоблин.
- Ах, проси! - воскликнула на этот раз княгиня с явным удовольствием.
По свойственному женщинам любопытству, она не в состоянии была удержаться и решилась теперь же, сейчас же, не говоря, конечно, прямо, повыведать от Николя всю правду, которую он, как надеялась княгиня, по своей простоватости не сумеет скрыть.
Николя вошел к ней, заметно стараясь быть веселым, беззаботным и довольным. Он нарочно ездил по своим знакомым, чтобы те не подумали, что с ним накануне что-нибудь случилось. На Петицкую Николя был страшно сердит, потому что догадался, что вздул его один из ее прежних обожателей. Он дал себе слово никогда не видаться с нею и даже не произносить никогда ее имени, как будто бы и не знал ее совсем.
- Пожалуйте-ка сюда, - пожалуйте! - сказала княгиня, при его входе, несколько даже как бы угрожающим голосом.
Николя от одного этого уже немного сконфузился.
- Что такое, что такое? - зашлепал он своим толстым языком.
- А где вы вчера вечером были? - спросила княгиня, уставляя на него пристальный взгляд.
Николя просто обмер.
- Дома был-с! - отвечал он, решительно не находя, что бы такое придумать.
- А зачем же вы шляпы у Елпидифора Мартыныча просили? - продолжала княгиня.
- Какой шляпы-с? - спросил Николя, как бы ни в чем неповинный.
Николя при этом покраснел, как рак вареный.
- Это вам все старый этот черт Иллионский наболтал, - проговорил он.
- Нет, не Иллионский! - возразила ему княгиня. - Потому что я знаю даже, куда вы из маскарада уехали.
Николя окончательно растерялся; он нисколько уже не сомневался, что княгиня все знает и теперь смеется над ним, а потому он страшно на нее рассердился.
- Много что-то вы уж знаете! До всего вам дело!.. - произнес он, надувшись.
- Дело потому, что вы мне родня...
- Много у меня этакой-то родни по Москве! - бухнул Николя.
Княгиня увидела, что с этим дуралеем разговаривать было почти невозможно.
- Как это мило так выражаться! - сказала она, немножко уж рассердясь на него.
- Что выражаться-то? Вы сами начали... - продолжал Николя.
Княгиня окончательно на него рассердилась.
- Действительно, я на этот раз виновата и вперед не позволю себе никакой шутки с вами! - проговорила она и, встав с своего места, ушла совсем из гостиной и больше не возвращалась, так что Николя сидел-сидел один, пыхтел-пыхтел, наконец, принужден был уехать.
Его главным образом бесило то, от кого княгиня могла узнать, и как только он помышлял, что ей известна была вся постигшая его неприятность, так кровь подливала у него к сердцу и неимоверная злоба им овладевала. С этим самым" чувством он совершил все прочие свои визиты, на которых никто даже не намекнул ему о вчерашней неприятности, - значит, одна только княгиня в целой Москве и знала об этом, а потому она начинала представляться ему самым злейшим его врагом. Надобно было ей самой отомстить хорошенько. О, Николя имел для этого отличное средство! Г-жа Петицкая давно уже рассказала ему о шурах-мурах княгини с Миклаковым. "А где ж они видаются?" - спросил тогда ее Николя. - "В доме у княгини... Миклаков почти каждый вечер бывает у ней, и князя в это время всегда дома нет", - отвечала Петицкая. - "Значит, они в гостиной у них и видаются?" - продолжал допрашивать Николя. "Вероятно, в гостиной", - отозвалась Петицкая. Николя все это очень хорошо запомнил, и поэтому теперь ему стоило сказать о том князю, так тот шутить не будет и расправится с княгиней и Миклаковым по-свойски. Николя, как мы знаем, страшно боялся князя и считал его скорее за тигра, чем за человека... Но как же сказать о том князю, кто осмелится сказать ему это? "А что если, придумал Николя, - написать князю анонимное письмо?" Но в этом случае он опасался, что князь узнает его руку, и потому Николя решился заставить переписать это анонимное письмо своего камердинера. Для этого, вернувшись домой, он сейчас же позвал того ласковым голосом:
- Пойдем, Севастьянушко, ко мне в кабинет.
Камердинер последовал за ним.
- Вот видишь, - начал Николя своим неречистым языком: - видишь, мне надобно послать письмо.
- Слушаю-с! - протянул Севастьян, глубокомысленно стоя перед ним.
- Перепиши мне, пожалуйста! - заключил Николя.
Камердинер посмотрел на барина с каким-то почти презрением и удивлением.
- Да что я за писарь такой! Я и писать-то настоящим манером не умею, произнес он.
Камердинер опять с каким-то презрением усмехнулся.
- Да сами-то вы не умеете, что ли, писать-то? - сказал он.
- Мне нельзя, понимаешь, руку мою знают; догадаются, тогда черт знает что со мной сделают!.. Перепиши, сделай дружбу, я тебе пятьдесят целковых за это дам.
Камердинер отрицательно покачал головой.
- Коли с вами что-нибудь сделают, что же со мною будет?
- Да ничего тебе не будет, уверяю тебя! - успокоивал его Николя.
Севастьянушко и сам очень хорошо понимал, что вряд ли барин затеет что-нибудь серьезно-опасное, и если представлялся нерешительным, то желал этим набить лишь цену.
- Ну, я тебе сто рублей дам! - бухнул Николя от нетерпения сразу.
Камердинер почесал у себя при этом в затылке.
- К князю Григорову... безыменное!.. Никем не подписанное... О том, что княгиня его живет с другим.
- Да, вот видите-с, штука-то какая! - произнес камердинер, несколько уже и смутившись.
- Никакой штуки тут не может быть: руки твоей князь не знает.
- Нет-с, не знает.
- Нет-с, не знают; да и самих-то их я никого не знаю.
- Так чего же тебе бояться?..
Камердинер продолжал соображать.
- Только деньги-то вы мне вперед уж пожалуйте: они теперь мне очень нужны-с! - проговорил он, наконец.
Условившись таким образом с Севастьяном, Николя принялся сочинять письмо и сидел за этой работой часа два: лоб его при этом неоднократно увлажнялся потом; листов двенадцать бумаги было исписано и перервано; наконец, он изложил то, что желал, и изложение это не столько написано было по-русски, сколько переведено дурно с французского:
"Любезный князь! Незнакомые вам люди желают вас уведомить, что жена ваша вам неверна и дает рандеву господину Миклакову, с которым каждый вечер встречается в вашей гостиной; об этом знают в свете, и честь вашей фамилии обязывает вас отомстить княгине и вашему коварному ривалю".
Все сие послание камердинер в запертом кабинете тоже весьма долго переписывал, перемарал тоже очень много бумаги, и наконец, письмо было изготовлено, запечатано, надписано и положено в почтовый ящик, а вечером Николя, по случаю собравшихся у отца гостей, очень спокойно и совершенно как бы с чистой совестью болтал с разными гостями. Он, кажется, вовсе и не подозревал, до какой степени был гадок содеянный им против княгини поступок.