VI
Князь сидел в Петербурге в том же самом номере гостиницы "Париж", в котором мы некогда в первый раз с ним встретились. Зачем князь в настоящее время приехал в Петербург, он сам того хорошенько не знал. Он бежал, кажется, от овладевшего им гнева против Елены, бежал и от любви к ней. Ему казалось, что весь этот польский патриотизм, как бы по мановению волшебного жезла снишедший на Елену, был, во-первых, плодом пронырливых внушений Жуквича и, во-вторых, делом собственной, ничем не сдерживаемой, капризной фантазии Елены, а между тем, для удовлетворения этого, может быть, мимолетного желания, она требовала, чтобы князь ломал и рушил в себе почти органически прирожденное ему чувство. "Положим даже, - рассуждал он, - что и в Елене этот польский патриотизм прирожденное ей чувство, спавшее и дремавшее в ней до времени; но почему же она не хочет уважить этого чувства в другом и, действуя сама как полька, возмущается, когда князь поступает как русский". Далее затем в голове князя начались противоречия этим его мыслям: "Конечно, для удовлетворения своего патриотического чувства, - обсуживал он вопрос с другой стороны, - Елене нужны были пятнадцать тысяч, которые она могла взять только у князя, и неужели же она не стоила подобного маленького подарка от него, а получив этот подарок, она могла располагать им, как ей угодно?.. Эти пятнадцать тысяч ему следовало бы подарить!" - решил князь мысленно; но в то же время у него в голове сейчас явилось новое противоречие тому: "Этими пятнадцатью тысячами дело никак бы не кончилось, - думал он, Елена, подстрекаемая Жуквичем, вероятно, пойдет по этому пути все дальше и дальше и, чего доброго, вступит в какой-нибудь польский заговор!" Князь был не трус, готов был стать в самую отчаянную и рискованную оппозицию и даже с удовольствием бы принял всякое политическое наказание, но он хотел, чтоб это последовало над ним за какое-нибудь дорогое и близкое сердцу его дело. Стоять же за польщизну[56], или, лучше сказать, за польскую шляхту и ксендзов, он считал постыдным для себя.
Живя уже несколько дней в Петербурге, князь почти не выходил из своего номера и только в последнее утро съездил на могилу к Марье Васильевне, недавно перед тем умершей и похороненной. Заехав потом к мраморщику, он заказал ему поставить над ее могилою памятник, а теперь, сидя один в комнате, невольно вспоминал об этой доброй старушке, так горячо и так бескорыстно его любившей. Вдруг ему подали телеграмму из Москвы; князь задрожал даже весь; он непременно предполагал, что эта телеграмма была от Елены, и надежда, что она хочет помириться с ним, исполнила его сердце радостью.
Телеграмма его извещала:
"Вчерашнего числа Елена Николаевна совсем уехали из вашего дома. Мы их спрашивали, куда они уезжают, и они нам сказали, что к маменьке ихней. Мы на другой день ходили к их маменьке; она сказала, что их нет у них, и очень сами этим встревожились! Спиридон Скворцов и Михайла Гаврилов".
Князь первоначально понять не мог, кто это ему телеграфирует, и только потом сообразил, что это были лакеи его. Первым делом князя после того было взглянуть на часы, - был всего еще второй час. Князь крикнул своего камердинера и велел ему сейчас же собраться, а через час какой-нибудь он был на железной дороге и ехал обратно в Москву. Печаль и даже отчаяние до такой степени ярко отражались во всей его наружности, что ехавшая с ним в одном вагоне довольно еще нестарая и, должно быть, весьма сердобольная дама никак не могла удержаться и начала беспрестанно обращаться к нему.
- Monsieur, вы должно быть, чем-нибудь нездоровы?
- Да, нездоров! - отвечал ей почти грубо князь.
- Это по лицу вашему видно: у моего мужа именно такое выражение лица было, - и я только говорить не хочу, но с ним после очень нехорошо было!
- Что же такое было? - спросил ее не так уже сурово князь.
- Он умер! - отвечала дама с ударением.
- И отлично это! - подхватил князь, и, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить себя от задушавшей его тоски, он вышел на платформу и стал жадно вдыхать свежий и холодный воздух; при этом ему несколько раз приходила в голову мысль броситься на рельсы, чтобы по нем прошел поезд. "Но тут можно, пожалуй, не умереть, - думал он: - а сделаться только уродом; револьвер, в этом случае, гораздо вернее".
Когда князь, наконец, приехал в Москву в свой дом и вошел в кабинет, то сейчас заметил лежащее на столе письмо, адресованное рукою Елены. Он схватил его, проворно распечатал и прочел. Елена писала ему:
"Я уезжаю от вас навсегда. Вы, вероятно, сами согласны, что при розни, которая открылась в наших взглядах на все в мире, нам жить вместе нельзя. Ни с какой помощью ни ко мне, ни к сыну моему прошу вас не относиться: мы оба совершенно обеспечены казенным местом, которое я получила у старика Оглоблина".
Князь не успел еще прийти несколько в себя от этого письма, как вошел к нему выездной лакей и низким басом произнес:
- Баронесса Мингер!
- Что? - переспросил князь, сначала и не понявший его хорошенько.
- Баронесса Анна Юрьевна Мингер! - пояснил ему лакей.
Князь сделал злую гримасу.
- Ты скажи, что я сейчас только приехал и устал с дороги! - проговорил было он.
- О, черт бы ее драл!.. - сказал, не удержавшись, князь. - А барон с ней?
- Никак нет-с!
- Ну, проси!
Анна Юрьевна довольно долго шла из кареты до кабинета. Она была на этот раз, как и следует молодой, в дорогом голубом платье, в очень моложавой шляпе и в туго-туго обтягивающих ее пухлые руки перчатках; выражение лица у ней, впрочем, было далеко не веселое. По обыкновению тяжело дыша и тотчас же усаживаясь в кресло, она начала:
- Как ты мило поступил!.. Я его только хотела на свадьбу к себе позвать, а он в Петербург уехал!
Князь молчал.
- Скажи на милость, - продолжала Анна Юрьевна, - что такое у тебя с Еленой произошло? Ко мне этот дуралей Николя Оглоблин приезжал и говорит, что она от тебя сбежала и поступила к отцу его на службу в кастелянши.
- Да, она уехала от меня!
- Но отчего? По какой причине?
- По той, что мы расходимся с ней в понятиях.
Князю, кажется, легче было бы стоять под пыткой, чем делать все эти ответы.
- Как же, вы так-таки совсем и разошлись? - приставала к нему Анна Юрьевна.
- Не знаю!.. Я не видал еще ее по возвращении из Петербурга.
- Cela veut dire qu'elle а bacle tout cela en ton absence? [Это значит, что она все это проделала в твое отсутствие? (франц.).]
- Oui! [Да! (франц.).] - отвечал князь отрывисто и глухим голосом.
- Смотри какая!.. Ужас, с каким душком женщина! - говорила Анна Юрьевна.
Она, наконец, поняла, что этот разговор был очень неприятен для князя, а потому и переменила его.
- Я уже обвенчалась с бароном! - сказала она.
- Слышал-с!.. Человек возвестил мне вашу новую фамилию! - отвечал с оттенком насмешки князь.
- Как, по-твоему, глупо я поступила? - спросила его Анна Юрьевна, заметив это.
- Какое тут согласие!.. Как вот и у тебя с Еленой... А главное, мне поздно было это делать; хочу от стыда за границу ехать et je ferai croire, que je suis marie de long temps [и сделать вид, что я давно замужем (франц.).].
- Зачем же вы делали это, когда вы так стыдитесь того? - спросил ее князь злобно и насмешливо.
- Слабость характера, - сама знаю!.. Барон стал пугать, что совсем уедет от меня, - мне и жаль его сделалось...
Проговоря это, Анна Юрьевна замолчала.
- Но куда вы именно едете за границу? - продолжал ее спрашивать князь тем же злым тоном.
- Сначала в Берлин - для совета с докторами: я больна делаюсь и серьезно больна, - а потом проеду в Париж и непременно увижу там княгиню твою!.. Que lui dire de ta part? [Что ей сказать от тебя? (франц.).].
- Кланяйтесь и пожелайте ей всего хорошего, - проговорил князь.
Анна Юрьевна еще не кончила своего, терзающего князя посещения, как в кабинет к нему подкрался и вошел тихими шагами новый гость - Елпидифор Мартыныч; этого князь не мог уж перенести.
- Что вам угодно от меня? - спросил он прямо и не церемонясь Елпидифора Мартыныча, так что тот попятился даже несколько назад.
- К-ха!.. Там-с кучер ваш... болен... извещали меня!.. - ответил он прерывистым голосом.
- Ну, так вы к кучеру и приходите! - сказал ему немилосердно князь.
- Я видел уже кучера, - произнес Елпидифор Мартыныч, приосанившись немного, - и пришел спросить вас, как вы прикажете: здесь ли его держать или в больницу положить?
Но, собственно говоря, Елпидифор Мартыныч зашел к князю затем, чтобы разведать у него, за что он с Еленой Николаевной поссорился и куда она от него переехала, о чем убедительнейшим образом просила его Елизавета Петровна, даже не знавшая, где теперь дочь живет. Вообще этот разрыв Елены с князем сильно опечалил и встревожил Елизавету Петровну и Елпидифора Мартыныча: он разом разбивал все их надежды и планы.
- Зачем его в больницу класть, когда вы домашним доктором наняты? продолжал допекать Елпидифора Мартыныча князь.
- Да я и не отказываюсь от того, - помилуйте! - бормотал тот, краснея весь в лице.
- Так и лечите его!.. - сказал ему на это князь.
- Слушаю-с!.. Я сейчас к нему еще зайду! - проговорил Елпидифор Мартыныч и, повернувшись, вышел из кабинета.
Анне Юрьевне, все еще сердившейся на Елпидифора Мартыныча за сделанный им доносец на нее и не удостоившей его в настоящее свидание даже взглядом, он не осмелился даже поклониться; но, выйдя в залу, старик сбросил с себя маску смирения и разразился ругательством.
- Все эти аристократишки - скоты, ей-богу!.. Чистейшие скоты! - говорил он сам с собой.
- Ну, однако, ты, я вижу, очень не в духе, - обратилась Анна Юрьевна к князю, вставая с своего места.
- Ты все-таки съезди к этой девочке своей: quele brouille avez vous eu les deux! [как вам обоим досталось! (франц.).] - говорила Анна Юрьевна, уходя.
По доброте своей, она не любила, когда любовники ссорились, и по собственным опытам была убеждена, что в этом ничего нет хорошего!
По отъезде ее князь крикнул, чтоб ему подавали карету, и поехал в дом к Оглоблину.
Здесь он скоро разыскал квартиру Елены, где попавшаяся ему в дверях горничная очень сконфузилась и не знала: принимать его или нет; но князь даже не спросил ее: "Дома ли госпожа?" - а прямо прошел из темной передней в следующую комнату, в которой он нашел Елену сидящею за небольшим столиком и пишущею какие-то счеты. Увидев его, она немножко изменилась в лице; князь же, видимо, старался принять на себя веселый и добрый вид.
- Елена, что это вы за сумасшествие выдумали? - проговорил он, протягивая к ней руку.
Елена с своей стороны приняла у него руку его и даже пожала ее.
- Вы находите, что это сумасшествие? - спросила она его довольно спокойным голосом.
- Разумеется!.. Из-за чего затевать всю эту историю было?.. Поедемте, пожалуйста, сейчас опять ко мне!
- К вам?.. Нет, я больше к вам никогда не поеду! - сказала Елена.
- Но отчего?.. За что?.. - говорил князь. У него при этом начало даже подергивать все мускулы в лице. - Если вы рассердились за эти деньги, так я велю вам немедля прислать их.
Елена при этом насмешливо улыбнулась.
- Вот как, подкупать теперь стал!.. - произнесла она. - Но неужели, однако, ты до сих пор не убедился, что меня никогда и ни на что ни подкупить, ни упросить нельзя?
- Да, господи, разве я подкупаю тебя?.. Я хочу только уничтожить причину, рассорившую нас.
Князь все еще, как мы видим, продолжал сохранять свой добрый тон.
- Причина не в одном этом заключается, как и прежде я тебе говорила, отвечала Елена.
- Но знаешь ли ты, Елена, что, поступая таким образом со мной, ты можешь довести меня до самоубийства.
- Ха-ха-ха! - засмеялась Елена, так что князь даже позеленел весь при этом. - Из уважения к тебе я не хочу верить словам твоим! - начала она уже серьезно. - Но если бы ты в самом деле решился когда-нибудь сделать подобную глупость, то, признаюсь, незавидное бы воспоминанье оставил во мне по себе!.. - И Елена опять при этом усмехнулась. - Потому что, - продолжала она, как бы желая разъяснить свою мысль, - мужчина, который убивает себя оттого, что его разлюбила какая-нибудь женщина, по-моему, должен быть или сумасшедший, или дурак набитый...
- Но ты, однако, значит, все-таки меня совершенно разлюбила? - спросил князь, все более и более бледнея в лице, и голос его при этом был не столь добрый.
- Да, я почти тебя совершенно разлюбила! - отвечала Елена, - во мне теперь живет к другому гораздо более сильное чувство, и, кажется, этот новый Молох[57] мой больше мне по характеру...
Лицо его между тем становилось все мрачнее и мрачнее.
- Польша! - отвечала она ему.
- Но ты, в этом твоем поклонении, забыла, что у нас с тобой есть общий сын, - возразил князь.
- Сына нашего, если ты желаешь, можешь видать; но иметь какое-нибудь влияние на его воспитание я тебе не позволю.
- А с тобой, значит, я и видаться не должен буду? - спросил князь.
- Я просила бы тебя об этом! - произнесла, немного потупляясь, Елена.
Князь невольно поник головой: ему все еще не верилось, чтобы Елена была такая с ним, какою она являлась в настоящую минуту.
- Елена, неужели ты все это говоришь серьезно? - сказал он ей опять добрым голосом.
- Совершенно серьезно! - как бы отчеканила на меди Елена.
- И мы в самом деле должны будем расстаться навсегда?
- Должны расстаться навсегда! - повторила решительным тоном Елена.
- Но ведь, Елена, пойми ты: мне жить будет нечем нравственно без тебя... Научи, по крайней мере, меня: что мне делать с собой?
- Самое лучшее, по-моему, для тебя, - отвечала Елена, по-видимому, совершенно искренним тоном, - сойтись опять с женой. Я не хотела тебе тогда говорить, но ей действительно нехорошо живется с Миклаковым, и она очень рада будет возвратиться к тебе.
Князь эти слова Елены принял за самую горькую насмешку.
- О, какой это демон, - воскликнул он, - вразумляет и учит тебя так язвить и оскорблять меня!.. Неужели это все тот же злодей?.. Елена! Пожалей, по крайней мере, ты его, если он становится тебе дорог... Я убью его, Елена, непременно убью, или пусть он меня убьет!
Елена употребила над собой немалое усилие, чтобы не смутиться перед бешеным взрывом князя.
- Ты, конечно, говоришь о Жуквиче, но он тут ни в чем не виноват, и я очень рада, что ты сказал, что убить его хочешь, - я предуведомлю его о том.
- Нет, не успеешь!.. Не успеешь! - вскричал князь, грозя пальцем, и затем, шатаясь, как пьяный, вышел из комнаты, а потом и совсем из квартиры Елены.
Очутившись на дворе, он простоял несколько времени, как бы желая освежиться на холодном воздухе, а потом вдруг повернул к большому подъезду, ведущему в квартиру старика Оглоблина. У швейцара князь спросил:
- Дома ли молодой Оглоблин?
* * *
M-r Николя в это время перед тем только что позавтракал и был вследствие этого в весьма хорошем расположении духа. Занят он был довольно странным делом, которым, впрочем, Николя постоянно почти занимался, когда оставался один. Он держал необыкновенно далеко выпяченными свои огромные губы и на них, как на варгане, играл пальцем и издавал при этом какие-то дикие звуки ртом. Когда князь появился в его комнате, Николя мгновенно прекратил это занятие и одновременно испугкся и удивился.
Наружный вид князя еще более усилил страх Николя: он вообразил, что князь пришел спросить у него отчета, как он смел выхлопотать место Елене.
- Очень рад, что я вас застал дома!.. Поедемте со мной сейчас! проговорил князь.
- Куда поехать? - спросил Николя, выпучивая на него свои глаза.
- Я тут одного господина должен вызвать на дуэль, и вы будете моим секундантом... Мне, кроме вас, не к кому обратиться.
- Дуэль?.. Господи!.. - произнес Николя, взглядывая мельком на висевшие на стене ружья свои и пистолеты, из которых он ни из одного не стреливал. Но ведь я, князь, ей-богу, никогда не бывал секундантом, и что тут делать совершенно не знаю!.. - присовокупил он каким-то жалобным голосом.
- Все равно, знать тут нечего, поедемте! - говорил князь.
- Я болен, князь, ей-богу, болен! - продолжал Николя, не двигаясь с своего места. - Мне доктор строго запретил выезжать: "умрете", говорит.
Князь побледнел от гнева.
- Если вы не поедете со мной, - произнес он, стискивая зубы, - так я по всей Москве буду рассказывать, что вы трус и подлец!
- О, какой вы смешной! - зашутил уже Николя. - Ну, поедемте, черт дери, в самом деле, всех и все! - воскликнул он, бог знает что желая сказать последними словами. - Кого это вы вызываете? - присовокупил он как бы и тоном храбреца.
- Жуквича! - отвечал князь.
- А за что это? - любопытствовал Николя: в нехитрой голове его явилось подозрение, что не за Елену ли они поссорились, и что нет ли у ней чего с Жуквичем.
- Это мое дело! - сказал ему мрачно князь. - Да сбирайтесь же! прибавил он.
- Я готов, извольте! - произнес Николя и, как агнец, ведомый на заклание, последовал за князем, который посадил его к себе в карету и повез.
- Я очень рад, конечно, что могу вам услужить этим, очень рад! храбрился Николя; но сквозь все эти восклицания так и слышался худо скрываемый страх.
Приехав в гостиницу, где жил Жуквич, князь прямо прошел к тому в номер, введя с собою и Николя, из опасения, чтобы тот не улизнул. Они застали Жуквича дома. Тот при виде их заметно смутился. Князь подошел к нему и сказал ему не громко и по-английски, чтобы Николя не мог понять, что он говорит:
- Вы поссорили меня прежде с русскими эмигрантами, дружбу которых я высоко ценил!.. Поссорили теперь с женщиною, горячо мною любимой, и я вас вызываю на дуэль и хочу убить вас!
Жуквич при этом заметно побледнел.
- Вы ошибаетесь во всем этом; я не считаю себя нисколько виновным против вас! - проговорил он тоже по-английски.
Жуквич понурил на некоторое время голову.
- Но я ж не имею секунданта! - произнес он уже по-русски и как бы размышляя.
- Ищите, это ваше дело, а мой секундант - вот!.. - сказал и князь по-русски, показывая на Николя, все время стоявшего у окна и скрестившего, наподобие Наполеона I, на груди у себя руки.
- Я ж не знаю, найду ли я теперь кого?.. - сказал Жуквич, пожимая плечами, и затем проворною походкой вышел из номера.
Князь мрачно и беспокойно посмотрел ему вслед. Жуквич прошел в один из смежных номеров, в котором на диване, в довольно гордой позе, сидел молодой человек и читал какой-то, должно быть, роман.
Жуквич начал ему говорить что-то по-польски, с несовсем, впрочем, чистым польским акцентом.
Молодой человек выслушал его внимательно; слова Жуквича, видимо, сконфузили его: он возразил ему, с своей стороны, по-польски, но тоже как-то звякая в произношении.
- Да ничего ж не может быть из того, - глупость, вздор - тьфу! восклицал Жуквич по-русски. - Вы ж сумеете своровать пулю, а я ж выстрелю на воздух.
Молодой человек все еще не решался.
- Мы ж, Эмануил, жили все с вами вместе, - надобно ж помогать друг другу! - говорил почти умоляющим голосом Жуквич.
- Но они ж могут заметить то! - проговорил, наконец, молодой человек и тоже, подобно Жуквичу, с сильным прибавлением "ж".
- Где ж заметить-то? Он сумасшедший, как есть, а другой, секундант его - дурак, я ж знаю его!.. - горячился тот. - Я вам, Эмануил, сколько денег давал!.. Надобно ж помнить то!.. Вы были б давно ж без меня в тюрьме!.. прибавил он.
Последнее доказательство, как видно, подействовало отчасти на молодого человека. Он поднялся с своего места.
- Я, право ж, не знаю, как сделать это! - сказал он как бы в раздумьи.
- Да что ж тут сделать?.. Разве трудно ж, чтобы пулю, вместо чтобы так, - вот так ее!.. - воскликнул Жуквич и при этом сначала ткнул пальцем вниз, а потом рукой показал на обшлаг своего рукава.
Во всем этом объяснении его красивая и почти величественная наружность совершенно изменилась: он сделался как-то гадок и подл на вид.
- Да не отговаривайтесь ж, Эмануил, они ж нас ждут! - вопиял Жуквич и потом, взяв почти насильно молодого человека за руку, повел его.
Князь между тем рвался от нетерпения, и ему начинали приходить в голову подозрения, что не удрал ли от него Жуквич; но двери отворились, и тот вошел с своим молодым товарищем. Оба они постарались принять спокойный вид, и молодой человек по-прежнему уже имел свою гордую осанку. Жуквич сначала отрекомендовал его князю, а потом Оглоблину. Молодой человек, кланяясь, сгибал только немного голову на своей длинной шее.
- А на каком оружии будет дуэль? - спросил он Жуквича.
- На пистолетах ж! Я желаю на пистолетах!.. Они ж у меня и есть! отвечал тот и, сходя в свою спальню, вынес оттуда пару отличных пистолетов. - Не угодно ли вам видеть их? - проговорил он, подавая пистолеты Николя, который с видом знатока осмотрел их внимательно.
- В саду у меня, если хотите; он довольно большой и совсем пустой! сказал князь.
Молодой человек вопросительно взглянул при этом на Жуквича.
- Мне ж все равно! - отвечал тот.
Все тронулись потом за князем, который опять поехал с Николя, а Жуквич с своим секундантом.
- Я очень рад этой дуэли, очень! - повторял Николя всю дорогу; но вместе с тем от страха и от волнения у него даже как-то глаза перекосились.
Князь ничего ему не отвечал и был почти страшен на вид. Приехав к себе в дом, он провел своих гостей прямо в сад, дорожки в котором все были расчищены, и на средней из них оказалось удобным совершить задуманное дело. Молодой секундант Жуквича сейчас принялся назначать место для барьера.
- Тут, я полагаю! - отнесся он к Николя, как к сотоварищу своему.
- Конечно, тут!.. Разумеется! - зашамшил тот своим язычищем.
Молодой человек после того отмерил от барьера в ту и другую сторону по нескольку шагов и стал заряжать пистолеты. Князь во все время этих приготовлений стоял без шубы и с нетерпением ожидал того, когда они кончатся.
В уме его, против собственного желания, проходили довольно странные мысли. В саду в это время летали кой-какие птички и что-то такое чирикали; в воздухе раздавался благовест к вечерне в соседнем приходе. Князю припомнилось его детство, когда он именно в эти часы гулял в саду; потом мелькнул в его воображении образ Елены, жены, и затем пришла мысль, что через несколько мгновений, может быть, он ничего не будет ни видеть, ни чувствовать. Жуквич, с своей стороны, тоже стоял с довольно мрачным выражением, и при этом красивые глаза его неустанно и пристально были устремлены на молодого секунданта, который, наконец, зарядил пистолеты и, проговоря негромким и несколько взволнованным голосом: "готовы", вручил их противникам. Те стали на свои места и начали подходить к барьеру. Николя, все время было стоявший около князя и как бы желавший его тем защитить, при виде, что Жуквич направляет свой пистолет в их сторону, заорал благим матом: "Погодите, постойте, постойте!" - и бросился в кусты.
- Станьте ж вот тут около меня, здесь безопасно! - сказал ему с насмешкой секундант Жуквича.
Николя подскочил к нему и стал за ним. Князь прицелился в самый лоб Жуквича и выстрелил. Вслед за тем выстрелил и Жуквич, но при этом он заметно держал пистолет вбок от князя. Оба противника оказались невредимы.
- Еще стреляться!.. Еще!.. - закричал было князь.
Жуквич на это склонил немного голову.
- Я ж принял раз от вас вызов, не будучи ни в чем перед вами виновен; но быть вашей постоянной мишенью я не желаю!
- Но все-таки я вас убью!.. Я убить вас хочу!.. - кричал князь.
- Убить ж вы меня можете... тогда закон вас накажет за то! - проговорил Жуквич, пожимая плечами. - Идемте ж! - присовокупил он своему секунданту.
Тот был совсем готов и даже держал пистолеты под мышкой; они отправились.
- Постойте, постойте!.. - кричал было им князь задыхающимся голосом. Оглоблин, остановите их! - присовокупил он, обращаясь к Николя.
У самого князя сил, кажется, не было тронуться с своего места. Он стоял, одною рукою держась за дерево, а другою схватясь за свой бок.
- Да нельзя, князь, по законам дуэли этого нельзя! - убеждал он его.
- О боже мой, боже мой! - простонал князь и, шатаясь, пошел из саду.
Николя последовал за ним. Он каждую минуту ожидал, что князь упадет; однако тот дошел до дому, взошел даже на лестницу, прошел в свой кабинет, упал вверх лицом на канапе и закрыл глаза.
Николя смотрел на него оторопелыми глазами.
- Не нужно ли послать за доктором? - стал он спрашивать князя своим шепелявым языком.
- Мне все равно! - отвечал тот досадливым тоном.
ему князем оскорбление, немедля приехал. Николя между тем, чтобы не беспокоить больного, ходил уже по зале.
- Струсил это он, - что тут хвастать-то!.. Нечего!.. Захворал вот даже! - шептал он сам с собой своими губищами.
Елпидифор Мартыныч, осмотрев князя, вышел из кабинета с озабоченным лицом.
- Что такое с ним? - спросил его Николя.
Елпидифор Мартыныч в ответ махнул только рукой.
- У них тут с Жуквичем сейчас дуэль была!.. Я секундантом был у князя! - не утерпел Николя и начал извергать из себя.
- А!.. - произнес с удивлением Елпидифор Мартыныч. - Но за что же это? - присовокупил он.
- Должно быть, из-за этой Жиглинской, что у нас теперь служит!
- Так!.. Да!.. Верно, что так! - подтверждал Елпидифор Мартыныч.
- А!.. - повторил еще раз с удивлением Елпидифор Мартыныч.
Примечания:
56. Польщизна - совокупность всего подлинно польского.