12. Взор героя устремляется в другую сторону
Возвратясь домой, Александр увидел, что дорожный экипаж его был уже вывезен из сарая, а в комнатах он застал Венявина.
-- Помилуй, братец, -- говорил тот, топорщась, по обыкновению, волосами и руками: -- после того приятного вечера... уж именно приятного, за который я тебе душевно благодарен!.. (при этом он пожал у приятеля руку) я захожу к тебе раз, два... дома нет... Сам тоже не присылаешь...
Александр нарочно не присылал и не принимал Венявина. Ему казалось, что тот непременно заметил его унижение в собрании.
-- Я сейчас совсем уезжаю, -- сказал он, садясь в мрачной позе.
-- Как так? А разные эти намерения и планы? -- сказал Венявин, изобразив из своей особы удивление.
Александр грустно усмехнулся.
-- Какие тут планы! Такие пошлости и гадости пошли!
-- Что такое? -- спросил Венявин.
-- Мать тут все крутит и мутит, -- отвечал Александр.
Он был совершенно уверен, что причиной всему была Надежда Павловна.
-- Да кого же, какого еще чорта им после этого надобно? Ах, они дураки этакие! свиньи!.. Извини меня, пожалуйста! -- вспылил Венявин.
Александр сидел, погруженный в глубокую задумчивость.
-- Родители! -- начал он как бы сам с собой. -- Для собственного своего удовольствия, может-быть, впоследствие выпитой лишней рюмки вина, они родили меня и, по чувству инстинктивной привязанности выкормили... Да это все животные, все самки имеют к своим птенцам, и за это мы должны всю жизнь им повиноваться, уважать их!..
-- Именно так! -- подтвердил Венявин.
Из угождения приятелю, он не прочь был и повольнодумничать.
-- Что ж, неужели она так-таки совершенно и подчинилась матери? -- прибавил он с глубокомысленным видом.
-- Разумеется!.. Показали ей впереди пряник с сусальным золотом, и побежала за ним.
-- Да, вон они, женщины-то! Все они тут, как на ладони! -- воскликнул Венявин. -- Впрочем, -- прибавил он, пожимая плечами: -- все-таки нельзя их не любить!
Интересно было бы знать, кого этот добряк не любил, начиная с своего черного, с отбитым задом, пуделя до старухи-матери, к которой он каждую вакацию, святки, святую, на последние свои грошишки, приезжал повидаться.
-- Печалиться тут нечего... я даже рад, что так случилось, -- утешал он Александра.
-- Я и не печалюсь, -- отвечал тот: -- я в жизни столько перенес, что одним больше и одним меньше щелчком от судьбы -- разница небольшая.
Какие Александр получал от судьбы щелчки, это одному ему было известно.
-- Я знаю, что ты -- сила! -- поддакнул приятель.
Вошел мрачный лакей.
-- Лошади готовы-с, -- проговорил он.
Александр встал и сейчас же стал одеваться. Ему поскорей хотелось оставить этот город, Соню и даже Венявина.
-- Прощай, друг любезный! -- говорил тот с чувством.
-- Прощай! -- отвечал Александр скороговоркой и, сев в повозку, торопливо и небрежно мотнул приятелю головой.
Бакланов между тем быстро проезжал одну за другой улицы большого города, и чем дальше он ехал, тем больше появлялось огней в окнах. Когда он выехал за заставу, небо совершенно вызвездилось; кругом была бесконечная снежная поляна; в воздухе, наполненном мелькающим снегом, стали обрисовываться точно очерки каких-то фигур; колокольчик от быстрой езды заливался не переставая.
Александру было досадно и грустно.
Он усиленно старался думать о Москве, о том, как в сереньком домике, в серенькой зальце, он с панной Казимирой, дочерью хозяйки, под игру ее матери на плоховатом фортепиано, танцует вальс, и Казимира держит на него нежно-нежно устремленными свои голубые глаза, наконец он сажает ее и, сам став против нее, заметно кокетничает всею своею фигурой, а Казимира сидит в робкой и грустной позе.
Бакланов торжествует и смеется в душе.