18. Сын, возвращающийся с раскаянием
Юный Басардин начал преприятно жить у тетки. Она ему нашила белья, велела навязать карпеток и наконец, от имени дедушки, подарила старинные золотые часы. Виктор, в свою очередь, стал входить и помогать ей несколько по хозяйству. У Биби был один задельный мужик, ужасный грубиян: как только напивался он пьян, сейчас же с пеной у рта являлся перед барышниными окнами.
-- Барыня!.. барыня!.. угорела барыня в нетопленой горнице... -- напевал он, приседая и делая другие глупости.
Иногда даже он ловил ее в церкви, когда она выходила оттуда.
-- Сторонитесь, сторонитесь, улита едет, наша барыня... госпожа... -- говорил он, расталкивая перед ней народ.
Биби его за это наказывала, возила в рекруты отдавать; но не проходило и полугода, как он снова повторял свои штуки, которые вздумал выкинуть и при Викторе. Тот его, на месте же преступления, схватил за шивороток, пригнул к земле и, из собственных рук, так отзвонил плетью, что даже другие мужики, стоявшие невдалеке при этом, почесав в затылке, проговорили: -- "Это уж, брат, видно, по-настоящему, по-военному!", а сам наказанный ничего не объяснял, а только слезливо моргал носом.
Очень довольная всем этим, Биби начала говорить про племянника:
-- Преумный и превнимательный... На что я, кажется, глазом посмотрю, и то он видит!
Когда она постыдила Виктора, что как это он, такой большой, не умеет читать по-славянски, он сейчас же подучил и, уже довольно бойко разбирая титлы, стал по вечерам читать тетке, по ее указаниям, некоторые места из Четьи-минеи. Происходившие при этом сцены были довольно оригинального свойства: зеленая гостиная обыкновенно освещалась двумя сальными свечками; молодой офицер, с самым смиренным выражением, глядел, не поднимая глаз, в книгу и произносил:
-- И бы Афанасию страх велий!
Биби при этом как-то порывисто нюхала табак и принималась торопливо распускать свое вязанье. Это означало, что она сильно была тронута.
Дедушка-майор, тоже вывезенный на своих креслах слушать, начинал понемногу высовывать язык, а потом все больше и больше, и наконец вытягивал его почти что до половины.
-- Папенька, опять язык! -- вскрикивала на него Биби.
Старик сейчас же убирал орган слова в надлежащее место, но потом, через минуту, начинал его снова выпускать понемногу: зачем он это делал, никто у него допроситься не мог.
"И приидоша к нему беси", -- продолжал между тем Басардин, невольно улыбаясь. У него самого в это время были порядочные бесенята в голове.
"Коли так все пойдет, так с тетки-то рублей пятьсот сорвать можно будет!" -- думал он и продолжал читать: -- "Отьидитие от меня, окаянные, рек Афанасий".
"А Иродиадка все отвертывается!" -- вертелось в это время в голове молодого человека, и голос его делался совершенно невнимателен.
-- Ну, будет, друг мой! -- говорила Биби, думая, что он устал.
Виктор закрывал книгу, осторожно подавая ее тетке и сам, усевшись смиренно в кресло, задумывался. В эти минуты его волновали самосильнейшие страсти: с некоторого времени он решительно не в состоянии был равнодушно видеть стройного стана Иродиады и ее толстой косы, красиво расположенной на затылке.
-- Иродиада, куда ты! Постой! -- говорил он ей, когда она, вечером после ужина, приходила и ставила ему графин на стол.
Первоначально Иродиада отвечала на это одним холодным взглядом, но Виктор простер свои искательства и дальше.
-- Погоди, постой! -- говорил он, встретив ее раз в темном коридоре.
-- Барин, что вы? Перестаньте... Право, тетеньке скажу! -- проговорила Иродиада, стараясь поскорее пройти мимо него.
-- Ну да! как же! скажешь! -- говорил Виктор и сделал чересчур смелое движение.
Биби она в самом деле, должно быть рассказала, потому что та была день или два очень суха с Виктором. Злоба в душе его забушевала. Поймав снова Иродиаду в коридоре, именно после описанного нами чтения, он остановил ее.
-- А, так ты ябедничать! -- произнес он и так распорядился, что Иродиада, для спасения себя, сначала толкалась, а потом укусила ему плечо.
-- Ты еще кусаться! -- проговорил Виктор и схватил ее за косу.
Иродиада закричала на весь дом:
-- Батюшки, бьют!
На этот крик со всех сторон высыпали девки со свечами и сама Биби.
-- Она мне грубит! -- сказал Виктор, указывая на Иродиаду.
-- Матушка, вся ваша воля, -- отвечала та, поправляя свою косу и куда-то мгновенно скрываясь от стыда.
-- Виктор Петрович, что это такое? -- произнесла Биби.
-- А, так вы так! -- произнесла Биби и сейчас же удалилась.
Из всей этой сцены она очень хорошо поняла, что это за господин, и просто струсила его. Он, пожалуй, до того дойдет, что и ее приколотит; а потому на другой же день, не входя с ним ни в какие объяснения, когда Виктор еще спал, она, запрятав старого отца и Иродиаду в возок, сама села с ними и уехала на богомолье, верст за триста, захватив с собою все ключи от чая, сахару и погреба. Молодой человек остался таким образом снова без всякого содержания. Первоначально он стал было всего требовать от ключника, но тот отвечал, что у него нет ничего. Басардин, делать нечего, решился ехать обратно в город, хватить там по боку дедушкины часы и с этой суммой прямо отправиться в Петербург. Но на постоялом дворе, у Никиты Семенова, он встретился с одним помещиком, возвращавшимся из города.
-- Ваша фамилия? -- спросил тот.
-- Басардин.
-- Должно быть, моя! Я не знаю, я только еще еду к ним. За кого же она идет?
-- За очень хорошего человека.
-- И богатого?
-- Да, с большим состоянием. И она-то ведь прелестная. С вами вот имеет немалое сходство.
Приехав в город и остановясь в номере, он тотчас же сел и написал к матери письмо.
"Дражайшая маменька! Я сознаю теперь вполне, что я блудный сын, но когда тот сказал отцу своему: "Отче! я согрешил на небо и пред тобою", отец сказал: "Иди в дом мой! Заколите тельца и празднуйте: сын, которого я считал мертвым, -- жив". Сделайте, маменька, и вы то же!"
"Тетенька, хоть Богу и молится, но дела ее далеко тому не соответствуют, и великую поговорку: что нет такого дружка, как родная матушка, я узнал теперь вполне".
Отправив это письмо, Виктор заранее был уверен в его успехе.