10. Храмовой праздник
Храмовой праздник в селе Дубнах был, как видно, немаловажным событием.
С раннего утра по замерзшей несколько на утреннем холодке дороги ехали мужики в раскрашенных тележках, с раскрашенными дугами, в картузах и синих кафтанах, с женами, тоже в синих поддевках, красных платках и красных сарафанах. Мужики поскорей ехали верхом, а между пешеходами были все больше женщины в котах и с поднятыми подолами; у некоторых из них были грудные младенцы на руках.
На красном дворе в Лопухах кучер Фома, в красной рубахе, с расчесанною бородой и намасленною головой, хлопотал около выкаченной из сарая прекрасной четвероместной коляски, а другой, подкучерок, мыл, чистил и расплетал гривы у четырех вороных лошадей. Видно, что приготовлялся самый парадный выезд, заведенный еще покойным Баклановым. Александр одевался в своей комнате. Вдруг к нему заглянула в двери в новой юбке, пильотках и чепце Аполлинария Матвеевна.
-- Мне можно с тобой, душенька, ехать? -- спросила она.
-- Это что еще такое, -- почти воскликнул Александр: -- вы тут боитесь; кричать начнете в дороге!.. очень весело с вами ездить!
-- Ой, да Клеопатра-то Петровна больно, было, меня звала.
-- Ну, так и поезжайте одни, а я не поеду! -- возразил Александр, бросая с гневом на стол щетку и гребенку. Ему стыдно было ехать с матерью.
Та, по обыкновению, струсила.
-- Нет, коли уж так, я лучше не поеду, -- сказала она смиренно и, придя в свою комнату и сняв с себя парадный чепчик, горестно уселась под окошечком.
"Глупа-то я больно, что ли, батюшки, ни от кого-то мне житья на свете нет, и от сынка-то что есть?" -- спрашивала она себя и затем залилась обильнейшими слезами, что в этакий праздник она и в церкви Божией не побывает.
Иона Мокеич, тоже во фраке, в белом жилете и с новым картузиком в руках, быв свидетелем всей этой сцены между сыном и матерью, слегка улыбался и поматывал в раздумье головой.
Александр был готов. Костюм его состоял из черного фрака, из бархатного коричневого, по тогдашней моде, жилета; курчавые волосы его были красиво зачесаны назад. Выходя, он накинул на себя подбитый настоящим бархатом плащ-альмавиву и, живописно раскинув на плечах его отвороты, сел, несколько развалясь, в коляску и с удовольствием полюбовался толстою спиной молодцеватого кучера. Гайдук Петр, тоже в новой, с иголочки, ливрее, вскочил на запятки. За ним вслед смиренно ехал Иона Мокеич в своем тарантасишке. Александр его не пригласил сесть с собой из того же чувства, по которому не взял и мать.
Экипаж, быстро везомый четырьмя добрыми конями, слегка и ровно покачивался. Александр, завернувшись в свой плащ и скрестив руки, глядел и посматривал на все окрестности. В жизни немного таких положений, которые бы, как езда по деревенским дорогам в хорошем экипаже и на бойких лошадях, могли настолько возбуждать в человеческом сердце чувство гордости. "Я сквайр... проприетер... Все это, что ни идет, ни встречается, все это ниже меня", -- самолюбиво отзывалось в молодой душе Александра. "Я, приехав в церковь, -- думал он: -- или там на обеде к какой-нибудь Фефеле Ивановне, верятно, буду лучше всех одет. Я могу жить, ничего не делая и ни в ком не нуждаясь... Я знаю науки, а тут никто ни одной. Там, может быть, я встречу какую-нибудь маленькую, недурненькую собой даму; она влюбится в меня, потому что муж у ней урод, так как они все уроды..." Но все эти самолюбивые мысли сразу прошли, когда из-за недальней горы показался справа огромный дом Клеопатры Петровны, а слева -- сад другого владельца села Дубнов, помещика Спирова. Посреди всего этого виднелась церковь, около которой кишмя-кишмел народ. Александр почувствовал даже робость. Он хоть и считал себя светским человеком, но в сущности был, как все поумнее молодые люди, очень застенчив.
-- Иона Мокеич, что вы тут сидите, пересядьте ко мне! -- говорил он, велев кучеру остановиться.
Он уже чувствовал некоторую необходимость в покровительстве своего старого соседа.
-- Да что ж ты всю дорогу-то, чертенок, молчал и заставлял меня трястись в тарантасишке! -- отвечал тот, вылезая из своего экипажа и пересаживаясь в коляску.
Вскоре они въехали в село.
-- Ну, брат, нет, в церковь не продерешься... -- проговорил Иона.
-- Куда же мы поедем: к Клеопатре Петровне или к Спировым? -- спросил с заметным беспокойством Александр.
-- А вот потолкаемся пока по базару, -- отвечал тот и совершенно спокойною и привычною походкой начал проходить между народом.
Александр следовал за ним.
На плохо отгороженном кладбище, обсаженном несколькими березками, на могильной плите, сидели с горестнейшими лицами две старухи-крестьянки.
-- Ну-ка, матушка, -- говорила одна печальным голосом, между тем как другая тоже простанывала:
-- Только глазки-то она закатила...
Александр думал, что, сидя на человеческом кладбище, они вспоминали о какой-нибудь их дочери или внучке.
-- Потянула я за хвостик-то, а она уж и не жива!.. -- заключила говорившая.
Старухи разговаривали о корове.
Вдруг его толкнул в бок Иона Мокеич. Александр обернулся и сам чуть не вскрикнул.
Опершись на ограду и несколько склонившись на нее, стояла невдалеке молодая, высокая крестьянка. От нее от всей, как от гоголевской Аннунциаты, красота так и блистала во все стороны.
-- Какова птичка-то? -- произнес Иона.
Александр все еще не мог отвести глаз.
Крестьянка мжду тем, заметив, что на нее смотрят, не столько, кажется, из стыдливости, сколько из солидности опустила глаза в землю и, наклонив несколько голову, пошла неторопливо в другую сторону.
-- Это из Кузьмищева... На поседках мы, может быть, увидим ее.
-- Ах, пожалуйста! -- произнес Александр.
С кладбища они прошли на базар, с выстроенными на скорую руку деревянными лавочками, в которых, с испитыми лицами, в нанковых сюртуках и по большей части рыжеволосые торговцы торговали красным товаром.
-- Мадам! мадам! -- говорил один из них, зазывая толстую бабу, с разинутым ртом проходившую мимо лавки.
-- Вы будьте спокойны: в трех щелоках стирайте, не полиняет! -- уверял другой нескольких баб, с недоверием смотревших, как он прикидывал на аршин шумящий ситец.
него пряники:
-- Было, у меня, сударыня, дочек семь бочек: сам не почал, так чорт начал.
-- Ах, Боже мой, скажите! -- говорили горничные.
-- Да-с, -- продолжал торговец: -- была у меня жена Маланья, варила мне суп из круп, что тротуары посыпают.
Горничные смеялись.
-- Всех бы я вас, миленькие, обзолотил и бриллиантами изуставил, одно только место пустым оставил! -- заключил торговец.
Горничные совсем фыркали от смеха.
-- Ох, вы пряничницы! -- погрозил им пальцем, проходя, Иона Мокеич.
-- Нельзя, сударь, Иона Мокеич, -- ответил за них торговец: -- где уж, батюшка, обозы, так и козы.
Перед мужиком, продававшим лемехи, гвозди, серпы, Дедовхин остановился.
-- Я, брат, твоими-то косами тебе бороду выбрею! Хочешь?
Но мужик, кажется, этого не хотел.
-- Что ж так-с? -- спросил он.
-- Да тупее моего языка.
-- По каменьям-то, Иона Мокеич, как станете косить, так всякая исступится... Выгодчик тоже! -- прибавил мужик, когда Дедовхин был уже довольно далеко: -- и около чужих всех пней ладить выкосить траву.
Александр продолжал думать о красивой бабе.
На большой дороге они увидели, что растрепанный мужик полз на четвереньках.
-- Что, паря, преклонил уже Господ? Словно рано бы еще! -- заметил Иона Мокеич.
-- Порра! -- произнес мужик с ожесточением и, повалившись вверх животом, закрыл в изнеможении глаза.
-- Ну-те, ребята, нарвите крапивки, да под рубашку ему... -- посоветовал Иона Мокеич стоявшим вблизи, в красных рубахах, мальчишкам.
и опять было обеспамятел. Мальчишки, которым Иона Мокеич снова подмигнул, опять насовали ему крапивы. Мужик встал и уже гораздо тверже побежал за ними.
-- Я и себя всегда так велю дома отрезвлять. Отличнейший способ! -- объяснил Иона Мокеич Александру, и потом они пошли к дому Клеопатры Петровны.
-- Хозяйка, верно, в церкви! -- предостерег было его Александр.
-- О, чорт! Велика важность! -- отвечал Иона и дерзко отворил тяжелые дубовые двери.
На довольно парадной лестнице они увидели сходящую комнатную женщину с маленьким платочком на голове.
-- Пожалуйте-с! -- пригласила она их.
-- Ах, благодарим покорно! -- отвечал Иона тоже в тон ей тоненьким голоском. -- Что это, душенька, животик-то у тебя словно припух? -- прибавил он.
-- Ай, батюшка, Иона Мокеич, все-то вы шутите! -- проговорила женщина, уходя раскрасневшись в коридор под лестницей.
Путники наши вошли наконец в залу с двойным светом и с историческою живописью на потолке. Потом они прошли малую гостиную, среднюю и остановились в большой гостиной. Александру невольно кинулся в глаза огромный портрет императора Павла, в золотой раме и убранный балдахином.
Мебель была хоть и старинная и в некоторых местах даже белая с позолотой, но везде обитая или штофом, или барканом. Вся эта барская роскошь начала еще больше тревожить Александра.
-- Что ж мы будем тут делать? -- спросил он своего товарища, преспокойно расхаживавшего и преспокойно на все поглядывавшего.
-- А вот уж и подходят из церкви, -- отвечал он.
По деревянным мосткам, идущим от самой церкви до дому, действительно, два лакея, в огромных, треугольных шляпах, надетых поперек, вели под руку самое старую фрейлину, совсем сгорбившуюся, но еще в буклях и в роскошнейшем платье. Вслед за ней, скромно приложив руки к груди, шли две ее приживалки: одна Алина, другая -- Полина.
Старуха проходила свои огромные залы, с длинными зеркалами, все склоняя голову, как бы кланяясб на парадном выходе; наконец в гостиной, увидев живых людей, она проговорила!
-- Здравствуйте!
Иона Мокеич поспешил раскланяться и представить ей Александра.
-- Аполлинарии Матвеевны сын! -- сказал он.
-- Вот какой уж большой стал. Здравствуйте! -- проговорила ему старуха.
-- Как здоровье моего ангела, Аполлинарии Матвеевны? -- спросила одна из приживалок, закатывая глаза.
-- Слава Богу! -- отвечал Александр. Прием этот несколько удивил его. Все-таки, видно, здесь знают его мать, а не его!
он таким образом как бы весь подавался вверх, ноги его, в плисовых сапогах, почти не поднимаясь, шаркали по мосткам. Рядом с ним шел прямой господин, совсем как бы не имевший способности гнуться и как бы насаженный на железный стержень.
-- Доброго дня! -- сказал генерал, войдя и подавая руку Ионе, но не обертываясь, впрочем, к нему лицом. -- Где хозяйка?
-- Сейчас выйдет, ваше превосходительство, -- поспешил ответить Иона Мокеич.
Генерал сел на диван, на то место, где обыкновенно садятся дамы.
Лакеи стали ставить закуску.
Высокий господин стал около доходящего до полу окна и приложил шляпу к колену.
Александр не без удивления заметил, что фрак на этом госте сидел гораздо лучше, чем на нем; сукно было гораздо высшего сорта, а покрой чистейшего английского свойства. По скромному его и тоже, должно быть, дорогому жилету изящно пролегала платиновая цепочка.
-- Кто это такой? -- спросил он Иону Мокеича.
-- Князь Темир-Подольский, -- отвечал он.
У Александра опять немножко сердце сжалось конфузом.
Но по мосткам шел еще новый франт, также щегольски одетый, но только он шел гораздо развязнее и, заботливо оглядываясь из стороны в сторону, имел на глазах pince-nez.
Александр Бога возблагодарил, что он не взял своего pince-nez.
-- Ну да, да! -- говорил этот новый гость, входя в гостиную, и потом прямо подошел к генералу.
-- Сейчас, ваше превосходительство, накупил кос, ремней, граблей!
-- Так, так, прекрасно! -- говорил покровительственно генерал.
-- Нельзя, ваше превосходительство, ни у отца, ни у матери моей, ни у деда не бывало, -- а у меня овес сам-пятнадцать пришел.
-- Прекрасно! прекрасно! Военный человек на все, выходит, способен.
-- На все, ваше превосходительство! -- подхватил весело вошедший господин.
В душе Александра невольно шевельнулась зависть.
"В самом деле, военный человек не способнее ли на все?" -- подумал он.
-- Ух, как жарко в церкви! -- сказала она.
-- Да, -- подтвердил генерал.
M-me Спирова вынула батистовый платок и стала им обмахиваться, произведя при этом сильный запах пачулей.
Александра и это удивило.
"Здесь и духи эти модные знают?" -- спросил он себя мысленно.
Между тем господина в pince-nez он опять уже увидел на площади, толкающегося посреди мужиков.
"Счастливец! А наше отвратительное университетское образование, к чему оно готовит человека?" -- подумал Александр.
Хозяйка, наконец переодевшись в более легкое платье, но по-прежнему в блондовом чепце и буклях, появилась, в сопровождении своих приживалок.
-- Что же вы, подавайте! -- сказала она, кивнув привычно-строгий взгляд на стоявших у притолок лакеев.
Те мгновенно схватили со стола подносы и стали подносить небольшому числу гостей.
-- Кушай, батюшка! -- сказала старуха, садясь около генерала.
-- Ем! -- отвечал тот.
Он, действительно, не дав еще унести подноса, взял и наложил себе на тарелку паштета.
-- Кто это? -- спросил он хозяйку полу-на-ухо, показывая на Александра.
-- Аполлинарии Матвеевны сынок! -- почти крикнула ему та. Генерал был сильно глуховат.
Александр выходил из себя от такой нецеремонной рекомендации: опять и везде упоминалась Аполлинария Матвеевна, но старый генерал, лично им заинтересовавшийся, больше еще ему нравился. Он решил с ним заговорить. Заметив, что невдалеке от него осталось свободное место, он подошел и сел.
-- Вы не были у обедни? -- спросил его довольно ласково старик.
-- Нет, я приехал довольно поздно... уж к великому таинству.
-- К какому это великому таинству? -- спросил генерал, сделав руками знак удивления.
-- В обедне есть великий выход, а не таинство... Как же вы этого не знаете, молодой человек? а-а-а! -- сказал, качая головой, старик.
Александр, и сам очень хорошо видевший, что, по торопливости своей, соврал, сначала было заспорил, что есть...
-- Да нет же! Неужели вас и этому не научили? а-а-а! -- произнес решительно генерал.
Александр готов был провалиться сквозь землю, но, к вящщему еще страданию его, лакей раскрыл зеленый стол. Иона Мокеич разнес карты себе, хозяйке, генералу и князю Подольскому. Они сейчас же сели, оставив Александра с дамами.
Разговаривать со Спировой и двумя приживалками Александр решительно не хотел, но те, впрочем, и сами скоро ушли во внутренние комнаты, так что он остался совершенно один.
Он ходил, глядел в окно, сидел на месте, подходил к игрокам, и все это так глупо, что он готов был этого проклятого Иону прибить за то, что он привез его к подобным скотам. Наконец судьба как бы сжалилась над ним: к крыльцу подъехал экипаж с дамами, с которыми Александр непременно решил познакомиться и даже начал за ними ухаживать. Они вскоре вошли в гостиную; мать как-то исподлобья и злобно посматривала на всех, а дочери, сначала одна, а потом другая, вернули хвостом перед хозяйкой и затем скрылись вместе с маменькой.
К крыльцу подъехал еще экипаж. Генерал, вытянув свой взгляд на окно, проговорил:
-- Это, должно быть, гг. офицеры!
Из тарантаса, в самом деле, вышли три офицера. Один из них, и собой очень невзрачный и далеко уж не умного лица, шумно вошел в гостиную, расцеловал у хозяйки ручку, сел около нее и стал учить ее играть в карты, а двое других, тоже очень развязно поклонившись хозяйке, через пять же минут, как видел Александр, разговаривал с барышнями, на секунду вернувшими хвостами в гостиной.
Видимо, между всеми этими людьми были общие интересы и протекала общая жизнь; один только герой мой был тут как отрезанный ломоть.
За обедом все уселись по приличным им местам -- даже Иона затесался чуть не рядом с хозяйкой, а Александр очутился в самом заднем конце, между попами. В продолжении всего обеда он был мрачен до неприличия.
Когда встали наконец из-за стола и в лакейской заиграли полковые музыканты, привезенные офицерами. Александр сейчас же взял шляпу и подошел к хозяйке.
-- Чтой-то батюшка, куда это? -- спросила та его.
-- Матушка не так здорова.
-- А! -- произнесла старушка, как видно, совершенно приняв в уважение подобную причину.
Александр сел в коляску.
Кучер Фома и гайдук Петр были мрачны.
Они никак не ожидали, что барин так скоро уедет с праздника, а потому не успели еще обойти деревню и закатить хорошенько.
-- Когда ж на поседки-то? -- крикнул александру с балкона Иона Мокеич.
"Что ж это такое?" -- рассуждал он сам с собою, проезжая довольно темным лесом.
Он очень хорошо понимал, что был в самом аристократическом деревенском кругу.
"Или они глупы, или я!" -- решал он мысленно.
Они! -- позволяем мы себе успокоить молодого человека.