13. Побег от собственной совести
На другой день Бакланов сидел у себя в комнате; голова у него трещала; ему представлялось, что, вероятно, теперь узнается по всей губернии, как они приезжали на поседки пьяные, произвели там драку; наконец, сами мужики могут на него жаловаться, потому что он обнажал оружие. Словом, его мучили те разнообразные страхи, которые обыкновенно бывают у человека с расстроенным пищеварением, так что, когда к нему в комнату зашел гайдук Петруша и проговорил каким-то не совсем обыкновенным голосом: "пожалуйте на минуточку суда-с!" -- он даже задрожал.
-- Что такое? -- спросил он, вставая.
-- Маша вас там спрашивает-с, поговорить ей нужно с вами-с.
Бакланов глядел в лицо гайдука.
-- Где же она? -- спросил он.
-- В овине, на гумне дожидается-с.
Александр пошел. Ему не совсем приятно было это объяснение. "Пожалуй, еще чувствительность выражать будет! На что глупа, а это уж понимать начинает!" -- думал он.
В овине, совсем почти темном, Маша сидела на кучке дров и плакала.
-- Что это такое? О чем? -- спросил Бакланов.
-- Маменька ваша-с, -- отвечала Маша: -- призывала меня вчера к себе-с.
-- Н-ну?
-- По щекам прибила-с... "Мерзкая, говорит, ты..." -- замуж приказывает итти-с за Антипова сына.
-- Но ведь ты не хочешь?
-- Нет-с, что хотеть-то-с!.. Я к крестьянству, помилуйте, совсем тоже, как есть, не прилучена... дом тоже бедный...
-- Ну, и не ходи, если не хочешь!
-- Выхлестать хочет, коли, говорит, не пойдешь: а я, помилуйте, чем виновата? Не своей охотой шла-с.
-- Вздор!.. Не ходи!.. Я не позволю тебе этого! -- говорил Бакланов и пошел к матери.
Но как было заговорить о подобном предмете?
-- Вы там, маменька... девушка у нас Марья есть... Вы хотите ее насильно замуж выдать?..
-- Не непременно-с! -- вскричал Александр: -- нельзя так вам вашим подлым крепостным правом пользоваться.
Аполлинария Матвеевна уж задрожала.
-- Нету, нету, я уж решилась! -- говорила она.
-- В таком случае и я решусь, -- продолжал Бакланов: -- и завтра же уеду в Петербург.
Он знал, что ничем так не мог напугать мать, как своим намерением уехать в Петербург. Аполлинария Матвеевна больше всего на свете хотела, чтобы сын остался при ней, получил бы у них в губернии какое-нибудь выгодное место, женился бы на богатой невесте, и оба бы, он и невестка, ужасно к ней были почтительны.
-- Вы ни звука, ни весточки не будете получать обо мне! -- говорил он.
-- Ну, Бог с тобой! Бог с тобой! -- говорила Аполлинария Матвеевна и затем заревела.
Этого Бакланов решительно не мог вынести.
-- Это чорт знает что такое, -- говорил он, уходя из комнаты и хлопая дверьми.
Он опять пришел в овин к Маше.
-- Ну, я говорил матери: не выдадут... -- сказал он, полагая, что угроза его подействует на Аполлинарию Матвеевну.
-- Нет, барин, как не выдадут?.. Выдадут!.. -- сказала Маша и еще больше расплакалась.
Бакланова окончательно это взбесило.
-- Это не жизнь, а каторга, -- произнес он, уходя из овина.
Напуганная словами сына, Аполлинария Матвеевна не отложила своего намерения, а послала за Ионой Мокеичем.
"Он этакий говорун, -- разговорит, может быть, его!" -- думала она.
Александр, больной и расстроенный, только было прилег после обеда в своем кабинете, как двери отворились, и вошел Иона Мокеич, чистенький, примазанный, как бы ничего с ним перед тем и не случилось.
-- Что, дяденька, а? -- говорил он, входя.
Бакланов поднялся на диване.
-- Вот кто! Ну что, как ваше здоровье? -- произнес он.
Александр развел руками.
-- Чорт знает, что такое тут происходит! -- сказал он.
Иона усмехнулся.
-- Вы слышали? -- спросил его Бакланов.
-- Нет, я сейчас только приехал.
-- Я тут жил с одною девушкой нашей...
Иона в знак согласия мотнул головой.
-- И вдруг моей матушке вздумалось выдавать ее замуж.
Иона опять усмехнулся.
-- Что это так?.. -- произнес он.
-- Да, подите, вот!
-- От зависти, надо полагать, старухи это делают! -- объяснил Иона Мокеич.
-- Вероятно! -- подхватил Бакланов.
-- Зачем-то нарочного присылал за мной... Думает, может быть, что я это похаю! -- продолажал Дедовхин.
-- Вы ей скажите, -- начал Александр решительным тоном: -- что если она это сделает, я сейчас же уеду, и чтобы сыном моим не смела потом считать.
-- Эхма! -- сказал Иона с грустью и ушел к Аполлинарии Матвеевне.
Бакланов, насупившись, сел у окна.
Иона Мокеич совещался с своею соседкою по крайней мере часа два и возвратился от нее с потом на лбу.
-- Совсем баба с ума спятила, -- начал он, входя к Бакланову.
-- Что же? -- спросил тот.
Александр уж захохотал.
-- Да что же, я дурак, али сумасшедший, что ли?
-- Эти соколы вон, вероятно, все насплетничали! -- сказал Иона, кидая злобный взгляд на гайдука Петрушу, который в это время был у барина в кабинете и прибирал его платье.
-- Никогда мы думать даже не смеем, чтобы говорить что-нибудь про господина, -- отвечал ему тоже с злобным взглядом Петруша: -- а что приказчик точно что докладывал госпоже, так как Марья не стала слушаться и на работу ходить...
-- Сама девчонка, чу, хвасталась, что ты женишься на ней.
-- Да, я точно что говорил ей ей, -- отвечал Александр. -- Вообразите: девушку к вам приводят почти силой... надобно же было чем-нибудь утешить ее; ну, я и говорю: "я женюсь на тебе!".
При этих словах Петруша вздохнул: устыдился ли он содеянного им поступка, или находил, что к нему мало благодарности чувствуют.
Иона Мокеич не переставал лукаво усмехаться.
-- Цепки они, проклятые, за эти слова-то!
-- Да вы говорили матери, что я уйду в Петербург? -- спросил его Александр.
-- Говорил. Поди, вон, ревет на весь дом, как по покойнике.
-- А намерения своего не отменяет?
-- Нет! "У нас и то, говорит, в роду дедушка был женат на девке; так та, говорит, мерзавка била меня". Все теперь и имеет это в своем воображении.
-- Да что же мне дедушка за пример! -- воскликнул Бакланов.
-- Необразование! -- объяснил Иона Мокеич. -- "Пусть, говорит, с замужней женщиной с какой хочет гуляет, не мое дело; а с девкой не позволю".
Бакланов пожал плечами.
В это время по двору прошла целая толпа женщин, и между ними Александр сейчас же заметил Марью, идущую с потупленною головой.
-- Что это, куда идут? -- спросил он беспокойно Петрушу.
Тот мрачно посмотрел в окно.
-- Невесту, надо быть, обряжать ведут.
-- Немножко пообчистить и пообгладить! -- отвечал Иона Мокеич. -- Сегодня, что ли, венчанье-то? -- спросил он Петрушу.
-- Сегодня, сказывают! -- отвечал тот, грустно потупляя глаза.
-- Как сегодня! -- воскликнул Александр: -- ведь это уж прямо значит надругаться!
-- Небольшие тоже, видно, парады-то хотят справлять, -- сказал Иона Мокеич.
-- О-то, скотство какое! -- произнес Бакланов с бешенством в голосе.
Петруша, как бы не в состоянии будучи видеть страдающего барина, ушел из кабинета.
-- Не сокрушайся, друг сердечный! -- принялся его утешать Иона.
-- Да ведь поймите же всю мерзость моего положения! -- говорил Александр, колотя себя в грудь: -- во-первых, я ее люблю немножко, во-вторых, мне ее жаль, совестно, стыдно против нее, и в то же время я ничего не могу сделать... Ну что я сделаю?.. Словами -- матери не внушишь, она не поймет их. Не бить же мне ее.
-- Как можно мать бить! -- сказал на это Иона. -- Ты уж лучше потешь ее в этом случае, -- прибавил он каким-то заискивающим голосом. -- Машка-то к тебе станет и бабой бегать...
-- О-то, скотство какое! -- повторил еще раз Бакланов, сжимая кулаки и устремляя взор на потолок.
Через час времени Иона Мокеич, будто так, случайно, вышел на двор и пошел прогуляться по усадьбе.
Александр остался один и продолжал сидеть у окна. Вдруг он услышал по дороге стук колес: сначала проехала одна телега с мужиками и женщинами, потом другая с мужиками и женщинами, наконец третья с одними женщинами, из которых сидевшая посредине была вся покрыта белым.
Сердце замерло у Бакланова.
Вскоре после того к нему возвратился Иона.
-- Что это, свадьба уж проехала? -- спросил он.
-- Да, -- отвечал Иона протяжно и с улыбкой.
-- Что ж она? Скажите! -- спросил с чувством Бакланов.
-- Побрыкалась маленько! Ну, да я тоже сказал ей: "барин, говорю, тебя и хлебом и деньгами -- ничем не оставит".
-- Я готов дать все, что хотите!
-- Дадут всего!.. Старуха сама того желает: "Я их дом, говорит, подниму".
-- В мире, что в море: всего бывает! -- объяснил ему тот.
Иона Мокеич вообще в этот раз был в каком-то тихом, философском настроении, что всегда с ним случалось после, как сам он выражался, сильной пересыпки.
По просьбе Аполлинарии Матвеевны и самого Александра, он остался у них ночевать и на этот раз спал, по обыкновению, с хозяином в одной комнате, завел с ним совсем другого рода разговор и рассказывал даже, как был в молодости влюблен.
-- В кого же это? -- спросил Бакланов.
-- Да тут одна дворяночка у нас бедненькая бела.
-- Что ж, она хороша собой была?
-- Нет, не то, чтобы красавица, а помадой хорошей помадилась... Прочие-то маслищем кажутся, так воняет от головищи-то, ну, а она, этак, помадкой, -- так тем больше пленила.
Бакланов был, впрочем, грустен и почти не слушал его.
На другой день он объявил решительно, что уезжает в Петербург, и как его Иона Мокеич ни отговаривал и ни упрашивал, он уперся на своем: велел своему человеку, нимало не медля, укладывать вещи, а кучеру готовить лошадей. С матерью Александр не хотел ни видиться ни даже проститься, и только уж случайно, зайдя в гостиную за какой-то вещью, застал там Аполлинарию Матвеевну, с лицом, распухшим от слез. При виде сына она очень сконфузилась.
Перед ней стояли обвенчанные молодые, которые пришли к ней на поклон.
У Бакланова едва достало присутствия духа не вернуться назад.
Маша стояла с потупленным лицом, а муж ее, молодой малый, глупо на все посматривал: он еще в первый раз в жизнь свою был в барских горницах.
Маша показала ему что-то глазами, и оба сейчас же подошли к руке Бакланова.
-- Поздравляю вас, поздравляю, -- говорил тот и поспешил уйти.
-- Ты сегодня уезжаешь, друг мой? -- сказала ему вслед Аполлинария Матвеевна.
-- Сегодня-с! -- отвечал он ей грубо.
У Марьи при этом лицо заметно вспыхнуло, а у Аполлинарии Матвеевны сначала задергало обе щеки, потом и слезы потекли.
-- Подите, -- могла она только проговорить молодым.
Те ушли.
Перед тем, как сесть в экипаж, Иона Мокеич опять стал уговаривать Бакланова.
Александр ничего ему не отвечал и молча сел в коляску.
Тут было подошел к нему проститься мрачный Семен.
-- Прочь, мерзавец! -- закричал на него Бакланов, заскрежетав зубами.
Тот мрачно и с удивлением посмотрел на него.
С Петрушей, напротив, Бакланов расцеловался.
Поехали.
Стоявшая у курятной избы пожилая женщинавыла на всю усадьбу:
-- Жил-то наш батюшка промеж нас и никого-то не обидел ни словом, ни ясным взглядом своим!
Когда отъехали от усадьбы довольно далеко, молодой лакей, опять ехавший с Александром, обернулся назад и проговорил:
-- Маша бежит-с!
Бакланов сделал недовольную мину.
-- Стойте! -- сказал он.
Кучер остановился.
-- Прощай, Марья, прощай! -- говорил он торопливо. -- На, вот тебе! -- прибавил он и подал ей сторублевую.
Но Маша и деньгам, кажется, была не рада. Как-то небрежно засунув их за пазуху, она нехотя слезла с подножки и долго-долго провожала глазами удаляющийся от нее экипаж.
В усадьбу она возвратилась, обежав кругом все поле. От мужа своего потом, как ночь придет, так и пропадет куда-нибудь, так что он никак ее не найдет.
Аполлинария Матвеевна, по отъезде сына, сделалась серьезно больна.
-- Он теперь не прости меня! -- говорила она, рыдая и лежа в постели.