16. Протекция
Дядя и племянник по крайней мере с полчаса сидели, не говоря друг с другом ни слова. Евсевий Осипович был сердит на Александра за его насмешливый вид в продолжении всей предыдущей сцены.
-- Что же вы, поговорить о чем-то со мной хотели? -- спросил он его наконец суровым голосом.
-- Да, я, дядюшка, насчет того... -- начал тот: -- теперь я приехал в Петербург... что мне делать с собой?
Евсевий Осипович несколько времени смотрел ему прямо в лицо.
-- Что же вы служить, что ли, намерены здесь? -- спросил он.
Бакланов пожал плечами.
-- Главная моя любовь и наклонность, -- отвечал он: -- это искусства!
Евсевий Осипович снова уставил на племянника проницательный взгляд.
-- И теперь, помилуйте, -- продолжал тот заметно начинающим робеть голосом: -- я вот был в Эрмитаже: каталога там порядочного нет!
Лицо Евсевия Осиповича начинало принимать как бы несколько бессмысленное выражение.
-- Или теперь, -- говорил Александр, хотя в горле его и слышалась хрипота: -- за границей тоже нет русского гида ни для галлерей ни для музеев... Что бы стоило правительству кого-нибудь послать для этого... и наконец и здесь я желал бы по крайней мере служить при театре!
Далее у Александра не хватало воздуху в груди говорить.
Евсевий Осипович продолжал молчать и не изменял своего положения; потом, как бы все еще под влиянием одолевающих его недоразумений, начал с расстановкой:
-- Ничего я не понимаю, что вы такое говорите: здесь гида нет... за границей указателя... служить наконец при театре... Бог знает что такое!
-- Я, может быть, дядюшка, неясно выражаюсь, -- произнес окончательно растерявшийся Бакланов.
-- Совершенно неясно-с! -- повторил за ним Евсевий Осипович.
Прошло несколько минут тяжелого молчания.
-- Вон, если хотите, -- начал Ливанов: -- у меня есть тут один господин... на побегушках у меня прежде был, а теперь советником служит, любимец, говорят министра. Я напишу ему. Вы ведь не кандидат?..
-- Нет, -- отвечал Бакланов, конфузясь.
Александр на первых порах обиделся этим предложением.
-- Я бы желал, по крайней мере, дядюшка, у вас под вашим начальством служить.
-- Да мне-то куда девать вас? -- возразил ему Евсевий Осипович: -- я и без того слишком взыскан милостями государя императора моего, да как еще всю родню-то валить на него, так густо будет.
-- Я, дядюшка, не о том прошу, а чтобы вы дали мне хоть маленький ход.
-- Нет, вы больше того просите. У меня вакансий нет! Значит, вы хотите, чтоб я для вас выгнал какого-нибудь честного труженика и, в виду всех, на позор себе, посадил на его место вас, моего племянника, -- вот вы чего хотите.
-- Я этого не говорил-с! -- сказал Бакланов, окончательно обидевшись.
-- Дать ход, -- продолжал Евсевий Осипович: -- вам дают его -- ступайте! В вас есть некоторый ум, некоторое образование, некоторые способности.
На словах: "некоторые", Евсевий Осипович делал заметное ударение.
-- Все это, разумеется, в вас забито и загажено полувоспитанием (настоящим воспитанием Евсевий Осипович считал только ихнее, сектантское), но исправляйтесь, трудитесь!..
-- Я трудиться готов! -- произнес Бакланов и потом, помолчав, прибавил: -- позвольте, по крайней мере, хоть к этому господину письмо!
-- Подайте мне перо и лист бумаги... там в кабинете, на шифоньерке... -- сказал Евсевий Осипович.
Александр пошел в кабинет.
-- Не разбейте там и не уроните чего-нибудь!.. У меня вещи все хорошие!.. -- крикнул ему Ливанов.
"Вот скот-то!" -- с бешенством думал Бакланов.
Записку Евсевий Осипович написал не длинную.
"Емелюшка прокаженный! Прими сего юнца к себе на службу, -- это мой племянник!"
Запечатав ее, он отдал Бакланову.
Слова: "Емелюшка прокаженный" были Ливановым употреблены в виде ласки, так как Нетопоренко, тоже несколько принадлежавший к их толку, рассказывал, что в молодости он сидел с сведенными руками и ногами и исцелился от этого чудом.
-- Непременно-с! -- отвечал Бакланов, а сам с собой думал: -- "Только бы место найти, нога моя у тебя, чорта, не будет!"