2. Милое, но нелюбимое существо
Луна, точно гигантов каких, освещала кремлевские башни. Дорожки сада она покрывала белым светом. Еще не совсем облетевшие кусты деревьев представлялись черными кучами. Бакланов шел быстро и распустив свою шинель. Его благородная кровь (предок Александра, при Иоанне Грозном, был повешен; другой предок, при Петре, отличился под Полтавой, а при Екатерине Баклановы служили землемерами), -- его юношеская кровь легко и свободно текла в здоровом теле. Пройдя сад, он повернул в один из переулков и вошел в калитку небольшого деревянного домика. Эта была его квартира, которую он нанимал, с самого своего поступления в университет, у пожилой польки-вдовы, пани Фальковской. Если уж непременно необходимо что-нибудь сказать о свойстве этой дамы, то, во-первых, она очень любила покушать.
-- Цо то значе, яко мало едзо млоды людзи! -- говорила она, относя эти слова к постояльцу и к дочери, и если в супе оставался хоть один маленький кусочек мяса, она его сейчас же вытаскивала и доедала.
После обеда она любила заснуть и при этом так засыпала свои маленькие глазки, что, встречаясь в таком виде с Баклановым, даже совестилась.
-- Ой, не глядите, не глядите, стыдно! -- говорила она, закрывая лицо руками и отвертываясь.
На каждом окне у нее были цветы и канарейки, а по всему дому, не выключая и сеней, постланы ковры.
Бакланов, собственно, занимал две комнаты. Одна из них была убрана стульями и маленьким фортепьяно; а в другой стояли в порядке: прибранный письменный стол, перед ним вольтеровское кресло, по стене мягкий, покойный диван, на котором лежала прелестно вышитая шерстями подушка, подарок хозяйкиной дочери, панны Казимиры, о которой я упоминал уже в первой части моего романа. В углу комнаты, на нарочно постланной подстилке, лежала лягавая собака, которая, при появлении хозяина, сейчас же вскочила и начала прыгать.
-- Здравствуй, Пегасушка, здравствуй! -- говорил Бакланов, раскланиваясь перед ней.
Собака тоже перед ним раскланивалась, опускаясь на передние лапы и слегка полаивая.
Благообразный лакей, которого Александр нарочно выбрал для себя из дворовых мальчиков, снял с него сюртук, подал ему надеть вместо него черный стеганый архалук и зажег на столе две калетовские, в серебряный подсвечниках, свечки.
Вообще, во всем этом обиходе домашней жизни молодого человека была заметна порядочность и некоторое стремление к роскоши и щегольству.
-- Александр Николаевич, вы пришли? -- послышался из соседней комнаты женский голос.
-- Пришел-с.
-- Можно к вам?
-- Сделайте одолжение.
Дверь отворилась, и в комнату вошла девушка лет девятнадцати, скромная на вид, не красавица собой, но и не дурная, довольно со вкусом одетая в холстинковое платье: это была панна Казимира. Она сейчас же села на вольтеровское кресло. Лягавая собака не замедлила подойти к ней. Казимира приласкала ее.
-- Что вы не приходили обедать?.. Мамаша ждала, ждала вас, -- говорила она.
-- А теперь она спит?
-- Спит...
-- Вверх брюшком?
-- Да, -- отвечала Казимира с улыбкой: -- но где же вы были целый день? -- прибавила она.
-- Возился все с театром, -- отвечал Бакланов.
-- Ну, что это! Что вам за охота! -- проговорила девушка и покачала головой.
-- Как, что за охота! Надобно же показать, что мы дорожим нашими талантами, а то это проклятое чиновничество чорт знает что наделает! -- отвечал Бакланов, беря лежавшую на диване красную феску и надевая ее себе на голову.
Он уселся на диване в небрежной позе.
-- Вы, верно, влюблены в эту Санковскую? -- начала опять Казимира.
-- Хм... -- усмехнулся Бакланов. -- Вы, кажется, должны хорошо знать, что я ни в кого не могу быть влюблен, -- прибавил он, бросая на девушку выразительный взгляд.
Существующие в настоящее время между молодыми людьми отношения были довольно странны: Казимира влюбилась в Бакланова с первых же дней, как он поселился у них. Со своею богатою обстановкой, со своим крепостным лакеем, он, умный, добрый и красивый, казался ей каким-то миллионером и в то же время полубогом, более даже чем Венявину. Бакланов, со своей стороны, особенно после его неудачной любви к Соне, тоже шутил с ней... любезничал... смеялся... Все это, как бы напитанные ядом стрелы, входило в сердце пылкой панны. Раз -- это было в полутемноватом московском гостином дворе, где они, в сопровождении старухи Фальковской, ходили кое-что закупать, Казимира шла под руку с Баклановым и все старалась оставить мать позади, а потом вдруг крепко-крепко оперлась на его руку.
-- Скажите мне, -- говорила она: -- что это такое со мной?.. С тех пор, как вы у нас живете, я так счастлива, так всех люблю!..
Бакланов на это только усмехнулся.
-- Неужели я в вас влюблена? -- прибавила Казимира.
Александр покраснел.
-- Послушайе, -- начал он, голос его слегка дрожал: -- вы чудная, прекрасная девушка, и я хочу быть в отношении вас благороден: не любите меня... я люблю другую... -- проговорил он и вздохнул.
-- Кого же? -- спросила Казимира, совсем уничтоженная.
-- После... после вы все узнаете, -- отвечал Александр и осатновился, чтобы подождать старуху Фальковскую.
После это настало невдолге. В одни сумерки они остались вдвоем. Казимира, под влиянием своих тяжелых дум, сидела тихо за работой, а Бакланов ходил взад и вперед по комнате.
-- Вы видели у меня эту вещь? -- заговорил он, останавливаясь перед ней и вынимая из-под жилета висевший на груди его маленький медальон.
-- Что такое тут? -- спросила Казимира, устремляя на него невольно нежный взор.
-- Посмотрите! -- И Бакланов раскрыл медальон.
Там хранилась знакомая нам записочка Сони. Он бережно вынул ее и подал Казимире.
-- Это от той, которую вы любите? -- проговорила она, более машинально прочиав написанное.
-- Да, -- отвечал Бакланов.
-- Зачем же она так пишет? -- спросила, после короткого молчания, Казимира и точно при этом спряталась в свои кресла.
-- Что делать! Обстоятельства!.. Жизнь!..
-- О, какие могут быть для этого обстоятельства. -- воскликнула Казимира.
В голосе ее слышалась грусть и насмешка.
-- А такие... -- отвечал Бакланов и не докончил.
-- Вы и теперь еще переписываетесь? -- спросила Казимира. Лицо ее при этом побледнело.
-- Но чем же все это должно кончиться?
-- Не знаю! Ох, хо-хо-хо! -- произнес Бакланов со вздохом.
Разговор, в этом роде, опять в непродолжительном времени возобновился между молодыми людьми и стал повторяться довольно часто. Александр чувствовал какое-то особенное наслаждение говорить с Казимирой об ее сопернице.
В настоящий вечер, быв особенно в припадке чувствительности, он не преминул заговорить о том же.
-- Кто раз любил хорошо, тому долго не собраться с силами на это чувство! -- произнес он.
-- Вы каких лет ее полюбили? -- спросила Казимира. Она, в свою очередь, тоже находила какое-то болезненное удовольствие слушать Александра, когда он рассказывал о любви своей к другой, хотя по временам это становилось ей очень и очень тяжело.
-- Почти что с детских лет, -- отвечал Бакланов, разваливаясь на диване. -- Мы росли с ней вместе и, разумеется, как дети, играли в разные игры, между прочим и в свадьбы: будто я муж, она жена... заберемся в темный угол и сидим там...
Казимира склонила голову на руку, и, кажется, вся кровь прилила ей к лицу.
-- Потом, -- продолжал Бакланов: -- я жил с матерью в деревне; только раз гулял в поле, прихожу домой, говорят: Басардины приехали; вхожу и вижу, вместо маленькой девочки -- совсем сформировавшуюся, и не с двумя, а с одною уже косой, с длинными, белыми, чудными ручками!.. (При этом он невольно взглянул на исколотые иголкою и слегка красноватые пальцы Казимиры). Мне так как будто бы что-то в сердце ударило... чувство настоящее заговорило.
-- Ну, потом, я учился в гимназии, а она в пансионе, и ездила к нам... В доме у нас огромная зала... ходим мы с ней, бывало, и она все меня спрашивает: кто мой идеал? -- Бакланов так при этом одушевился, что даже привстал. -- Я говорю: -- "Вы его знаете, видали". -- "Где?.. Когда?.." -- "В зеркале", говорю!
Казимира в это время держала свою голову обеими руками. О, для чего это счастье не выпало на ее долю.
-- Она сконфузилась, -- говорил Бакланов: -- а в то же время было стихотворение: "Не говори ни да ни нет!". Я уж к ней стал приставать: "да или нет?" -- спрашиваю. -- "Да", -- говорит.
Казимира вздохнула.
-- А то же, что были минуты полного, безумного счастья!
-- Как, неужели дошло до конца? -- проговорила с некоторым удивлением Казимира.
-- Да!
Бакланов так привык по этому случаю прилыгать, что даже и сам не замечал, когда делал это.
-- Вы читали, как она вышла, -- отвечал Бакланов. -- Но погодите, постойте! куда же вы? -- прибавил он, беря Казимиру на руку.
Та отвернулась от него, как бы затем, чтоб он не видел ее лица.
-- Посидите! -- сказал он и посадил ее почти силой на диван.
-- Нет! пустите, пустите! -- проговорила вдруг Казимира и пошла: на глазах ее видны были слезы.
-- Будь покойна, мое кроткое существо... я не погублю тебя! -- произнес он тоном самоотвержения.
Но в самом деле Казимира просто не нравилась ему своей наружностью.