10. Дикий скиф просыпается в моем герое
На улицах была совершенная темнота. Тепловатый и удушливый ветер опахивает со всех сторон. Бакланов не шел, а бежал к дому Софи. У дверей он сначала позвонил, а потом стал стучать кулаком что есть силы. Иродиада, испуганная, в одном белье, с сальною свечкой в руках отворила ему дверь.
-- Пусти! -- сказал он и, проворно отстранив ее рукой, пошел в залу, гостиную и спальню.
-- Барин, что вы делаете? -- говорила она, идя за ним.
В спальне, Софи уже улегшаяся, при слабом освещении ночной лампадки, едва успела накинуть на себя кофту и привстать с постели.
Бакланов приостановился. Он видел только одно, что Софи была не с любовником.
Та, надев наскоро блузу и туфли, вышла к нему.
-- Почему вы меня не приняли, когда я был у вас? -- начал он резко.
Софи сконфузилась.
-- Меня не было дома, -- сказала она.
-- Но у вас однако у подъезда была карета?
Голос и губы Бакланова при этом дрожали.
-- Это была карета их знакомой-с, дожидалась тоже их! -- вмешалась в разговор Иродиада.
-- Молчи! -- рявкнул на нее Бакланов, и Иродиада скрылась.
-- Это была карета вашего любовника! -- обратился он уже к Софи.
-- Александр!.. -- проговорила было та.
-- Без восклицаний, -- остановил он ее движением руки: -- я для вас бросил все: службу... Петербург... Я вас за ангела невинного считал, а вы... ха-ха-ха! любовница жида!
-- Я не любовница!.. нет, Александр, нет!.. -- говорила Софи, ломая с отчаяния руки.
-- Что ж он такое для вас? -- спросил Бакланов.
-- Он... (Софи очень сконфузилась). Он приятель моего мужа... имел с ним дела... давал нам деньги взаймы... и больше ничего!
-- Деньги взаймы! Шейлок будет давать деньги взаймы! Да знаешь ли ты, коварное существо, что ведь они мясом, кровью человеческою требуют уплаты себе...
-- Вчера вы, -- продолжал Бакланов, заскрежетав зубами: -- хотели чистою сохраниться для меня!.. Полно, так ли?.. Не для любовника ли вашего, скорей, вы сберегали себя, чтобы нежнее усладить его в объятиях ваших?
-- Александр, Александр! Не могу я с тобой говорить: ты напугал меня.
И Софи в самом деле только рыдала.
-- А! -- воскликнул Бакланов: -- у меня в этих руках только мало силы, чтоб задушить тебя и себя!.. Зачем вы меня требовали и выписывали сюда!.. Чтобы насмеяться, надругаться надо мной!
-- Я люблю тебя! -- произнесла Софи, складывая перед ним руки.
-- Нет! вы любите другого! -- отвечал Бакланов с пеной у рта. -- Оставьте хоть этим маленькое уважение к себе; иначе что же вас привело к тому? Бедность ли, нищета ли? Вы, слава Богу, ходите в шелках, сидите на бархате.
И он закрыл лицо рукою и заплакал.
-- Клянусь Богом, я невинна, Александр, Александр! -- повторяла только Софи.
-- Ты невинна? Отчего же вы давеча не приняли меня? Он ваш знакомый -- и я тоже!.. Мало ли по двое знакомых бывают в одно время.
-- Но его ж не было у меня! -- вздумала было еще раз утверждать Софи.
-- А это что? это что? -- говорил Бакланов, показывая на окурок сигары, валявшийся на столе: губы его при этом посинели, лицо побледнело.
Софи тоже побледнела.
-- Я за несколько часов перед тем, у него... в доме... курил такую же сигару... в такой же соломке... он мне сам, из своего кармана подал ее... презренная тварь! -- заключил Бакланов и бросил сигаркою в лицо Софи.
Та вскочила.
-- Боже мой! Он бьет меня наконец! -- воскликнула она и ушла к себе в комнату.
Иродиада поспешила за нею затворить дверь.
Бакланов опустился на стул, потом вдруг вскочил, ударил этот стул об пол и разбил его вдребезги, схватил со стола шандаль и тоже врезал его в пол, толкнул ногой притворенную в залу дверь, так что та слетела с петель и грохнулась на окно, которое разбилось и зазвенело, и затем, распахнув настежь дверь в сенях, он вышел на улицу.
Софи и Иродиада, стоявшие запершись в спальне, трепетали, как осиновые листья.
Первое намерение Бакланова было умертвить себя, и, только придя в свой номер, он вспомнил, что у него нет ни пистолета ни даже бритвы. Не итти же в трактир, просить ножа для этого?
Он в изнеможении упал на постель и так пролежал до самого утра, не смыкая глаз.
К утру озлобление в нем сделалось несколько поспокойнее; но зато оно стало как-то упорнее и бессердечнее, и на тот алтарь, на который он так еще недавно возлагал такие искренние жертвы, он уж плевал!