14. Муравейник сильно тронут
Наполеон III тем и велик, что очень мало говорит, но потом вдруг и сделает. Герой мой, напротив, тем и мал, что пока в жизни только и делал, что говорил.
Выехав от вице-губернатора, он посувствовал неудержимую потребность излить перед кем-нибудь волновавшие его чувствования.
В кармане он имел рекомендательное письмо от дяди своего к одной даме, madame Базелейн, имевшей, говорят, огромное влияние на начальника края.
Евсевий Осипович с этой именно целью и дал племяннику письмо к ней. Про самое же даму он выражался так, что она по уму вся -- мечта, вся фантазия; по телу -- эфир, а тепла и жизненна только сердцем.
Как только подано было письмо, Бакланова сейчас же приняли.
Madame Базелейн имела привычку всех, даже молодых людей, принимать у себя в спальне. На это раз она была почти полуодета. Маленькая ножка ее, без чулка, обутая в туфлю, была точно перламутровая. Фильдекосовое платье, совершенно без юбки, лежало бесконечными складками на ее тоненьких ножках. Одни только большие глаза, которые она беспрестанно вскидывала и опускала, говорили, что в самом деле, может быть, у нее сердце и горячее.
-- Здравствуйте! -- встретила она очень просто Бакланова. -- Что ваш старик, все еще не остепенился? Мне такие нежности пишет, что ужас!
-- Он воздает только должное! -- проговорил Бакланов.
-- А-а! Вы, видно, тоже в дядюшку... Садитесь!
При виде такого милого и простого существа, Бакланов почувствовал еще большее желание порисоваться.
-- Ну, что вы приехали сюда: веселиться, танцовать, жениться? -- говорила madame Базелейн, роясь в лежавших около нее лоскутах и вскидывая по временам на Бакланова взгляды.
-- Напротив, я здесь служу неутомимо.
-- Служите?
-- Здесь ужас что такое происходит: комплоты какие-то чиновничьи составляются! -- продолжал он.
Madame Базелейн, вдевавшая в это время нитку в иголку, даже остановила это дело.
-- Здесь убили -- вы, я думаю, слышали -- некоего Коклевского его дворовые люди.
У madame Базелейн посему-то при этом покраснели уши.
-- Они были подучены, потому что у этого господина хранились документы здешнего откупа, весьма щекотливые для некоторых господ.
-- Документы? -- потворила хозяйка.
Бакланову и в голову не приходило, что в документах этих madame Базелейн была записана в первой же строке и сопровождалась самою значительною цифрой.
-- Я подвигом себе поставил раскрыть это дело во всех его подробностях, -- говорил он.
-- Тут кровь вопиет на небо, помилуйте! -- воскликнул Бакланов. -- Захвачены одни только бессмысленные орудия преступления, а преступник главный скрыт: я найду его на дне морском, а через него зацеплю и других.
Базелейн грустно усмехнулась.
-- Знаете, чтобы я вам посоветовала? -- начала она и приостановилась.
-- Сделайте одолжение! -- подхватил Бакланов.
-- Не горячиться так! -- продолжала она с ударением: -- вы еще здесь человек новый: можете ошибиться; зачем вам стольких людей затрогивать?
-- Если б их целый легион стоял против меня, и тогда бы я пошел против них.
-- И проиграли бы!
-- Может быть, но во всяком случае нельзя так равнодушно относиться к злу: вы вот теперь молоды, все ваши помыслы, вероятно, чисты; а тут вдруг вы видите, что целое море злодеяний плывет около вас... Неужели же вы не издадите крика ужаса?
-- Я женщина... -- сказала с улыбкой madame Базелейн: -- и даже хорошенько не знаю, что такое злодеяние и незлодеяние, и вообще ужасно не люблю этой прозы жизни, а сижу вот больше одна со своими думами. Вы говорите, вскрикнуть от ужаса, -- ну и вскрикнете: что из того?.. вас перекричат.
-- Пускай перекричат, а все-таки кричать надо! Я по этому делу непременно буду писать министру, поеду наконец сам в Петербург и добьюсь, чтобы прислали оттуда особую комиссию.
-- За что же вы здешние власти хотите так оскорбить?
-- Потому, что здесь все мошенники.
-- Merci! Поблагодарят же они вас за подобное мнение! -- сказала madame Базелейн заметно уже сухо.
Бакланов начал наконец удивляться тому, что это эфирное существо не прилипает всею душой к его благородным стремлениям.
Прекратив разговор о службе, он начал говорить ей любезности и уверять ее, что он в ней первой здесь встретил петербургский, а не провинциальный тон.
Madame Базелейн на все это насмешливо только улыбалась.
Бакланов раскланялся.
Базелейн обратила вслед за ним почти свирепый взгляд.
"Что это, пугать, что ли, он приезжал?" -- проговорила она и задумалась.
Бакланов между тем, выйдя на улицу и идя по тротуару, увидел, что впереди его шел подбористый генерал, с которым он обедал у Эммануила Захаровича.
Он нагнал его.
-- Скажите, пожалуйста! -- начал он прямо: -- не имеете ли вы какой-нибудь власти над здешним гарнизонным полковником?
-- Прикажите или посоветуйте ему... мы имеем с ним одно общее дело по убийству Коклевского...
Генерал шел, николько не убавляя шагу.
-- Он имеет дело о дровах и воздухе с полицеймейстером и хочет его выиграть, кривя душой в другом деле.
Генерал начал уже тяжело дышать: с дровами и с воздухом он сам был связан всеми фибрами своего существования.
-- Тут убийство, помилуйте! -- не отставал от него Бакланов: -- мы должны быть мудры, яко змеи, и чисты сердцем, яко голуби...
Генерал наконец обратился к нему.
-- Позвольте вас спросить, к чему вы мне это все говорите на улице, голословно? -- спросил он.
-- К тому же!.. -- отвечал Бакланов и не знал, как докончить.
-- Если вы встретили какое-нибудь злоупотребление по службе, -- продолжал генерал пунктуально: -- не угодно ли вам отнестись ко мне бумагой.
-- Я отнесусь и бумагой, -- отвечал Бакланов.
-- Сделайте одолжение! -- отвечал генерал и повернул в первый попавшийся переулок.
"Что это так их всех против шерсти гладит?" -- подумал Бакланов, и вечером, когда он приехал в клуб, Никтополионов встретил его первым словом:
-- Что вы, батенька, тут творите?
-- Да что, сражаюсь, бьюсь! -- отвечал Бакланов, самодовольно садясь.
-- Хорошенько их! -- воскликнул одобрительно Никтополионов; а потом, наклонившись к нему, на ухо прибавил: -- в Петербург-то главное, напишите; этого они очень не любят: и к своему-то, и к внутренних дел вальните...
-- Напишу все, -- говорил Бакланов громко, без всякой осторожности.
Несколько армян, несколько греков, а больше всего Эммануилов Захарычей, так и навострили уши.
Никтополионов продолжал шопотом:
-- Человека-то, которого подозреваете, в целовальниках, в кабаках поищите!..
Бакланов кивал ему, в знак согласия, головой.
-- Возьмите арестанта, да поезжайте с ним, здесь и в уездах, по кабакам, -- не признает ли кого.
-- Непременно! -- восклицал Бакланов.
верховой скакал к Иосифу Яковлевичу, который был у Иродиады. На той же самой лошади Иосиф Яковлевич скакал домой и тотчас же поскакал в уезд на почтовых. В ту же ночь, тоже на почтовых, из деревни Шумли неизвестный человек был отправлен сначала в степь, а потом и на Куру.