19. Новое чувство моего героя
У мужчин, после первых страстных и фантазией исполненных стремлений к женщине, или так называемой первой любви, в чувстве этом всегда играет одну из главнейших ролей любопытство. "А как вот этакая-то будет любить? А как такая-то?" -- обыкновенно думают они.
Бакланов, в отношении к Евпраксии, заболел имеено точно такою страстью.
"Что за существо эта девушка, как она будет любить?" -- спрашивал он сам себя с раздражением. Но девушка, как нарочно, ни одним словом, ни одним взглядом не обнаруживала себя.
Бакланов решился расспросить о ней Казимиру.
Раз он обедал у Сабакеевых, и после стола Евпраксия ушла играть на фортепиано, старуха Сабакеева раскладывала гран-пасьянс, а Казимира сидела в другой комнате за работой.
Бакланов подошел и сел около.
-- Скажите, что за субъект mademoiselle Eupraxie? -- сказал он.
-- О, чудная девушка! -- отвечала та.
-- Но отчего ж ее в городе ледешком зовут?
-- Да потому, что никому не отдает предпочтения, а ко всем ровна. Добра, богомольна, умна, -- продолжала объяснять Казимира, нисколько не подозревая, что все это говорит на свою бедную голову.
-- А что она про меня говорит? -- спросил Бакланов.
-- Да про вас я, разумеется, рассказала им.
-- Ну, и я знаю уж как! -- перебил ее Бакланов: -- но что ж она-то?
-- Она и мать, обе хвалят.
-- А тут надобно маменьке и дочке понравится?
-- Непременно! Если бы кто дочери понравился, а матери нет, то мать ее сейчас же разубедит в этом человеке, и наоборот. Они совершенно как какие-то друзья между собой живут.
Бакланов намотал это себе на-ус и поспешил отойти от Казимиры.
Та стала наконец немножко удивляться: таким страстным он с ней встретился, а теперь только добрый такой?
Бакланов подошел к старухе. Мать и дочь сидели уж вместе. Обе они показались ему двумя чистыми ангелами: один был постарей, а другой -- молодой.
-- Нет-с, никого, -- отвечал Бакланов: -- только и всего, что на родине имение осталось.
О последнем обстоятельстве он не без умысла упомянул.
-- А ваше имение в здешней губернии? -- прибавил он.
-- Отчасти, но больше я московка: там родилась, выросла и замуж вышла.
-- Москва город очень почтенный, но странный! -- произнес с расстановкой Бакланов.
-- Чем же?
-- В ней с одной стороны существует тип Фамусовых, а из того же общества вышли и славянофилы.
-- Что ж? Дай Бог, чтобы больше таких людей выходило... Я сама ведь немножко славянофилка, -- прибавила старуха и улыбнулась.
Бакланов в почтении склонил перед ней голову.
-- Что у иностранцев мерзо, скверно, -- говорила она: -- то мы перенимаем, а что хорошо, того нет!
-- Однако вот этот Мурильо и это карселевская лампа, взятые у иностранцев, вещи недурные! -- сказал Бакланов, показывая на стену и на стол.
-- Да ведь без этого еще жить можно, а мы живем без чего нельзя жить!
Бакланов вопросительно смотрел на нее.
Бакланов все с большим и большим уважением слушал ее.
-- А вы разделяете взгляд вашей матушки? -- обратился он к Евпраксии.
-- Да! -- отвечала она.
Бакланов даже потупился, чтобы скрыть свое удовольствие.
-- Нет, maman, мне все равно, уверяю вас! -- отвечала Евпраксия серьезно.
"Это чудные существа", -- подумал Бакланов.
Почему он восхищался, что мать и дочь такие именно, а не другие имеют убеждения, на это он и сам бы не мог ответить: красота Евпраксии, кажется, влияла в этом случае на него так, что уж ему все нравилось в этом семействе.