21. Смелый кормчий
Оставив старушку на берегу, молодые люди углубились в остров. Евпраксия очень любила гулять по полям и по лесам: они, по крайней мере, прошли версты три, и он только немножко разгорелась в лице.
Казимира все надеялась, что в этом полутемном лесу Бакланов наконец объяснится с ней; но он как нарочно все шел и разговаривал с Евпраксией о самых обыкновенных предметах; Казимира начала неиствовать. Она бегала по лугам, рвала цветы, вплетала их себе в волосы, бросала их в Бакланова, наконец увидала у берега лодку.
-- Ах, вот лодка! покатаемтесь, -- говорила она.
-- Нет! -- возразила было ей Казимира.
-- Душечка! ангел мой! -- говорила Казимира, целуя ее.
-- Но я maman сказала.
-- Ничего, я все на себя приму, -- умоляла ее Казимира.
-- Поедемте! -- поддержал и Бакланов: ему любопытно было видеть себя с этой восхитительною девушкой в одной лодке.
Евпраксия наконец, с своею кроткою улыбкой, согласилась.
-- Я сяду на корме, -- сказала она.
Казимира, так страстно желавшая кататься, едва осмелилась потом зайти в лодку.
Бакланов начал грести.
Евпраксия сидела против него лицом к лицу.
Казимира расположилась около ног молодого человека и без всякой осторожности уставила на него свое влюбленное лицо.
Бледно-желтые облака на западе становились все темнее и чернее. Ветер разыгрывался, и волнение для маленькой лодки стало довольно чувствительно. Влюбленная Казимира начала уж и покрикивать.
-- Не вернуться ли нам назад? -- проговорила она.
-- Зачем же было и ехать? -- возразила Евпраксия, которой, напротив, все это, по-видимому, было приятно.
Бакланов, не желая подать виду, что и он не с большим удовольствием катается, начал грести сильнее.
Лодку очень уж покачивало. Казимира беспрестанно кричала и, сидя, как тетеря, распустившись, хваталась то за тот край лодки, то за другой. Лицо Евпраксии было совершенно спокойно.
перебрасывало через них. У Бакланова почти сил недоставало грести.
-- Держите в разрез волн, -- сказал он испуганным голосом.
-- Знаю, -- отвечала Евпраксия и в самом деле так держала.
Он видел, что правая рука ее, управляющая рулем, налилась вся до крови от напряжения; но Евпраксия ни на минуту не ослабила шнурка.
Панна Казимира плакала и молилась.
-- Матка Боска, матка Боска! -- вопияла она уж по-польски.
Бакланов чувствовал, что он бледен, как смерть. Вся штука состояла в том, как повернуть лодку и ехать назад к острову.
-- Гребите не так сильно, я стану поворачивать, -- сказала Евпраксия, решительно не потерявшаяся.
Бакланов поослабил. Евпраксия тоже поослабила шнурок, и лодка стала забирать вправо. Маленькая торопливость, и их заплеснуло бы волной, которые и без того уже брызгали через борт. Еще минута, и лодка очутилась носом к берегу.
-- Ну, теперь сильнее! -- сказала Евпраксия.
Бакланов, при виде такой храбрости в девушке, почувствовал в себе силы льва. Он почти до половины запускал весла в волны.
Евпраксия опять ни разу не ошиблась и все перерезывала волны поперек.
Последняя волна почти выкинула их на берег.
-- Никогда не стану никого слушать! -- проговорила Евпраксия, встав и отряхивая сплошь покрытое водяною пеной платье; ручка ее, которою она держала руль, была ссажена.
Бакланов тоже не вдруг мог прийти в себя от пережитого им страха. Панну Казимиру он только что без чувств вынул из лодки.
Возвратившись к матери, Евпраксия все ей рассказала, переменив только то, что это она сама затеяла кататься, а не Казимира.
Та сначала попеняла было, но потом сейчас же и прибавила:
-- Не кто, как Бог; не убережешься от всего.
По случаю намокших дамских платьев, домой поехали сейчас же.
Когда остров стал порядочно удаляться, успокоившаяся Казимира указала Бакланову на дорогу, идущую кругом всего берега. Там несся экипаж с дамой, и за ним уродливо скакал верховой в английских рейтфраке и лаковых сапогах.
-- Это ведь Ленева и Галкин! -- сказала она; но Бакланов не обратил на это никакого внимания.
"Так вот она какая! вот какая!" -- думал он все об Евпраксии.