22. Не совсем обыкновенная сваха
Прошло с полгода. Сердечные дела Бакланова плохо продвигались вперед: Евпраксия на йоту не допускала его ближе к себе. Оставалось одно последнее средство: присвататься к ней. Бакланов решился возложить это на Казимиру. Об ее собственном сердце он в эти минуты нисколько даже не помышлял: злоупотреблять этим кротким существом он точно считал каким-то своим правом!
Он нарочно пришел к Сабакеевым, когда знал, что они обедали у одних своих знакомых, и прошел прямо в комнату к Казимире.
-- Ах, вот это кто! -- воскликнула та, по обыкновению, обрадовавшись: -- пойдемте однако в те комнаты, а то эти людишки Бог знает что наболтают.
Она все еще ожидала опасности со стороны Бакланова и по возможности, разумеется, думала этому противиться.
Они прошли в большую гостиную и сели на диван под Мурильо.
-- Ну-с? -- начала Казимира.
-- Ну-с! -- повторил за ней Бакланов: -- во-первых, начну высоким слогом: жизнь для меня "сад, заглохший под дикими, бесплодными травами".
-- Слыхала это не сегодня, -- отвечала кокетливо Казимира.
-- Вследствие этих обстоятельств, -- продолжал Бакланов: -- я решил жениться.
-- А! -- произнесла Казимира. -- На ком же? -- прибавила она, высоко-высоко выпрямляя грудь.
-- Разумеется, на mademoiselle Eupraxie! -- отвечал Бакланов.
Если бы пудовой камень упал в эти минуты на голову Казимиры, так она меньше была бы ошеломлена.
-- Ну что ж? Желаю вам!.. -- сказала она, по наружности спокойно; но в самом деле все это, стоявшее перед ней: мебель, окна и картины, слилось для ее глаз, мгновенно наполнившихся слезами, в какую-то пеструю решетку.
Бакланов сделал вид, как будто бы ничего этого не замечал.
-- К вам собственно просьба моя в том, чтобы вы разузнали, как они примут мое желание.
-- Я-а? -- спросила, протянув, Казимира.
-- Да! -- отвечал Бакланов, опять как бы не поняв этого вопроса. -- От этого решительно теперь зависит все мое будущее счастье, -- продолжал он: -- Евпраксия именно такая девушка, какую я желал иметь женою своею: она умна, скромна, ну и, нечего греха таить, богата и со связями; а все это очень мне теперь не лишнее в жизни!..
Казимира слушала его, как бы совсем оглупевшая.
-- И я надеюсь, что вы, мой старый, добрый друг, не откажется посодействовать мне в том, -- заключил Бакланов и взял было ее за руку.
-- Бог, значит, с вами! -- сказал Бакланов с грустною улыбкой.
-- Но, друг мой! -- воскликнул вдруг Казимира, протягивая к нему руки: -- я сама вас люблю, -- прибавила она и стала перед Баклановым на колени.
Тот хотел было ее поднять.
-- Казимира! -- говорил он.
-- Нет, погоди, постой! -- говорила она: -- дай мне хоть раз в жизни выплакаться перед тобой, высказать, что чувствует душа моя!
И безумная женщина целовала при этом руки своего идола.
Бакланов не знал, что и делать.
-- Казимира! -- повторял он.
-- Погоди, постой! -- говорила она: -- требуй какой хочешь от меня жертвы: отдаться тебе, развестись с мужем, но только не этого, нет!
-- Казимира!.. успокойтесь, -- говорил ей Бакланов, тоже беря ее руки и прижимая их к груди.
-- А я не могу... не могу сама своими руками отдать тебя! -- говорила она и, склонив голову на колени Александра, рыдала.
Слезы, как известно, сильно облегчают женщин.
Наплакавшись, Казимира встала и села.
-- Послушай, -- начала она: -- когда ты женишься, уговор один: не прогоняй меня, дай мне жить около вас.
-- О, Бога ради, Казимира! -- воскликнул Бакланов -- как вам не грех было это думать! Вы навсегда останетесь другом нашего семейства, и жизнь ваша навсегда будет обеспечена.
-- Да я хочу только тебя видеть, больше ничего!.. Ну, а теперь поцелуй меня в последний раз... знаешь, пламенней, как ее будешь целовать.
И она сама обняла Бакланова и замерла на его губах долгим поцелуем.
-- Сегодня ты еще принадлежишь мне, -- говорила она и гладила Бакланову волосы, лицо, и целовала его.
К этим внезапным ее уходам Бакланов давно уже привык. Просидев немного и думая, что дело его совершенно испорчено, он уехал домой... Он не знал еще, до какой степени любящее сердце Казимиры было исполнено самоотвержения.
А Евпраксия, приникнув своею хорошенькою головкой к батистовому белью подушки, лежала молча, но не спала.