24. Испытание
В городе про Евпраксию говорили: "это невеста не пылкая и не страстная". Бакланов тоже, желая с ней сблизиться, не мог достигнуть этого в той степени, в какой желал бы.
-- Ты любишь меня? -- спрашивал он ее.
-- Люблю! -- отвечала односложно Евпраксия.
-- Но, знаешь, несколько уж очень спокойно: хоть бы поревновала меня или покапризничала надо мной!..
-- Да зачем же? -- возразила Евпраксия с улыбкой: -- если бы ревновать была причина, так я бы лучше не пошла за тебя, а если бы я капризна была, так ты бы, верятно, не женился на мне.
Бакланов должен был согласиться, что все это весьма справедливо и умно.
Раз он принес к ней "Бориса Годунова" Пушкина и стал ей читать сцену у фонтана.
-- Ты хладнокровная Марина Мнишек, а я пылкый самозванец! -- говорил он ей, и в том месте, где Григорий приходит в себя, он даже вскочил и продекламировал перед невестой:
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы ополчила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Царевич я...
Бакланов при этом заметил, что Евпраксия усмехнулась.
-- Тебе смешно только! -- проговорил он с досадой.
-- Да как же не смешно! Вдруг я Марина Мнишек, а он Самозванец! Тут и в чувствах даже ничего нет общего.
"Она чорт знает как умна!" -- подумал Бакланов; но вслух однако проговорил:
-- Очень уж вы, Евпраксия Арсентьевна, рассудительны.
Больше еще всего, кажется, Евпраксия любила музыку. Она играла правильно, отчетливо, со смыслом; но и тут Бакланову казалось, что она мало увлекается, а только проиграет иногда огромную пьесу и потом на несколько минут глубоко-глубоко задумается.
Что она в эти минуты думала, Бог ее знает: никогда не сказывала, хоть Бакланов и часто спрашивал ее.
-- Не люблю я про это говорить, -- отвечала она.
-- Вообще про то, что чувствуешь?
Бакланов, оставаясь с невестой наедине, принимался ее целовать в лицо и в шею. Евпраксия, нисколько не женируясь, отвечала ему тоже поцелуями.
Однажды он стал перед ней на колени и прильнул губами к ее выставившейся ножке.
Евпраксия, кажется, и не поняла этого страстного с его стороны движения и только посмотрела на него с удивлением.
Перед уходом Бакланов обыкновенно прижимал ее к груди своей и долго-долго целовал ее в лоб.