4. Чувствительный еврей
Иродиада, в новеньком бурнусе, с зонтиком и в прелестной шляпке, которую подарила ей Софи, всего два раза сама ее надевавшая, проворно шла по тротуару.
Ни в походке, ни в наружности Иродиады ничего не было, что бы напоминало горничную, так что один приказный, только было перед ее проходом выбравшись из погребка:
-- Ай, батюшки, советница наша, советница! -- проговорил он, стыдливо закрываясь рукой и сейчас же снова погребая в погребке.
По темным известиям, Иродиада сама принадлежала к дворянскому роду и чуть ли не была дочерью Евсевия Осиповича, который как-то раз приезжал к секунд-майору погостить и все шутил с одною замужнею женщиной, которая после того и родила дочь, совершенно не похожую на мужа. Софи даже теперь иногда с удивлением всматривалась в свою горничную и замечала, что она ужасно похожа на нее, особенно с глаз.
Перед огромным каменным домом, с колоннами и с цельными стеклами в окнах всего бельэтажа, Иродиада остановилась и вошла в резную, красного дерева, дверь. Что тут живет не владетельный какой-нибудь принц, -- можно было догадаться по тому только, что на правом флигеле, выкрашенном такой же краской, как и дом, была прибита голубая доска с надписью: Контора питейно-акцизного откупа.
Войдя, Иродиада увидела швейцара с золотою булавой и во фраке, обложенном позументом.
-- Здравствуйте-с! -- сказала она, дружески мотнув ему головой.
-- Вы к Иосифу Яковлевичу или к Эммануилу Захарычу? -- спросил ее тот несколько таинственно.
-- К Эммануилу Захарычу, -- отвечала Иродиада.
-- Он там у себя, в кабинете теперь, -- сказал швейцар, вежливо отворяя двери.
Иродида, как вступила туда, так и пошла по превосходному английскому ковру. Мебель в первой комнате была зеленая, кожаная. В углах стояли мраморные статуи в своей бесцеремонной наготе, отчего Иродиада, проходя мимо них, всякий раз тупилась.
Далее, в самом кабинете шли ореховые полки по стенам с разными, поддерживающими их, львиными рожами и лапами. Окна полузакрывались толстою ковровою драпировкой.
Но что собственно в этой комнате составляло предмет всеобщего внимания и зависти, так это невзломаемый и несгораемый шкап со скудными лептами откупа, около которого, сверх его собственной крепости, клались еще на ночь спать два, нарочно нанимаемые для того, мужика.
Сам Эммануил Захарович, в ермолке, в шелковом сюртуке, в шитых золотом туфлях, сидел перед огромным письменным столом. Он был мужчина лет пятидесяти, с масляными, приподнятыми вверх глазами, отчасти кривошей и сутуловатый -- признак несовсем здорового позвоночного столба, и вообще всею своею физиономией он напоминал тех судей, которые сооблазняли Сусанну.
-- Ах, бонжур! -- проговорил он, увидев входящую Иродиаду, и даже взял и пожал ее руку.
Буква з у него, так же как и у поверенного его, сильно слышалась в произношении.
-- Софья Петровна приказала вам кланяться, -- начала та: -- и велела вам сказать, что вчера они не могли вас принять, так как не очень здоровы были. Сегодня доктор тоже велел им ванну взять, а завтра -- чтобы вы пожаловали.
-- Ну сто-з... хоть и завтра, -- произнес с грустью Эммануил Захарович.
-- Еще Софья Петровна приказали, -- продолжала Иродиада тем же бойким тоном: -- так как им таперича денег очень долго не высылают из деревни, -- чтобы вы денег пожаловали... Пусть там уж, говорят, к общему счету и припишет.
-- Денег, -- произнес Эммануил Захарович с тем неуловимым выражением, которое появляется у человека, когда его тронут за самую чувствительную струну: -- я все делаю!.. все!.. -- прибавил он.
-- Они очень хорошо это и чувствуют-с, -- отвечала Иродиада.
-- Где зе чувствуют, где? Не визу я того...
-- Молоды еще, сударь, они очень! -- отвечала Иродиада.
-- Ты зе любись Иосифа, любись?
-- И меня-то Бог не помилует за то... -- сказала она.
-- Не Бога зе она боится!
-- Бога не Бога, а что в свое еще спокойствие и удовольствие жить желают.
-- В свое удовольствие! -- повторил досадливо Эммануил Захарович и, встав, подошел к заветному шкапу.
-- Сколько зе тебе? -- прибавил он, вынимая оттуда не совсем спокойною рукой тысячную пачку денег.
-- Всю уж пожалуйте, -- отвечала, проворно подходя к нему, Иродиада и почти выхватывая у него из рук пачку и опуская ее в карман.
На лице Эммануила Захаровича опять промелькнуло какое-то неуловимое выражение.
-- Я приеду! -- сказал он каким-то угрожающим голосом.
Но Эммануил Захарович опять прикликнул ее.
-- Ты из насих? -- спросил он ее.
-- Чего-с?
-- Из евреев?
-- А я думал. сто из евреев!.. -- продолжал он, устремляя на нее недоверчивый взгляд, а потом перенес его на висевшую на стене картину, изображающую жертвоприношение Авраамом сына. Как тому для Бога, так ему для своей любви ничего, видно, было не жаль.
В сенях Иродиаду опять остановил швейцар.
-- Иосиф Яковлевич просил вас зайти к нему на минуточку, -- сказал он.
-- Может и сам к нам прийти; мне еще некогда! -- отвечала она бойко и, выйдя на улицу, сейчас же взяла извозчика и поехала домой.
Софи только усмехнулась.
-- Что же он говорил? -- спросила она.
-- Приедут послезавтра вечером.
Софи сделал недовольную мину.
-- Как же, сейчас! -- отвечала Софи и, когда Иродиада вышла, она всплеснула почти в отчаянии руками.