10. Бедная жертва
В семействе Баклановых все шло как бы по-прежнему; но в самом деле это было не так: безумная Казимира начала чувствовать страх непреодолимый к Евпраксии и почти что избегал ее видеть, стремясь всей душой быть с Александром, единственным ее спасителем и покровителем; о он, напротив, удовлетворив минутному увлечению, почувствовал к Казимире более чем равнодушно, почти что отвращение; сначала он превозмогал себя, а потом и скрывать этого не мог, и не только самым тщательным образом старался не оставаться с Казимирой с глазу на глаз, но даже уходил из комнаты, в которую она входила. Казимира наконец заметила это и поняла: что бы там ни чувствовало сердце, но в ней заговорила гордость, она сама не стала обращать внимания на Бакланова, а между тем, когда ее начинали невыносимо душить слезы, она пила холодную воду, глотала лед, ходила почти босыми ногами по замерзшей семье. Все сие наконец восприяло свои действия!
В одно утро Евпраксия ранее обыкновенного подошла к спальне мужа и отворила дверь.
-- Что ты спишь? Вставай! -- сказала она.
Бакланов взмахнул глазами.
-- Казимира больна, -- продолжала Евпраксия.
-- Больна, чем? -- спросил сначала очень равнодушно Александр.
-- Не знаю, вся в жару, бредит, почти уже без памяти.
-- Что же такое она бредит? -- спросил Бакланов, приподнимаясь уже с постели.
-- Да так, разную бессмыслицу говорит, -- я уж за доктором послала.
-- Да, да, за доктором, -- говорил Бакланов и вслед за женой несмело вошел в комнату Казимиры.
Она лежала на постели и, при входе Баклановых, взмахнула было глазами, потом что-то вроде грустной улыбки на мгновение появилось на ее лице, затем она снова закрыла глаза и обернулась к стене.
-- Доктора бы скорей, доктора, -- повторял Бакланов.
Ему наконец стало жаль своей бедной жертвы.
"Что если она умрет! Я сам не перенесу этого! Она мне день и ночь станет представляться!" -- мелькнуло в его голове, когда он уходил к себе в кабинет.
Доктор приехал.
Евпраксия, с встревоженным лицом, ходила за ним.
-- Горячка у ней, и очень сильная. Она, должно быть, или простудилась, или с ней было какое-нибудь нравственное потрясение, -- говорил тот.
-- Ничего не было, решительно, -- уверяла его Евпраксия.
-- Есть за жизнь опасность, -- говорил доктор.
Евпраксия еще больше побледнела.
Бакланов продолжал сидеть в кабинете.
На другой день Казимире стало еще хуже.
Евпраксия от нее не отходила. Старший мальчик, никак не хотевший ни с кем быть, кроме своей милой нянюшки, все просился к ней в комнату.
Мать взяла его к себе на руки и сидела с ним около больной.
Бакланов совершенно притих в своем кабинете: горесть его в эти минуты была непритворная.
На седьмой день доктор сказал, чтобы больную исповедали и причастили.
Послали за католическим священником.
У Бакланова посинели ногти, когда он услыхал звон колокольчиков, которыми звенели мальчики, входя в комнату умирающей.
Уходя и прощаясь, ксендз лукаво и сурово посмотрел на Бакланова.
В ночь Евпраксия вошла в кабинет своего мужа с встревоженным лицом.
-- Она, кажется, кончается, -- сказала она всхлипывающим голосом.
-- А! -- зарыдал Бакланов на весь дом.
-- Чтой-то, помилуй, -- стала его успокаивать Евпраксия.
-- О, она чудная женщина! -- кричал Бакланов. -- Мы неправы против нее, -- о-о-о!
-- Перестань, друг мой, -- говорила Евпраксия, садясь возле него. -- Чем же мы против нее неправы? Мы ее любили, а теперь будем молиться за нее.
-- Нет, она не простит нас, нет! -- рыдал Бакланов.
-- Она и не сердится на нас; напротив... Пойдем к ней!
И Евпраксия почти насильно ввела мужа в комнату больной.
В головах у той стоял уже образ с зажженною свечой.
Евпраксия, в белом платье, страдающая, но спокойная, подошла к Казимире, положила ей на грудь руку, потом показала на что-то глазами горничной.
Та подала ей домашний требник.
Евпраксия сама начала читать отходную.
Бакланов осмелился выглянуть из-за нее на умирающую. Та в эту самую минуту вдруг начала дрожать, дрожать всем телом.
Горничная стала было ее одевать.
-- Не нужно уж! -- сказала Евпраксия.
Через минуту Казимиры не стало.
Бакланов в ужасе убежал опять в свой кабинет и бросился вниз лицом на диван.
Он только всего один раз, и то проходя случайно по зале, увидел Казимиру, с обвалившимся лицом и с закрытыми глазами, лежавшую на столе в белом платье и с цветами на голове. Ему показалось, что она опять насмешливо улыбается, как бы желая тем сказать: "Что, рады? Довели до гроба!".
Все это неигладимо врезалось в его воображении.
Ночи, пока покойница была в доме, он спал не только в жениной комнате, но даже на одной кровати с нею, и даже лежал постоянно к стене, точно прячась за нее.
Через несколько дней он и сам наконец заболел.