21. Новый обличитель
Около К... буря страшно шумела. Ветер, казалось, хотел сорвать флаги и флюгера с крепостных башен. У обрывистого берега валы бились и рассыпались о каменный утес.
Впереди хоть бы капля света, и только дул оттуда холодный ветер; но вот вдали, в бездне темноты, мелькнули две светящиеся точки, скрылись было сначала, но потом снова появились и не пропадали уже более.
Это шел пароход "Колхида". Пассажиров было немного: муж с женой, сидевшие на палубе и завернувшиеся в одну кожу, чтобы спасти себя от брызгавшей на них воды, а у самой кормы, в совершенной темноте, стоял высокий мужик, опершись на перила и глядя в воду.
Матросы заботливо бегали по палубе.
Ветер начинал дуть порывистее и сильнее.
На носу засветил фальшфейер.
С видневшегося маяка ответили тем же.
Мужик спросил проходившего мимо матроса:
-- А что, служба, не далече до города?
-- Да вон! -- отвечал тот, указывая на довольно близкие огни.
-- А это таможенная коса? -- спросил опять мужик, указывая на огонь, мелькавший вдали от прочих.
-- Да, отвечал матрос, уходя от него.
Вслед затем мужика как бы не бывало на палубе.
-- Что такое в воду упало? -- спросил капитан со своей вышки.
-- Кто свалился? -- повторил он еще раз и уж строго.
-- Мужик, надо быть, ваше благородие.
-- Спустить катер! -- скомандовал капитан.
Несколько матросов бросились и стали спускать его, но лодка не шла.
-- Спускайте скорей! Разорву вас, как собак! -- кричал с вышки капитан.
-- Нейдем, ваше благородие, блоки совсем не смазаны!
Лодку наконец спустили, и человека четыре матросов соскочили в нее.
-- А на смазку-то, я сам видел, в отчетах сказано, что употребляется по 3. 000 руб. сер. в год! -- объяснил прозябнувий супруг своей супруге под кожей.
Они, видно, были из несчастных акционеров, а потому ничего больше уж и не сказали, а еще крепче прижались друг к другу.
Матросы в лодке сначала проехали по прямой линии от парохода к берегу, потом заехали вправо. Ничего не видать, кроме пенящихся волн.
-- Чорт найдет его! -- проговорил один из них.
-- Да что его угораздило? Пьян, что ли, был? -- спросил другой.
-- Нет, чай, надо быть, нарочно! -- объяснил третий.
-- Где ж тут ловить-то его... Поди, чай, засосало под пароход, и плывет под кормой.
-- И пил же он, паря, на пароходе-то шибко.
-- Пил?
-- И, Господи! Маркитант сказывал, рублев на двадцать он напил у него... Заберите-ка однакоже влево! -- заключил матрос, но и влево ничего.
-- На пароходе, робята, ну его к праху, где тут сыщешь! -- сказали почти все в один голос и поехали на пароход.
Мужик между тем был недалеко от них и, при их приближении, только нырнул в воду и вынырнул потом далеко от них. Подплыв к косе, он стал на ноги. Тут ему было всего по пояс. Он не пошел прямо на берег, а стал обходить всю косу кругом; на том месте, где и подъезду не было, ухватился за камень, стал взбираться, как кошка, на утес и только по временам ругался.
-- Все рученьки-то, дьявол, раззанозил каменьями этими... Ну, поехала, лешая! -- говорил он, когда нога его случайно скользила и опускалась. -- Как итти-то в этой мокроте? -- прибавил он, став наконец на вершину скалы и осматривая свой костюм.
-- Ну, чорт, велика барыня, -- заключил он и пошел.
На набережной он вошел во двор Софи; вероятно, очень знакомый с местностью, он сейчас же забрался через перила на галлерею и приложил свое лицо к освещенному стеклу девичьей.
Там сидела молоденькая горничная.
-- О, чорт, это другая какая-то лешая! -- сказал он и постучал пальцем.
Горничная с испугом взглянула в окно.
-- Иродиада Никаноровна где-с? -- спросил у ней мужик.
Горничную успокоил этот вопрос.
-- Вот куда чорт ее занес! Родила, что ли? -- сказал сам с собою мужик и слез с галлереи,
Где находится баня, он тоже, видно, хорошо знал, потому что прямо пошел к ней и опять приложил лицо к окну.
Иродиада там сидела одна и что-то шила.
Мужик вошел к ней.
-- Ай, Господи, Михайла! -- проговорила она, взмахнув на него глазами.
-- Мы самые и есть! -- отвечал тот.
-- Да что же ты весь мокрый?
-- Водой уж шел, коли сушью не пускают, -- отвечал Михайла.
-- Ну, разоболокайся!.. Что стоишь? -- сказала ему Иродиада с видимым участием.
-- Что же я надену? Весь мокрехонек, -- сказал мужик, снимая, впрочем, кафтан.
-- Пойду, схожу, попрошу у кучера и портков и рубахи.
-- Да как же ты скажешь?
-- Скажу, что для полюбовника, да и баста!
-- Ой-ли! хвать-девка! -- проговорил ей вслед Михайла.
Читатель, конечно, не узнал в этом человеке того самого Михайлу, который, в начале нашего романа, ехал молодым кучером с Надеждой Павловной. Судьба его и в то уже время была связана с судьбою Иродиады. Он именно был отцом ее ребенка, за которого она столько страдала.
Получив вольную, Иродиада, первое что, написала Михайле своею рукою письмецо:
"Душенька Михайла! Неизменно вам кланяюсь и прошу вас, проситесь у господ ваших на оброк и приезжайте за мной в К..., где и ожидает вас со всею душою, по гроб вам верная Иродиада".
Михайла сейчас же стал проситься у Петра Григорьевича; но тот его не пускал7 Михайла нагрубил ему, или, лучше сказать, прямо объяснил: -- "дурак вы, а не барин, -- право!"
Петр Григорьевич повез его в солдаты. Михайла убежал от него и пришел в К... оборванный, голодный и вряд ли не совершивший дорогой преступления.
Иродиаду он нашел не совсем верною себе. Она была любима управляющим откупом, Иосифом. Михайла, впрочем, нисколько этим не обиделся и просил только, чтобы как-нибудь ему прожить без паспорта и хоть какое-нибудь найти местечко. По влиянию Иродиады, его сделали целовальником; потом, по каким-то соображениям, перевели сначала в уезд и наконец отправили на Кавказ. В продолжение всего этого времени Михайла страшно распился, разъелся: краснощекий, с черною окладистой бородой, он скорее походил на есаула разбойничьего, чем на бывшего некогда господского кучера. Запах спирту от него уж и не прекращался, точно все поры его были пропитаны им.
Иродиада, возвратившись, принесла Михайле все чистое белье. Тот приней же начал переодеваться. Иродиада немножко от него отвернулась.
-- Нет, уж лучше бы горьконького! -- отвечал Михайла.
-- Все по-прежнему, зелья-то этого проклятого, -- сказала Иродиада.
-- Человек рабочий, -- отвечал Михайла.
Иродиада сходила в горницу и принесла целый барский графин водки и огромный кусок, тоже барской, телятины.
Михайла принялся все это пить и есть.
-- Что, ты получил мое письмо? -- спросила его Иродиада.
-- Получил; на него я и шел.
-- С барином твоим несчастье случилось: в чсть, али в острог, что ли то, посадили.
-- Сочинение, что ли, какое-то написал на здешних господ, так за то... В Сибирь, говорят, сошлют.
-- Как же быть-то, девка, а?
-- Чего быть-то?.. Я вот завтра перееду, поживем там, поглядим.
-- Эхма! -- горевал Михайла: -- а мне так было и думалось, что он дал бы мне такую бумагу, я бы ему все открыл.
-- Вона! Царство небесное! -- произнес Михайла. -- Что же такое с ним случилось?
-- Не знаю, -- сказала Иродиада лаконически.
-- Беда, значит, теперь без пачпорту-то, -- проговорил опять Михайла.
-- Ничего!.. Нынче уж насчет этого свободно стало.
-- Начальство само говорит: -- "Живите, говорит, ничего и без бумаг". Воля, говорят, всем настоящая скоро выйдет.
-- Слышал я... -- отзвался Михайла: -- господам-то только под домом землю и оставят, дьяволам этим, -- прибавил он и зевнул.
Михайла пошел; потом приостановился и хотел что-то такое сказать Иродиаде; но, видно, раздумал и молча влез на полок.