6. Опьянение одного и отрезвление другой
Бал, дававшийся для сближения с обществом, должно быть, в самом деле заключал в себе все общество. В следующих комнатах была толпа мужчин, -- все, по большей части, черноволосых, и нельзя сказать, чтобы с особенно благородными физиономиями. Бакланов заметил только одного благообразного старика, с вьющимися седыми волосами и с широкою бородой, -- но и потом оказалось, что это был проезжий музыкант-немец.
Дамы, напротив, блистали прекрасными нарядами, и было много хорошеньких.
Вежливый хозяин принимал всех в дверях.
-- Старый друг лучше новых двух! -- сказал он, когда мимо него проходил Бакланов.
-- Ждет Федот у своих ворот! -- объяснил он и проходившему потом чиновнику.
Между всеми дамами Бакланов сейчас же заметил Софи Леневу в чудесном бархатном платье, стройную, высокую и с какою-то короной на голове. Тут он невольно вспомнил свою супругу, всегда одетую просто и гораздо больше занятую детьми, чем нарядами. Софи, по ее щекотливому положению, была в первый еще раз на великосветском балу. Начальник края в этом случае хотел показать совершенно равное внимание ко всему обществу: но дамы его круга (обыкновенно подличавшие перед madame Базелейн) несколько обиделись этим приглашением и даже старались ходить подальше от Софи, но зато она была окружена всеми лучшими молодыми людьми.
Бакланову ужасно хотелось продраться в эту толпу; он решился непременно поговорить с Софи и возобновить с ней старое знакомство.
Случай ему поблагоприятствовал.
Софи прошла мимо него.
-- Bonjour, Бакланов! -- сказала он ему сама и сама же протянула к нему руку, обтянутую в белую лайковую перчатку.
Целый поток электричества проник при этом в Бакланова. Он подметил, что рука Софи немножко дрожала.
-- Могу я просить вас протанцовать со мной кадриль? -- сказал он, догоняя ее.
-- Очень рада! -- отвечала Софи, обертывая к нему голову и кланяясь ему немножко величественно, как обыкновенно кланяются актрисы-королевы.
Бакланов понял, что это была уж не прежняя девочка-кокетка, не прежняя даже юная и пылкая, но еще робкая вдова, а интриганка, которая умела смотреть и на вас, и на другого, и на третьего.
Но все это еще больше подняло ее в его глазах.
Они стали в кадриль и, надобно сказать, представляли собой, по изяществу своих манер, лучшую пару.
Это заметил даже начальник края и, по обыкновению своему, объяснил поговоркой, чорт знает что уж и значившею:
-- Пара не пара, а так надо!
Довольно открытая в бальном платье и приподнятая на корсете грудь Софи страстно и порывисто дышала.
Бакланов не мог видеть этого без трепета и решительно не находился, о чем бы заговорить.
Софи, хоть и с поддельным спокойствием, но молчала.
Бакланов думал:
"Вот женщина, на которую я когда-то имел права, но которая теперь совершенно далека от меня. Думает ли она в эти минуты о том же?"
-- Я к вам давно хотел взять смелость заехать, -- начал он глупо и ненаходчиво.
-- Очень рада! -- отвечала Софи, поправляя платье.
Бакланову показалось, что она при этом ласково взглянула на него.
-- Софи, вы на меня сердитесь еще? -- осмелился он наконец заговорить искреннее.
-- Нет! -- отвечала она.
Бакланов явственно слышал, что голос ее был грустен и полон значения.
-- Значит, я в самом деле могу к вам приехать? -- продолжал он.
-- Пожалуйста. У меня вечера по средам, -- сказала Софи.
Самый ответ и голос ее при этом ничего уже не выражали.
Бакланов видел одно, что Софи была ни весела ни счастлива.
Это же самое заметил и подошедший к ней инженерный офицер, премолоденький и преглупый, должно быть.
-- Вы с каждым днем, как заря вечерняя, все становились грустней и грустней, -- сказал он.
-- Стареюсь! -- отвечала ему Софи с улыбкой.
-- О, нет, вы прелестны еще, как гурия, -- объяснил прапорщик, пожимая плечами.
В это время кадриль кончилась.
-- Я буду у вас, -- повторил еще раз Бакланов.
-- Пожалуйста! -- повторила Софи и опять совершенно равнодушным голосом.
Бакланов ушел в другие комнаты и сел играть в карты.
Молодые люди не давали Софи вздохнуть. Ее беспрестанно приглашали на вальс, на польки, на кадриль, наконец к ней разлетелся и сам Эммануил Захарович, в белом жилете, в белом галстуке, отчего рожа его сделалась еще чернее. Софи взмахнула на него неприветливо глазами: отказать ему не было никакой возможности. Он пригласил ее при всех и вслух.
Они стали.
По лицам большей части гостей пробежала улыбка, но музыка в это время заиграла, и пары задвигались.
-- Что это вы, с ума сошли! -- сказала шопотом и бешеным голосом Софи своему кавалеру, хотя по наружности и улыбалась.
-- Сто зе? -- спросил ее робко почтенный еврей.
За деньги, он полагал, что вежде и все может делать.
-- Я не позволю вам нигде бывать, где я бываю, -- шептала Софи.
-- Сто зе я сделал? -- спрашивал тот в недоумении.
-- Вы осел, дурак, потому и не понимаете, -- продолжала Софи, делая с ним шен.
Эммануил Захарович краснел в лице.
Эммануил Захарович, кончив кадриль, пошел ко всем дамам; но с ним согласилась протанцовать одна только жена Иосифа Яковлевича, очень молоденькая дама, на которой тот только что женился.
-- Эммануилка-то все со своими возится! -- заметил вслух и на всю почти залу Никтополионов.
Софи после кадрили немедля уехала.
Она была взбешена, как только возможно, и проплакала всю ночь.
"подлость!..", "гадость!", "подкуп!..". И с каждым их словом она все более и более начинала сознавать весь ужас своего положения.
То, что Бакланова сбивало с панталыку, ее наводило на путь истинный: при нахлынувшем со всех сторон более свободном воздухе, в ком какие были инстинкты, те и начинали заявлять себя.