1. Из крепкого лесу вырубленная кочерга.
На Васильевском острове, в пятой линии, в одном из старинных и теплых домов, на дверях квартиры второго этажа, красиво обитых зеленым сукном, прибита была медная доска с лаконическою надписью: "Тайный советник Ливанов".
В небольшой уютной зальце, в небольшой затем гостиной, в небольшом потом кабинетце и спальне жил сей мудрец века сего. Холостяк и сенатор, он каждодневно гулял верст по пяти пешком, обедал в Английском клубе и вряд ли не имел еще маленьких развлечений с нанимаемою им молоденькою горничной, потому что та, проходя мимо него, всегда как-то стыдливо и вместе с тем насмешливо потупляла глаза, да и см Евсевий Осипович при этом смягчал и увлажнял некоторою нежностью свой орлиный взгляд.
В настоящий вечер, впрочем, при небольшом свете от лампы, у Евсевия Осиповича, около столика, уставленного всевозможными сластями, сидело еще другое молодое существо, Софи Ленева.
Сам Ливанов был, видимо, в добром и веселом расположении духа.
-- На-ка, голубка, скушай эту дулю, -- говорил он, подавая Софи огромную дюшеску.
Софи взяла и начала ее очищать ножом.
-- Кушай-ка!.. ишь, сласть какая! словно любовь сладка! -- говорил Евсевий Осипович.
-- Нет, слаще! -- отвечала Софи с улыбкой.
-- Слаще? -- переспросил Евсевий Осипович. -- А ты сама много любила?
-- Нет, немного.
-- Немного, да хорошо?
-- Да, недурно, -- отвечала Софи лукаво.
У Евсевия Осиповича глаза поразгорелись.
-- Ишь ведь ты какая прелесть -- а? Прелестная!
-- Состарилась уж, дядюшка!.. Какая уж прелестная!
-- Ты-то? Да ты еще каждого человека можешь уморить и оживить.
У старика все больше и больше разгорались глаза.
-- Что же я за страшная такая, что уморить могу?..
-- Умрет всякий!.. -- повторил Евсевий Осипович каким-то растерянным голосом.
Он встретил Софи совершенно случайно в английском магазине; потом сам беспрестанно начал ездить к ней и ее звал к себе.
Бакланов у него тоже бывал, но гораздо реже.
Софи покраснела.
-- Как вам дядюшка, не грех это говорить!.. -- произнесла она, не зная, обижаться ли ей или смеяться.
-- Право, говорят, -- повторил Евсевий Осипович.
Софи отрицательно покачала головой.
-- Ну, а этого любишь теперь?.. -- прибавил он, таинственно и слегка показав глазами в сторону.
-- Какого этого?.. -- спросила Софи улыбаясь.
-- Ну, этого, свистуна-то, Бакланова! -- отвечал Евсевий Осипович.
-- Да что это? Что вы все выдумывыете?
-- Ну, вот, рассказывай!.. Вместе живут в одной гостинице.
-- Так что же, что вместе? Мы хорошие знакомые, родня, приехали и остановились в отеле: я в бельэтаже, а он -- я там и не знаю, где...
-- Да, да, так вот и поверим! -- говорил Евсевий Осипович: -- ты ведь хитрая.
Он не без умысла хотел напомнить Софи то положение, в котором она находилась.
-- Мне, дядюшка, решительно все равно, что бы про меня ни говорили, -- сказала она, заметно уже обидевшись.
-- Это так! -- подхватил Евсевий Осипович: -- "Свободный дух укажет мне теченья путь сто крат!" -- продекламировал он даже стихами.
Софи опять слегка улыбнулась.
-- Жизнь -- вещь неповторимая! -- продолжал он: -- люби кого хочешь и как хочешь, коли желает того душа твоя... Эти, например, беседы у камелька, эти свидания под сенью ветвей древесных, в присутствии одной таинственной царицы ночи, волшебницы Гекаты -- а? -- я думаю, в сердце твоем поднимают самые тончайшие фибры.
-- Я не знаю, -- отвечала Софи.
-- Дух человеческий, -- говорил Евсевий Осипович, нахмуривая брови: -- замкнут, заключен в наших телесах, но при этом, так сказать, нервно-электрическом потрясении он обособляется, вне пределов своей прежней силы становится: человек в эти минуты мир объемлет... трав прозябание чувствует... слышит горный полет ангелов... как вот этот нынешний милый поэт, Фет, кажется, сказал: "Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно горячим светом по листам затрепетало" -- этакая, например, тончайшая способность радоваться и наслаждаться природой, и все от любви это, -- великое дело любовь!
-- Великое, великое! -- повторила за ним и Софи.
-- Богатства твои, -- продолжал Евсевий Осипович, устремляя пламенный взгляд на свою слушательницу: -- неистощимы; не скупись на них и дай, как древняя гетера, от своей роскошной трапезы вкусить и воину, и мудрецу, и юноше, и старцу!
-- Что вы, благодарю вас, я не хочу этого! -- воскликнула Софи.
-- Захоти, не маленькая, как говорит российская поговорка. Ах, ты, лапка! -- заключил он и поцеловал у Софи руку, а потом вдруг прибавил:
-- Люблю, -- отвечала та.
-- А много у тебя их?
-- Есть-таки!
-- А все, чай, меньше, чем у меня?
-- А у вас много?
-- Много! Тысяч триста одними чистыми деньгами, кроме имения и вещей... Все бы, кажется, отдал, кабы какая-нибудь лапка полюбила.
-- А вам еще хочется, чтобы вас полюбили? -- спросила Софи.
-- Очень!.. очень!.. -- отвечал почти с азартом Евсевий Осипович. -- Вл мне есть что-то нестареющееся; как говорится: стар да петух, молод да протух -- пониме?
-- Как не пониме, -- сказала Софи.
Евсевий Осипович умел на все тоны говорить: и тоном ученого человека, и государственного мужа, и просто русского балагура.
-- Здесь, вероятно, охотницы найдутся, -- сказала Софи.
Старик начал ее уж искренно забавлять.
-- Что ж найдутся?.. У нас ведь тоже, мать, рыло есть: разберем, что барское, что хамское... давай нам настояшего!.. Вот этакая бы, например, прелесть, как ты, полюбила, -- распоясывай, значит мошну на все ремни!
-- Я? -- спросила Софи и захохотала.
-- Все бы отдал, всего бы именья наследницей сделал! -- продолжал Евсевий Осипович, как бы не слыхав сделанного ему вопроса.
Софи пожала плечами.
-- Я, дядюшка, не торгую моими чувствами, -- сказала она, явно обидевшись.
Евсевий Осипович нахмурился.
-- У вас их и не торгуют, а хотят заслужить их...
Софи грустно усмехнулась.
-- Очень уж вы меня, дядюшка, дурно третируете, -- произнесла она.
Лицо Евсевия Осиповича окончательно приняло злое выражение.
и могущим издать симпатичные звуки струнам женского сердца...
Слова эти сконфузили Софи; положение ее сделалось не совсем ловко.
Евсевий Осипович сидел молча и надувшись.
-- А что, правда ли, дядюшка, что имения у нас правительство выкупит? -- заговорила она, чтобы возобновить хоть сколько-нибудь приличные отношения с хозяином.
-- Не знаю-с! -- отвечал Евсевий Осипович.
Софи опять на несколько времени замолчала.
-- Вы во дворце, дядюшка, у государя бывали? -- спросила она, надеясь задеть его за честолюбивую струну.
-- Бывал-с! -- отвечал и на это лаконически Ливанов.
Софи внутренно покатывалась со смеху.
-- Вы, должно быть, в молодости, дядюшка, ужасно были любимы и избалованы женщинами? -- свернула было она разговор на прежний предмет; но и то не подействовало: Евсевий Осипович даже не ответил ей.
Вслед затем раздался звонок.
Софи чуть не припрыгнула от радости на месте, а Евсевий Осипович только посмотрел на нее своим холодным и стальным взглядом.
Приехал Бакланов.
Евсевий Осипович почти не ответил ему на поклон.
-- Я за вами, кузина, -- сказал тот, обращаясь к Софи.
-- Ах, да, поедемте, -- отвечала она, вставая и надевая шляпку.
Евсевий Осипович продолжал сидеть с нахмуренным лбом.
-- Вы, дядюшка, пожалуете ко мне в пятницу? У меня будет кое-кто из моих знакомых, -- отнесся к нему Бакланов.
Несколько минут продолжалось довольно странное молчание. Евсевий Осипович наконец обратился к Софи.
-- А вы у него будете? -- спросил он ее ядовито.
-- Если позовет, -- отвечала та, кутаясь в шаль.
-- Без сомнения, -- подхватил Бакланов.
-- Хорошо-с, приеду, -- сказал ему Евсевий Осипович.
Ливанов продолжал сидеть, по крайней мере, часа два; лицо его почти беспрерывно то хмурилось, то волновалось.
Не мешает при этом заметить, что ему было около 70 лет.