17. Злой помещик
Прошел час, два, три. Бакланов чувствовал решительную потребность освежиться от трескотни, которая продолжала еще раздаваться в его голове после беседы с предводителем.
Он велел заложить экипаж и поехал к Ионе.
Подъезжая к самой Дмитровке, он был очень удивлен: половина почти полей оставалась незапаханною.
На лугах несколько бедных дворян, с стриженными головками и выбритыми лицами, косили.
-- Что это, господа, как у вас поля запущены? -- сказал он им.
-- Не слушаются нынче нас рабы наши, -- отвечали ему некоторые из них какими-то дикими голосами.
Около дороги бедная дворянка, с загорелым, безобразным лицом, но в платьишке, а не сарафане, кормила толстого, безобразного ребенка и, при проезде Бакланова, как дикарка какая, не сочла даже за нужное прикрыть грудь.
Собственно жилище старого грешника Ионы тоже поразило его: сад, как запущенная борода, еще более разросся и позеленел; кругом его тын и вокруг красного двора решетка обвалились Самый дом точно совсем присел к земле. Бакланов толкнул ногой в дверь. Она сначала было покачнулась, потом вдруг остановилась, зацепившись за перекошенную половицу. В зале сооблазнительная картина голой женщины все еще висела, но вся была засижена мухами. Бакланов прошел в соседнюю комнату, в спаленку; там он увидел Иону, совсем плешивого, с седою, отпущенною бородой, лежащим на грязных подушках, под грязным, худым одеялом.
Висевшая здесь сооблазнительная картина не была ничем уж и закрыта. Нарисованный на ней господин, по преимуществу кидавшийся в глаза, кем-то, должно быть, возмутившимся его позой, был проколот в нескольких местах.
-- А! друг сердечный! -- воскликнул Иона.
-- Что это вы? -- говорил Бакланов, садясь около него на стул.
Запах и всюду видневшаеся нечистота были невыносимы.
-- Болен! -- отвечал Иона хриплым голосом: -- без ног совсем.
-- Что ж это такое?
-- Да вон, дурак доктор говорил, что за девками бегал, а я, Матерь Божья, никогда не бегал: все ездил.
-- Лечиться надо! ничего, пройдет! -- утешал его Бакланов.
-- Га! -- воскликнул Иона: -- лечиться надо! Мне есть нечего, Саша, да! Что вот, спасибо, напротив, старушка, бедная дворяночка, живет, что придет да уберет около меня, то и есть, Саша, друг мой!
И старик зарыдал.
-- Где же ваши люди?
-- Люди -- да! Где вода весенняя, поищи-ка ее летом! Я было дъяволов их всех в дворовые в прошлую ревизию припер, и они, как вышло положение, и разлетелись, как птички Божьи! И ну-ка, Саша, и Марфутка-то ушла. Сколько тоже жил с ней, не жалел на нее ничего: под конец, что есть, била уж меня, и то ушла... хоть бы на нее, окаянную, взглянуть перед смертью-то...
И старик снова горько-горько зарыдал.
-- Что ж, у вас земля осталась, -- вздумал было опять утешить его Бакланов.
Бакланов молчал.
-- Возьми! -- повторил Иона.
-- Что же! -- произнес наконец тот.
-- То-то что же!.. А я за имение-то десять тысяч дал; пятнадцать раз из-за них, окаянных, в уголовной палате был; чуть на каторгу два раза не сослали... За что ж меня теперича ограбили совсем как есть?
-- Нельзя же Иона Мокеич, для вашего благосостояния пожертвовал благосостоянием двадцати миллионов. Вы вот недовольны этим, а другие помещики рады.
-- Кто рад-то, кто? -- воскликнул Иона. -- Подлецы вы, вот что... Язык-то у вас, видно, без костей, так и гнется на каждое слово. Рады они?.. Вот предводителишки так рады -- жалованье дъяволам дали! И вдруг говорят мне: "Ты-де, говорят, с земли будешь платить по пятнадцати копеек!". Меня ограбили, что это такое.
-- А предводитель здешний говорит, что все устроил по крестьянскому делу.
-- Все он, все! -- отвечал Иона с исказившимся лицом.
-- Он говорил, что у него крепостной труд давно заменен наемным, -- продолжал Бакланов.
Ему почему-то приятно было подзадоривать Иону, чтоб он хорошенько продернул предводителя.
-- Как же, -- продолжал Иона: -- давно уж на винокуренный заводишко мужиков гоняет, в летнюю пору, за гривенник в день; два раза уж поджигали у него это вольнонаемное-то заведение. Раз самого-то было в затор толкнули, да ловок -- выскочил!
-- Он говорит, что и машинное хозяйство у него давно существует.
-- Давно! -- отвечал Иона и на это спокойно, хотя злобе его и пределов не было. -- Раз как-то -- я еще служил, заехали мы к нему. Стал он нам показывать свои модные амбары, -- гляжу, хлеба ни зерна. Я ему и говорю: "Вели-ка, говорю, брат, сусеки-то войлоками обить; при батьке твоем крыса с потолка упадет, все-таки в хлеб попадет, а теперь на голые-то доски треснется, убьется до смерти, -- мне же, земскому чиновнику, придется тело поднимать"...
-- Он говорит, что у него на мировом съезде отличный порядок, -- продолжал Бакланов пилить Иону.
-- Как же? Отлично! Ха-ха-ха! -- захохотал старик диким голосом. -- Был я сударь Александр Николаич, у них, был на этих съездах... столпотворение вавилонское -- и там, я думаю, не подобный шум. Кто что говорит, словно лошади степные скачут; никто никого не слушает... У нас прежде по крайности в присутственных местах благочиние было, а тут я омерзение почувствовал... Посредники эти молокососы: пик-пик тоже!.. Предводителишка врет, по обыкновению, несет свою околесную, а дурачье-мужичье, брюхо распустивши, и слушают.
-- Хорошо, хорошо! -- продолжал Иона: -- а сами, подлецы, себя так не забывают... "Что, говорят, не придете ли к нам, мужички, на помочь повеселиться?". Ну как, батюшка, подначальные -- совсем как не придут? И привалят, разумеется, целая тысяча; а у нас-то... Пришиби ты меня, друг сердечный, лучше!.. По крайности буду мертв и ничего того не буду ни видеть ни чувствовать...
Говоря последние слова, Иона, кажется, не помнил уж сам себя.
-- Ну что ж? К чему так отчаиваться! -- сказал ему Бакланов: -- я вот теперь вам немножко помогу, а там и сами станете поправляться, -- прибавил он и подал Ионе Мокеичу двадцатипятирублевую.
-- Спасибо! -- произнес тот, сначала пожимая только у Бакланова руку. -- Спасибо! -- повторил он еще раз с каким-то особенным чувством и вдруг поцеловал у Бакланова руку и оттолкнул ее потом от себя. -- Да! -- забормотал он, опускаясь на постель. -- Иона плут, мошенник был, но никогда не думал нищим быть...
-- Ну-с, прощайте! -- сказал Бакланов, вставая.
Ему тяжело было более оставаться.
Бакланов поспешил уйти и уехать.