19. Братский праздник с народом
Из лугов, где сгребали сено, вотчина шла в усадьбу -- мужики в красных ситцевых рубахах, женщины тоже в ситцевых сарафанах и в чистых белых рубашках, все с граблями и с вилами на плечах, все, по большей части, красивые и молодые.
Бакланов стоял на балконе и прислушивался. Толпа пела песню, и чем ближе подходила, тем голоса становились слышнее. Бакланов заметил впереди идущую фигуру в белой рубахе, синих штанах, которая разводила руками и помахивала платком. Это был гайдук Петруша, совсем седой, как лунь, но еще бодрый...
Голоса совсем уж стали слышны; Бакланов стал наконец различать слова:
"С поля, с поля едет барин", -- пели мужики и бабы.
"Две собачки впереди!" -- слышался, по преимуществу, дребезжащий голос Петруши.
"Поровнявшися со мною, кинул он умильный взгляд!" -- пели, кажется, по преимуществу женщины.
"Здравствуй, милая красотка, из которого села?" -- пробасили уж мужчины.
"Вашей милости крестьянка, отвечала ему я!" -- опять залились женские голоса.
Всю эту штуку выдумал и управлял ею старик Петруша.
Бакланов, стоя на балконе, все ниже и ниже наклонял голову; наконец не мог выдержать и, убежав к себе в кабинет, упал на диван и зарыдал.
Покуда он лежал там, толпа пришла на двор, и слышалась уже другая песня:
"Башмачки, башмачки,
Башмачки мои тороченые!
Три рубля за них платила.
Только день в них походила.
Башмачки, башмачки,
Башмачки мои тороченые!"
При этом какой-то малый, из простых деревенских мужиков, неистово ломался перед народом.
Бакланов наконец вышел на крыльцо.
-- Ура! наш батюшка, барин! -- вскрикнула толпа, подкидывая шапки на воздух. -- Ура! -- повторила она.
Бакланов снова прослезился.
-- Благодарю вас, братцы! -- начал он взволнованным голосом. -- Что же водку-то?.. Подавайте водку-то! -- прибавил он.
Управляющий, с огромным бочонком и со стаканом в руках, пошел обносить.
-- Давай по два стакана за раз! -- сказал Бакланов.
Мужики при этом отхаркивались, отплевывались, однако выпивали.
-- Земли вам, братцы, -- продолжал между тем Бакланов, стоя перед ними: -- по Положению назначено по четыре десятины; но вы владеете, вероятно, больше?
-- Да, словно бы есть маленький излишечек, -- произнесло несколько стариков-мужиков.
-- Весь этот излишек оставлю вам, не отрезываю ни клочка.
-- Благодарим, батюшка, покорно! -- произнесли опять те же старики.
-- Земля-то больно плоха, -- сказал стоявший несколько вдали рыжий, с перекошенным лицом, средних лет мужик: -- каменья да иляк.
-- Ну уж, любезный, мне для тебя земли не выдумать, не сочинять, -- отозвался ему Бакланов, услышав его слова.
-- Что, пустяки!.. Земля как быть надо земле... У всех здесь одинакая, -- сказал опять старик.
-- Такая, небось, как у тебя, у старого. По сороку телег на одну полосу навоза-то валишь, -- возразил ему, в свою очередь, мужик.
-- А тебе кто мешает, какой леший? -- окрысился на него старик.
-- Ну-с, дворовые теперь, -- перебил их Бакланов: -- желаете ли оставаться у меня временно-обязанными крестьянами?
-- Лучше того нам быть не может! -- сказал ему первый Петруша.
-- Старики пусть живут здесь, а молодые промышляют и будут платить за них оброк, -- сказал Бакланов.
-- Нам тоже, Александр Николаевич, все про них да для них взять негде-с! -- сказал молодой парень.
-- А ты вот найдешь у меня, как тебя на миру-то раза два поучат; их вспоили, вскормили, а они батек и знать не хотят, -- сказал Бакланов.
-- Так, батюшка, Александр Николаевич, справедливо! -- отозвались с удовольствием старики.
-- Ну, садитесь, кушайте!
-- А я вот к бабам пойду и побеседую с ними, -- прибавил Бакланов и пошел.
Он давно уже видел между женщинами Марью, которая с заметным любопытством смотрела на него и даже, как показалось ему, с некоторым чувством.
Он прямо подошел к ней.
-- Здравствуй, Марья! -- сказал он и протянул к ней руку.
Она хотела было поцеловать ее.
-- Как можно! Этого уж нынче нет, -- говорил Бакланов, не давая ей руки, и хотел поцеловать ее в лоб; но Марья протянула к нему губы, и они поцеловались, и оба покраснели.
Другие женщины смотрели на всю эту сцену с усмешкой.
-- Ну, садитесь!.. Садись, Марья, и я сяду около тебя!..
Марья продолжала смотреть на него с любопытством.
-- Я стану с вами ужинать и выпью водки. Эй, дайте сюда!..
Приказчик подал.
-- Ну, вы теперь, -- продолжал Бакланов, выпив сам рюмку и обращаясь к женщинам.
Большая часть из них отхлебнула только, а Марья так и совсем отказалась.
Подслеповатая старуха, та самая, которая так сильно выла, когда он в первый еще раз уезжал из Лопухов, не спускала с него глаз.
-- Как бабушка-то на барина смотрит, -- заметила одна женщина.
-- Что ты старушка? -- обратился к ней Бакланов.
-- Да больно как, батюшка, гляжу, баря-то просты ныне стали! -- отвечала та.
-- Просты они, матушка, ныне все! -- отвечала ей прежняя женщина.
Марья, сидя около Бакланова, заметно модничала.
-- Коли ты не хочешь водки, мы вино будем пить. Помнишь, как когда-то пивали с тобой? -- обратился он к ней.
Приказчик, по его приказанию, принес из горницы бутылку мадеры.
На мужской половине между тем начинали все больше и больше пошумливал.
-- Мне таперича, Яков Иваныч, что значит -- ничего, -- заговорил уже прежний покорный старичок.
-- А я его, дъявола, вот как ссучу! -- говорил с перекошенной рожей мужик и показывал даже руками, как он кого-то ссучит.
-- Тсс! Тише! -- скомандовал достаточно выпивший Петруша. -- Песню господину петь!
-- Песню, изволь! -- повторила толпа.
-- Братцы, пойдемте в сад, там вам попривольнее будет веселиться! Эй! вино несите в сад! -- сказал громко Бакланов.
-- В сад, ребята, уважим барина! -- раздалось несколько голосов.
Вся толпа тронулась.
Бакланов постоянно старался быть около Марьи.
Он нарочно затеял итти в сад, чтобы в тенистых аллеях удобнее с ней объясниться.
Солнце это время закатилось, и горела одна только яркая заря.
Перед балконом мужики расположились по одну сторону, а бабы по другую.
Бакланов оставался между последними.
Загорланили песню там и там: сначала пели было одну, а потом стали разные.
Бакланов взял Марью за зад сарафана и посадил ее около себя.
-- Ой, барин, не трожьте! -- прговорила она, отодвигаясь от него.
Другие бабы, заметив это, поотошли несколько.
-- Пойдем в горницу, шепнул ей Бакланов.
-- Я еще, барин, не сошла с ума... -- отвечала она, устремляя на него насмешливый взгляд.
-- Да ведь прежде ходили же?
-- Мало ли вы прежде крови нашей пили? -- отвечала Марья.
-- Я, кажется, тебя не принуждал?
-- Волей, значит, видно, шла! -- отвечала насмешливо Марья.
-- Да ведь это глупо же, -- произнес Бакланов: -- прежде там как бы то ни было, но были же отношения; отчего же теперь... Я денег тебе дам, сколько хочешь!
-- Не надо, барин, никаких мне ваших денег, -- проговорила Марья и потом, прибавив тихим, но решительным голосом: "пустите-с!", отошла на более приличное ей место.
Такое холодное и насмешливое обращение ее рассердило Бакланова. Он перешел на балкон и сел на мужскую половину.
Бабы, точно в насмешку, запели какую-то звончайшую песню, и Марья впереди всех выводила.
Перед Баклановым встал раскорякой один совсем пьяный мужик.
-- Барин, я пляшу, смотри, -- говорил он и, обернувшись спиной, начал приплясывать. -- Да ты гляди, хорошо ли? -- говорил он.
-- Обернись, дуралей, к барину-то лицом, -- усовещали его другие мужики.
-- Изволь, сейчас!.. -- отвечал мужик и, обернувшись к Бакланову лицом, показал язык.
-- Экий дурак! экий скотина! -- проговорили ему на это другие мужики.
-- Дурак и есть! -- подтвердил Бакланов, вставая и уходя в комнаты.
"И это люди!" -- говорил он мысленно сам с собой.
Через полчаса к нему пришел приказчик, тоже выпивший.
-- Говорили с Марьей-с? -- спросил он его с улыбкой.
-- Неприступна уж очень стала! -- отвечал Бакланов в том же тоне.
-- Все они, проклятые, набрались этой фанаберии! -- объяснил приказчик.
-- Что это они так шумят? -- спросил Бакланов с досадой.
-- Да разные там свои глупости врут; разберешь у них!
-- Прогони их! Скажи, чтобы шли по домам. С ними нельзя повеселиться хорошенько!
-- Бесчувственный народ -- как есть самый! Докладывать-то только давеча не смел, а стоят они этого! -- отвечал приказчик и ушел.
Бакланов нашел наконец нужным затворить окна, запер потом двери и осмотрел свой револьвер. "Чорт их знает, чего им ни придет, пожалуй, в пьяные-то башки!"