2. Бакланов-эстетик
Бакланов поехал с Софи в одной карете.
-- Что этот господин надувшись так сидит? -- спросил он.
-- Не знаю, что-то не в духе, -- отвечала она, не находя, видно, нужным объяснять более подробно. -- А ты у кого был? -- прибавила она.
-- У Проскриптского! -- отвечал Бакланов недовольным голосом.
-- Ну, и что же там?
-- Так, чорт знает что: три каких-то небольших комнатки, и вних по крайней мере до пятидесяти человек, и все это, изволите видеть, новые, передовые люди...
И Бакланов с грустью развел руками.
-- В мою молодость, когда я был здесь, -- продолжал он: -- Петербург был чиновник, низкопоклонник, торгаш, составитель карьеры, все, что ты хочешь, но все-таки это было взрослые люди, которые имели перед собой и несовсем, может быть, чистые, но очень ясные и определенные цели, а тут какие-то мальчишки, с бессмысленными ребяческими стремлениями. Весь город обратился в мальчишек...
-- Но где же весь город? -- возразила Софи.
-- Разумеется, не по числу, но все-таки на них смотрят, в них видят что-то такое... думают наконец, что это сила.
-- Зачем же ты ездишь в это общество, когда оно не нравится тебе? -- спросила Софи.
-- Что ж не нравится?.. Во-первых, сам хозяин очень умный человек, со сведениями, кабинетный только... все равно что схимник. Я знал его еще в университете. Он и тогда ничего живого не понимал... воздухом дышать не считал за необходимость, искусства ни одного не признавал, а только -- вот этак, знаешь, ломать все под идею.
Софи покачала головой, как будто бы и она в самом деле находила, что это нехорошо.
-- Но сам-то еще Бог с ним! -- продолжал Бакланов: -- может быть, и искренно убежден в том, что говорит... По крайней мере, сколько я его знаю, он всегда более или менее держался одного... Но что его за общество, которое его окружает, этот цвет последователей его ярых, это ужасно! -- воскликнул Бакланов.
-- Кто ж это такие? -- спросила его Софи равнодушно.
-- Разные господа, и статские и военные, нелепее которых трудно что-нибудь и вообрзить себе: в голове положительно ничего! пусто! свищ!.. Заберутся в это пустое пространство две-три модных идейки... Что они такое, откуда вытекают? -- он и знать этого не хочет, а прет только в одну сторону, как лошадь с колером, а другие при этом еще и говоруны; точно мельницы, у которых нет нужных колес, а есть лишние: мелет, стучит, а ничего не вымалывает.
-- Это ужасно! -- повторила при этом Софи.
-- Во-вторых, наша братия помещики: один из них, например, я глубоко убежден, крепостник адский, а кричит и требует в России фаланстерии.
-- Что такое фаланстерия? -- перебила его Софи.
-- Так, чтобы все государство сделать вроде фабрики или казарм; чтобы люди одинаково жили и одевались.
Бакланов, в ответ ей, пожал только плечами.
-- Наконец семинаристы-дуботолки, -- продолжал он: -- им еще в риторике лозами отбили печени и воспитали в них ненависть ко всему, еже есть сущего в мире.
-- Это смешные, должно быть! -- заметила Софи.
-- Да, не благоухают светскостью! -- подхватил Бакланов: -- наконец здешние студенты, которые ничего не делют и ничем не занимаются... Мы тоже ничего в наше время не делали; но, по крайней мере, сознавали и стыдились этого, а они еще гордятся... гражданами они, изволите видеть, хотят быть, права земли русской хотят отстаивать... какие?.. кто их просит о том?
И Бакланов склонил даже голову.
-- Чтоб охарактеризовать этот круг, -- прибавил он с улыбкой: -- дети вашего милого Эммануила Захаровича тут и в числе самых почетных гостей.
-- По богатству, может быть, -- объяснила Софи.
-- То-то и есть, что нет! А по уму, по направлению своему. Они ходят, говорят, ораторствуют. Это дрянь баснословная! -- воскликнул Бакланов.
-- Что ж тебя-то это почему так тревожит? -- спросила наконец Софи.
-- Нет, это нельзя, нельзя! -- говорил он: -- этому надобно всеми средствами противодействовать!
-- Но как ты будешь противодействовать?
-- Я буду издавать журнал на эстетических, а не на случайных основаниях, и буду постепенно обличать их бессмыслицу и безобразие. Главное, мне Ливанова надобно затянуть в это дело. Он человек умный и со связями с настоящими учеными.
-- Станет, потому что -- что же может быть почтеннее и благороднее для старика, как не возвращать общество к человеческому смыслу?
Софи опять покачала отрицательно головой.
-- Не советовала бы я тебе с ним сходиться: будет еще чаще ездить к нам, а это очень неприятно! -- проговорила она.
-- Мне кроме связей его, -- подхватил Бакланов: -- надо для денег втянуть; у него их пропасть, а у меня пока нет!
-- Merci. А ты много здесь прожила?
-- Ужасно! тысяч десять уж! -- воскликнул Бакланов.
-- Боже мой! Боже мой! -- воскликнул Бакланов.