4. Иродиада
Через несколько дней Бакланов опять приехал ко мне.
-- Какой случай, -- начал он: -- у кузины моей (при этом он немного покраснел) украдены были деньги в билете. На днях ее воровка явилась в банк; ее захватили, разумеется, и теперь она пишет из тюрьмы и просит приехать к ней меня или Софи.
-- Зачем же?
-- Не знаю. Поедемте, пожалуйста; вдвоем нас скорее, может быть, пропустят.
-- Извольте! -- отвечал я.
Мы поехали; нас сейчас же впустили и провели в большую приемную залу. Через несколько минут к нам вышла Иродиада, худая, бледная, но все еще с довольно красивым, или, по крайней мере, умным лицом.
Бакланов со мною и с нею отошел несколько в сторону.
Иродиада на меня подозрительно посматривала.
-- Что тебе, любезная, нужно от меня? -- начал Бакланов.
-- Я, Александр Николаевич, так как в несчастье моем взята была теперича за кражу денег у Софьи Петровны...
-- Ну, так что ж такое? Ведь ты украла их?
-- Украла-с, и так как я тоже теперь признание хочу сделать во всем... не знаю, примут ли от меня-то господа чиновники. Я желаю, чтоб и вы были свидетелем тому.
-- С большим удовольствием, -- отвечал Бакланов: -- но к чему тут мое свидетельство.
-- Я тоже теперь, -- продолжала Иродиада, как бы скорей говоря какую-то затверженную речь: -- жила ведь с господином Мозером.
-- Знаю это, -- произнес Бакланов.
Я хотел было отойти в сторону.
-- Ничего, останьтесь! -- сказал мне Бакланов.
-- Останьтесь, ничего-с! -- повторила за ним и Иродиада: -- тогда, живши у старой барышни, -- продолжала она: -- словно в царстве небесном была, покой в душе и сердце своем чувствовала, клятву даже имела, чтобы в монастырь итти...
Проговоря это, Иродиада на несколько времени замолчала и потупилась.
-- Отчего же ты не пошла? -- спросил уж я ее.
-- Враг, сударь, дъявол не допустил мне того! Как вольную в руки взяла, вдруг воли и свободы разной захотелось: вместо монастыря к Софье Петровне пошла-с.
-- Ты, любезная, и тут могла бы спасаться, -- заметил ей Бакланов.
-- Нет-с, сударь, какое уж спасенье в этакой суете... При старой барышне, бывало, как на коленках целые ночи промаливались, враг-то человеческий иной раз и подойдет, да как видит человека-то крестами огражденного, и отйдет, а тут как лба-то с утра не перекрестишь, так и доступ ему всегда есть.
-- А тут он видит, что я клятву свою преступила, и сам в образ человека вошел и в когти взял.
-- Это в Мозера-то? -- спросил Бакланов.
-- Да-с, разве люди они? -- отвечала Иродиада.
-- Не люди?
-- Нет-с; Христа убили, что уж тут!
Иродиада опять при этом потупилась.
-- Не знаю, как примут от меня чиновники, -- снова заговорила она: -- а что этот самый Мозер... Конечно, что он человек теперь мертвый, а что он самый и бухгалтера в остроги отправил и полковничьих людей убить господина подговаривал. Через одного человека и переговоры шли; это я за верное знаю.
Мы опять переглянулись с Баклановым.
-- Через какого же это человека? -- спросил он.
-- Для чего других, сударь, путать? Про себя я ничего скрыть не желаю, а других не для чего... Теперь и насчет смерти господина Мозера... может, кого клепать станут... Я говорила господам чиновникам, они мне на это только и сказали: "ну, говорят, плети больше", а что это я ему смерть причинила.
-- То-есть отравила его? -- спросил Бакланов.
-- Да-с, тоже они, надругавшись и насмеявшись надо мной, опять было стали ходить ко мне и все спрашивали меня: кто это сочинение тогда написал-с? Я им сначала сказала, а потом, как Виктора Петровича в острог посадили, сама тоже испугалась, чтоб и мне чего не было, и сделала им это.
-- Чем же ты отравила его? -- спросил Бакланов.
-- Мышьяком-с... Для крыс было, для дому-с куплено, -- в чай им и подлила-с.
-- Неужели же он не расчухал?
-- Спрашивали-с: "что, говорит, чем это пахнет?". Я говорю, -- вода у нас нехороша.
-- Сколько ты, однако, совершила преступлений! -- невольно повторил я.
Иродиада посмотрела на меня.
-- Что, сударь, так как, значит, первого своего обещания не сдержамши, все одно в геене быть должно... в отчаянности все это больше делала... Здешние муки супротив адских много легче, пускай уж здесь помучает.
-- Что, сударь, тетушка Биби? Не одни они, и сама своим умом думала.
Бакланов усмехнулся.
-- Вы сделайте милость, Александр Николаевич, чтобы все эти господа чиновники прописали.
-- Вероятно пропишут... Что им тебя жалеть!
-- Ведь это религиозное помешательство! -- говорил мне Бакланов, когда мы ехали с ним домой: -- из одного неисполненного обещания целый ряд преступлений... Наделало ли, я вас спрашиваю, что-нибудь столько вреда человеку, как религия! -- восклицал он.