19. Прокламации
Три дня уже как Сабакеев и Бакланов с женой ехали обратно в Петербург. Последний всю почти дорогу не пил, не ел ничего и был чрезвычайно грустен; а Сабакеев, напротив, оставался совершенно спокоен и все сидел на палубе и смотрел на море.
По случаю небольшого числа пассажиров, Бакланов с женой занимал отдельную каюту. В один вечер, ложась спать и снимая с себя, между прочим замшевый пояс, он проговорил вполголоса:
-- Ах, обуза, обуза проклятая.
-- Что такое это вы сказали? -- спросила вдруг его Евпраксия.
Последнее время она заметно присматривала за мужем.
-- Так!.. Ничего!.. -- отвечал Бакланов.
-- Какая это у вас обуза? -- продолжала Евпраксия.
Бакланов молчал.
-- Да ну же, говори! -- сказала она.
Бакланов усмехнулся.
-- Да вон... из Лондона... порученье дали.
-- Что-о-о? -- воскликнула Евпраксия.
-- Да не кричи, пожалуйста! -- перебил ее Бакланов: -- из Лондона!.. -- прибавил он шопотом.
-- Что из Лондона?
-- Прокламации!
Евпраксия даже отступила несколько шагов назад.
-- Ах, вы, сумасшедший человек! Сумасшедший! -- воскликнула она: -- где они у вас, подайте сейчас!
-- Как возможно!.. Я не хочу подлецом быть!
-- Подлецом вы будете, если привезете их. Для чего вы это делаете?
-- Чтобы возбудить.
-- Да к чему бы то ни было. Все лучше, чем оставаться при настоящем порядке.
-- Как к чему бы то ни было! -- воскликнула Евпраксия: -- да вы в самом деле после этого злодеи какие-то!.. Кто вам дал это право делать?.. Кто вас уполномочивал?
-- Вся Россия вас растерзает, если ей хоть пальцем указать на вас.
-- Ну, оставьте меня, пожалуйста, в покое!
-- Нет, не оставлю. Вы, кажется, совершенно забыли, что у вас есть дети, у которых вы промотали все состояние и для которых должны теперь трудиться, а не в рудники итти.
-- До рудников еще далеко, -- проговорил Бакланов с улыбкою.
-- Очень недалеко! Не успеете, я думаю, носу в Петербург показать, как всех вас в крепость пересажают.
-- Кто же узнает?
-- Да уж и знают, вероятно, давно. Не один раз уж, вероятно, телеграфировали об вас.
Замечание это заметно сконфузило Бакланова.
-- И кем увлекся?.. Кому подражать стал?.. -- продолжила между тем Евпраксия: -- мальчишкам!.. Неужели настолько рассудку-то нет, чтобы понять это своим умом?
-- Однако в числе этих мальчишек и брат ваш.
-- Брат увлечен несчастною любовью своею. Она этаких и подбирает: или энтузиастов, или дураков... Подайте сейчас, где у вас эти бумаги? -- заключила она, вставая и подходя к мужу.
-- Да вон... в поясе!... отвяжись только! -- отвечал Бакланов как бы с досадой.
Евпраксия сейчас же проворно взяла пояс. Оборвав до крови ногти, она сама расшила его и начал выкидывать из него в отворенное окно бумажки.
-- Все ли тут? Нет ли еще?
-- Все тут, ей-Богу!.. -- отвечал Бакланов.
Евпраксия и самый пояс бросила в море. После такого поступка жены, Бакланову стало как-то легче.
-- Чорт с ними, в самом деле! -- сказал он, сибаритским образом разваливаясь на койке.
Евпраксия уселась в кресла.
-- Как это вам могло прийти в голову, скажите, пожалуйста? -- сказала она.
-- Я было сначала и отнекивался, -- продолжал Бакланов: -- надулись, перестали со мной говорить... мне уж и неловко стало.
Евпраксия усмехнулась.
-- Вашему ничтожеству я уж и слов не нахожу; да хороши и они, хороши! -- проговорила она и на другой день не оставила в покое и брата.
Она взяла его за руку, увела к себе в комнату и заперла дверь.
-- Что это такое ты с собой везешь? -- спросила она его прямо.
-- Что везу? -- спросил, в свою очередь, мрачно Сабакеев.
-- Я знаю уж что! -- отвечала Евпраксия.
Валерьян посмотрел себе на руки.
-- Проболтался тот, болтушка-то! -- сказал он.
-- Мало что он проболтался, я все у него отняла и выкинула.
Валерьян продолжал спокойно глядеть себе на руки.
-- Точно то же и с вами намерена сделать! -- продолжила Евпраксия уже с улыбкой.
Сабакеев молчал.
-- Сделаю, а? -- спросила она, ласково взяв его за руки.
Сабакеев грустно усмехнулся.
-- Ты ведь сама очень хорошо знаешь, что со мной ты этого не сделаешь ни ласками ни угрозами... К чему же поэтому и говорить? -- добавил тот.
-- Знаю, -- отвечала Евпраксия со слезами на глазах: -- но я думала, что ты это сделаешь для меня!.. Что ты этим погубишь себя, в этом я совершенно уверена, а твоя погибель для меня все равно, что погибель всех детей моих, значит, более чем мои собственная.
-- Очень жаль! -- отвечал, по-видимому, совершенно равнодушно Валерьян: -- и если бы от этого в самом деле погиб я сам, мать, ты, дети твои, все-таки я ни на шаг бы не отступил.
-- Бог с тобой! -- сказала Евпраксия.
-- В Бога я не верую, но что поступаю так, как следует поступать честному человеку, в этом убежден, -- сказал он и, хлопнув дверьми, вышел на палубу.