20. Петербургский пожар
Пассажиры шли в таможенную кронштадтскую залу. Вещи разложены были по идущим вокруг столам. На среднем столе лежали паспорта. Чиновник в очках перебирал их и не совсем спокойным голосом произнес:
-- Господин Сабакеев!
Сабакеев вышел. Евпраксия, бледная как перед смертью, видела, что у брата в это время подергивало щеку.
-- Потрудитесь пожаловать вон в эту комнату! -- произнес чиновник, показывая на одну из дверей.
Сабакеев пошел. Вслед за ним вошел также и солдат-жандарм.
Все пассажиры переглянулись между собой. У Евпраксии были полнехоньки слез глаза. Она старалась их смигнуть, но утереть не смела.
В залу вошли еще несколько лиц и что-то такое объявили. Пассажиры заволновались и стали беспокоиться. Таможенные чиновники принялись торопливо осматривать вещи.
Бакланов и Евпраксия, занятые своим положением, не обратили сначала на это внимания.
-- Господин Бакланов! -- провозгласил наконец тот же чиновник.
Бакланов переглянулся с женой и побледнел.
-- Пожалуйте в следующую комнату! -- сказал чиновник.
Бакланов пошел.
Прочие пассажиры продолжали торопливо прятать свои вещи и бегом уходил из залы.
Бакланов наконец с раскрасневшимся лицом возвратился к жене.
-- Всего осматривали, -- произнес он.
В это время молоденький чиновник подал Евпраксии записку. Она как прочитала ее, так и опустил руки. Это писал Сабакеев:
"Не дожидайтесь меня. Я арестован!"
Евпраксия пошла.
Она беспрестанно оступалась и, кажется, совсем не видела, куда идет. Бакланов принужден был поддерживать ее.
-- Скоро мы поедем? -- спросил его Бакланов.
-- Надо скорее... Петербург горит... -- отвечал ему тот.
-- Как Петербург? -- повторил Бакланов.
В ответ на это пассажиры указали ему на видневшееся облако дыму, окрашенное во многих местах красноватым цветом пламени.
-- Евпраксия, Петербург горит! -- не утерпел и сказал жене Бакланов.
-- Господи, дети мои! -- воскликнула та.
Бакланов понял, что сделал глупость.
-- Где именно горит-то? -- обертывался он и спрашивал всех.
-- Апраксин двор, говорят, -- отвечали ему.
-- Апраксин двор, он далеко, -- утешал было он жену.
-- Два шага всего тут... -- произнесла та и начала беспрестанно подходить к капитану и спрашивать: -- скоро мы приедем, скоро?
-- Самым полным ходом идем, -- отвечал тот.
Пройди еще с час времени, и Евпраксия или бы с ума сошла, или бы у ней лопнуло сердце.
У пристани едва бросили трап, как она проскользнула по нему и побежала по Английской набережной, по площади, по Невскому.
Народ толпами валил по тротуару, перекликался, перебранивался. Неслись пожарные; на думе был выкинут красный флаг.
Чтобы избежать давки, Евпраксия повернула на Екатерининский канал.
Бакланов едва успевал следовать за ней.
В переулке их остановила целая куча народа.
-- Ваше благородие... ваше благородие! -- закричал из толпы голос к Бакланову.
-- Что такое тут? -- спросил тот.
целью удавить его.
-- Кто тебя научал?.. Кто?.. -- говорил он.
-- Что такое? -- повторил еще раз Бакланов.
-- Поджигатель... У старичка дом-то поджигал, -- отвечал кто-то ему.
-- Кто научил? -- повторял, уже покраснев от бешенства, старичишка.
-- Поляки, ваше благородие, Матерь Божия! -- пробормотал мужик.
-- О-го-го-го! -- заголосила толпа и повалила в сторону от Бакланова.
-- Го-го-го-го! -- слышалось ему еще несколько раз.
-- А супружницу-то его швырнули в огонь, -- объяснил ему проходивший мимо молодой мещанин.
Остановленный всею этой сценой, Бакланов едва догнал Евпраксию.
-- Дай мне руку! -- сказал он.
-- На! -- отвечала та, как помешанная, и все шла вперед.
Бакланов между тем припоминал черты мужика: не оставалось никакого сомнения, что это был Михайла, кучер Басардиных, а супружница его, вероятно, Иродиада.
На Садовой, перед банком, толпа снова остановила их.
Раздались какие-то клики, и вдали мелькал белый султан
Бакланов сам невольно приостановился. Это шел государь.
-- Батюшка наш... батюшка!.. -- стонали и охали женщины.
-- Ваше Императорское Величество, -- повторяли мужики.
У чиновников некоторых головы дрожали.
Бакланов почувствовал, что и у него невольно навернулись слезы.
Евпраксия продолжала сама расталкивать народ, и им удалось наконец снова выбраться на Невский.
Бакланов поспешил сесть с нею.
-- Кто это такие поджигают? -- спросил он у извозчика.
-- Да кто их знает, батюшка!.. Этта вот тоже я ехал... так молодой баринок... как вот их?.. на Васильевском острову еще ученье-то им идет...
-- Да, знаю! -- подхватил Бакланов.
-- Так как тоже от народу-то бежал, схватить было его хотели.
Бакланов невольно при этом припомнил, как он всегда спорил с молодыми людьми и уверял их, что они народа не знают. Они думали, что народ с ними, а он заподозрил их в первом скверном преступлении.
-- А болтают тоже, и поляк этот жжет, -- продолжал разговорчивый извозчик.
-- Очень может быть!
-- Болтают так... сказывают, -- подтвердил извозчик.
Перед одним домом Евпраксия остановила извозчика и проворно пошла по лестнице.
Бакланов последовал за ней.
Она дернула за звонок.
Отворили, и в зале стояли Валерьян и Митя уже в курточках, а Петя еще в рубашечке. Она сразу всех их и обняла и прижала к груди.
Бакланова дети не узнали, и только один Валерьян сказал наконец:
-- Ах, это папаша!
В дверях гостиной стояла старуха Сабакеева.
Бакланов едва имел духу подойти к ней к руке.
-- Что, батюшка, отыскали наконец! -- произнесла она голосом, исполненным презрения: -- а где Валерьян? -- прибавила она.
Бакланов молчал и смотрел на жену.
-- Валерьян арестован! -- отвечала та.
-- Этого надобно было почти ожидать! -- пояснила она матери.
-- Да! -- произнесла старуха, и обе потом, не сказав ни слова больше, разошлись по своим комнатам.
Как ни велик был у обеих нравственный закал, но на этот раз однако, видно, не хватило его.